ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 02.09.2019
Просмотров: 189
Скачиваний: 1
1. Почему слово «прогресс», по мнению Белинского, должно раздражать ревнителей русского языка?
Почему «прогресс» нельзя заменить русскими эквивалентами «успех», «поступательное движение».
«Говорят, для слова прогресс не нужно и выдумывать нового слова, потому что оно удовлетворительно выражается словами: успех, поступательное движение и т. д. С этим нельзя согласиться. Прогресс относится только к тому, что развивается само из себя. Прогрессом может быть и то, в чем вовсе нет успеха, приобретения, даже шагу вперед; и напротив, прогрессом может быть иногда неуспех, упадок, движение назад. Это именно относится к историческому развитию. Бывают в жизни народов и человечества эпохи несчастные, в которые целые поколения как бы приносятся в жертву следующим поколениям. Проходит тяжелая година -- и из зла рождается добро. Слово прогресс отличается всею определенностию и точностию научного термина, а в последнее время оно сделалось ходячим словом, его употребляют все -- даже те, которые нападают на его употребление. И потому, пока не явится русского слова, которое бы вполне заменило его собою, мы будем употреблять слово прогресс.»
Что может стоять за этим словом?
2. Как категория прогресса связывается Белинским с жанром обозрения?
3. Как жанр обозрения связан с историей русской литературы. Характеристика первого русского обозрения 1815 года Н. Греча.
"Обозрение русской литературы 1814 года", написанное г. Гречем и помещенное в "Сыне отечества" 1815 года! На нескольких жиденьких страничках исчислены все ученые и литературные приобретения и сокровища 1814 года. Год этот действительно ознаменован был появлением нескольких замечательных серьезных книг, как, например: "Собрание государственных российских грамот и договоров", обязанное своим изданием графу Н. П. Румянцеву: "История медицины в России" Рихтера и перевод Дестуниса "Плутарховых жизнеописаний". Но что за страшная бедность по части собственно так называемой изящной словесности! Перевод Делилевой поэмы "Сады" г. Палицына, описательная поэма князя Шихматова "Сельский житель", стихотворение Державина "Христос", "Ночь на размышление" князя Шихматова и "Размышление о судьбе" князя Долгорукова. Все это поэмы в дидактическом роде, который тогда был особенно в ходу, а теперь давно уже признан антипоэтическим и забыт совершенно. Потом в обозрении г. Греча упоминается об издании басен и сказок Александра Измайлова и о баснях какого-то г. Агафи, и в заключение замечено, что басни Крылова были помещаемы в журналах. Вот и все! Автор обозрения замечает, что в течение первых пяти лет XIX столетия вышло более сочинений, нежели прежде того в течение десяти лет; но что, по причине политических обстоятельств того времени, о 1806 до 1814 года, литературное движение в России почти совсем остановилось. В продолжение второй половины 1812 и первой 1813 годов не только не вышло в свет, но и не было написано ни одной страницы, которая бы не имела предметом тогдашних происшествий. "Наконец, в 1814 году, -- говорит автор обозрения, -- увенчавшем все напряжения и труды истекших лет, русская литература, посвящая поэзию и красноречие в честь и славу великого монарха своего, обратилась снова на путь мирный, уровненный и огражденный навсегда. В течение сего года вышли многие сочинения и переводы, которые останутся незабвенными в летописях нашей литературы". Это отчасти справедливо, только не в отношении к произведениям поэзии... Замечательно, что, признавая бедность некоторых разрядов своего обозрения, автор, как успеху русской литературы, радуется тому, что в течение 1814 года вышло в Петербурге и Москве только по одному роману (оба переведены с немецкого) да две исторические повести! Не думал он тогда, что роман и повесть скоро станут во главе всех родов поэзии и что сам он напишет некогда "Поездку в Германию" и "Черную женщину". Но вот еще характеристическая черта нашей литературы, или, лучше сказать, нашей публики, -- черта, о которой, к сожалению, нельзя сказать, чтобы теперь она отзывалась стариною: известного путешествия Крузенштерна вокруг света, изданного в 1809-1813 годах, на русском и немецком языках, и путешествия вокруг света Лисянского, изданного в 1812 году, на русском и английском языках, в России разошлось, -- говорит автор обозрения, -- едва ли по двести экземпляров каждого, между тем как в Германии вышло три издания путешествия Крузенштерна, а в Лондоне продана в две недели половина экземпляров книги Лисянского.
4. В чем состоит главная задача литературного обозрения, почему, по мнению Белинского, обозрения писать и трудно, и легко?
Писать эти обозрения тогда было очень легко и очень трудно. Легко потому, что все ограничивалось легкими суждениями, выражавшими личный вкус обозревателя; трудно или, лучше сказать, скучно потому, что это была работа дробная, мелкая; надо было перечислить решительно все, что появилось в течение обозреваемого года отдельно изданным в журналах и альманахах, оригинальное и переводное. А что печаталось тогда, по части изящной словесности, в журналах и альманахах? -- большею частию крошечные отрывки из маленьких поэм, из романов, повестей, драм и т. п. Большею частию целых сочинений и не существовало: отрывок писался без всякого намерения написать целое. О каждой такой безделице надо было упомянуть и сказать свое мнение, потому что тогда, при начале так называемого романтизма, все было ново, все интересовало собою, все считалось важным событием -- и отрывок из несуществующей поэмы в двадцать стихов счетом, и элегия, и сотое подражание какой-нибудь пьесе Ламартина, перевод романа Вальтера Скотта и перевод романа какого-нибудь Фан-дер-Фельде.
5. Как, говоря об истоках натуральной школы, Белинский выстраивает историю русской литературы?
6. Характеристика Белинским подлинной и мнимой народности.
Напрямую связывает народность с реализмом: «Если изображение жизни верно, то и народно». Бел не признавал космополитическое, безоценочное искусство. Художник не может быть гражданином мира. «ни один поэт не мб велик через самого себя, через свои собственные страдания и собственное блаженство. Великий художник потому велик, что корни его страданий и блаженства глубоко вросли в почву истории: он есть орган общества, времени». 30 – 40-е гг. в «Литературных мечтаниях» пишет, что «народность – альфа и омега нового периода». Считает, что Н = реализм. «Н – это идея народа, субстрат народа, сгиб ума, психея народа» – национальный характер, исторически сложившийся.
Ошибка Белинского: «Этот характер сохраняется только в низших слоях общества». Поэтому выдвигает лозунг: «У нас нет литературы, так как у нас нет литературы, отражающей национальный характер. Есть литература общества, но она для европеизированного общества». Разделяет народность и простонародность и выступает против литературы простонародной: «удачное подражание слову площадей и харчевен», «из-под зипуна торчит фрак», «национальность состоит ни в лаптях, ни в армяке, ни в сивухе, ни в безграмотности и невежестве». В 40-е гг. все больше и больше Бел начинает понимать народность как служение определенной части общества, то есть склоняется к простонародности, доступности произведения для широких слоев. Выступает против элитарного искусства. Читатель изменился: демократическому читателю требовалась соответствующая литература, поэтому Бел пишет о простоте формы. Бел сделал несколько шагов назад. В Москве в 30-х гг. появился Кольцов, который выпускает сборник стихов. Бел пишет о нем как о гениальном поэте и вступает в полемику с Майковым, критиком-космополитом, который считал, что «общечеловеческое и национальное – два враждебных начала. Национальное ограничивает поэта». Он называет Кольцова экономическим поэтом. Бел заступается за поэта, сравнивает его с Пушкиным. То есть, когда коснулись дорогих ему убеждений, вся идеология слетела с Бел, как шелуха. Майков: «Назвать поэта национальным значит унизить его». Белинский: «Безнациональный поэт есть звук без содержания».
7. Какие аргументы приводит Белинский, доказывая, что Н. В. Гоголь – вершина русской литературы, оригинальный представитель натуральной школы, влияние его на русскую литературу огромно. Обратить внимание на часть статьи, начиная со слов: «Литература наша была плодом сознательной мысли, явилась как нововведение, началась подражательностью…».
Литература наша была плодом сознательной мысли, явилась как нововведение, началась подражательностию. Но она не остановилась на этом, а постоянно стремилась к самобытности, народности, из риторической стремилась сделаться естественною, натуральною. Это стремление, ознаменованное заметными и постоянными успехами, и составляет смысл и душу истории нашей литературы. И мы не обинуясь скажем, что ни в одном русском писателе это стремление не достигло такого успеха, как в Гоголе. Это могло совершиться только через исключительное обращение искусства к действительности, помимо всяких идеалов. Для этого нужно было обратить все внимание на толпу, на массу, изображать людей обыкновенных, а не приятные только исключения из общего правила, которые всегда соблазняют поэтов на идеализирование и носят на себе чужой отпечаток. Это великая заслуга со стороны Гоголя, но это-то люди старого образования и вменяют ему в великое преступление перед законами искусства. Этим он совершенно изменил взгляд, на самое искусство. К сочинениям каждого из поэтов русских можно, хотя и с натяжкою, приложить старое и ветхое определение поэзии, как "украшенной природы"; но в отношении к сочинениям Гоголя этого уже невозможно сделать. К ним идет другое определение искусства -- как воспроизведение действительности во всей ее истине. Тут все дело в типах, а идеал тут понимается не как украшение (следовательно, ложь), а как отношения, в которые автор становит друг к другу созданные им типы, сообразно с мыслию, которую он хочет развить своим произведением.
8. Проблема «раздумчивого и развлекательного чтения». Отступление о «скверной книге». Со слов: «Странные люди, счастливые люди!»
Странные люди, счастливые люди! им удалось на всю жизнь остаться детьми и даже в старости быть несовершеннолетними, недорослями, -- и вот они требуют, чтобы и все походили на них! Да читайте свои старые сказки -- никто вам! не мешает; а другим оставьте занятия, свойственные совершеннолетию. Вам ложь -- нам истина: разделимся без спору, благо вам не нужно нашего пая, а мы даром не возьмем вашего... Но этому полюбовному разделу мешает другая причина -- эгоизм, который считает себя добродетелью. В самом деле, представьте себе человека обеспеченного, может быть, богатого; он сейчас пообедал сладко, со вкусом (повар у него прекрасный), уселся в спокойных вольтеровских креслах с чашкою кофе, перед пылающим камином, тепло и хорошо ему, чувство благосостояния делает его веселым, -- и вот берет он книгу, лениво переворачивает ее листы, -- и брови его надвигаются на глаза, улыбка исчезает о румяных губ, он взволнован, встревожен, раздосадован... И есть от чего! книга говорит ему, что не все на свете живут так хорошо, как он, что есть углы, где под лохмотьями дрожит от холоду целое семейство, может быть, недавно еще знавшее довольство, что есть на свете люди, рождением, судьбою обреченные на нищету, что последняя копейка идет на зелено вино не всегда от праздности и лени, но и от отчаяния. И нашему счастливцу неловко, как будто совестно своего комфорта. А все виновата скверная книга: он взял ее для удовольствия, а вычитал тоску и скуку. Прочь ее! "Книга должна приятно развлекать; я и без того знаю, что в жизни много тяжелого и мрачного, и если читаю, так для того, чтобы забыть это!" -- восклицает он. -- Так, милый, добрый сибарит, для твоего спокойствия и книги должны лгать, и бедный забывать свое горе, голодный -- свой голод, стоны страдания должны долетать до тебя музыкальными звуками, чтоб не испортился твой аппетит, не нарушился твой сон531... Представьте теперь в таком же положении другого любителя приятного чтения. Ему надо было дать бал, срок приближался, а денег не было; управляющий его, Никита Федорыч, что-то замешкался высылкою. Но сегодня деньги получены, бал можно дать; с сигарой в зубах, веселый и довольный, лежит он на диване, и от нечего делать руки его лениво протягиваются к книге. Опять та же история! Проклятая книга рассказывает ему подвиги его Никиты Федорыча, подлого холопа, с детства привыкшего подобострастно служить чужим страстям и прихотям, женатого на отставной любовнице родителя своего барина. И ему-то, незнакомому ни с каким человеческим чувством, поручена судьба и участь всех Антонов... Скорее прочь ее, скверную книгу!.. Представьте теперь еще в таком комфортном состоянии человека, который в детстве бегал босиком, бывал на посылках, а лет под пятьдесят как-то очутился в чинах, имеет "малую толику". Все читают -- надо и ему читать; но что находит он в книге? -- свою биографию, да еще как верно рассказанную, хотя, кроме его самого, темные похождения его жизни -- тайна для всех, и ни одному сочинителю неоткуда было узнать их... И вот он уже не взволнован, а просто взбешен и о чувством достоинства облегчает свою досаду таким рассуждением: "Вот как пишут ныне! вот до чего дошло вольнодумство! Так ли писали прежде? Штиль ровный, гладкий, все о предметах нежных или возвышенных, читать сладко и обидеться нечем!"
9. Как, по мнению Белинского, литература и искусство сделались выражением общественных вопросов?
Искусство есть воспроизведение действительности, повторенный, как бы вновь созданный мир: может ли оно быть какою-то одинокою, изолированною от всех чуждых ему влияний деятельностию?
различие [науки и искусства] вовсе не в содержании, а только в способе обрабатывать данное содержание. Философ говорит силлогизмами, поэт – образами и картинами, а говорят оба они одно и то же. Политикоэконом, вооружась статистическими числами, доказывает, действуя на ум своих читателей или слушателей. Поэт, вооружась живым и ярким изображением действительности, показывает, в верной картине, действуя на фантазию своих читателей. Один доказывает, другой показывает, и оба убеждают, только один логическими доводами, другой – картинами. Но первого слушают и понимают немногие, другого – все. Высочайший и священнейший интерес общества есть его собственное благосостояние, равно простертое на каждого из его членов. Путь к этому благосостоянию – сознание, а сознанию искусство может способствовать не меньше науки.