ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 06.09.2019
Просмотров: 7189
Скачиваний: 5
Живой, азартный Игорь Сергеевич взял меня под локоть, подвел к стеллажу: «А вот, посмотрите-ка. Подводная лодка для изучения морей и океанов, наш советский «Наутилус», видите иллюминаторы? Специально для ученых».
Я взял модель этого «Наутилуса» в руки, повернул, прочел табличку: «Совершенно секретно», министр слегка смутился: «Ну, ладно, вот у меня свежие цветные фотографии, только что я приехал из Ленинграда, где достраивается атомный ледокол. Красиво, правда?» Говорю: «Очень красиво. Особенно вот эта пушка на носу, как у крейсера «Аврора». Вы что, в Питере новую революцию затеваете?» – «Ах, да, – говорит министр, – это же мы испытывали артвооружение. В случае войны наш ледокол сможет за себя постоять. Может быть, в комнате отдыха проведем съемку, там уютнее?». И от этого пришлось отказаться: на стене висел огромный портрет члена Политбюро, министра обороны Устинова. Сразу было понятно, чем занимается мирное судостроительное ведомство.
В конце концов, помощники министра отыскали макет рыболовного траулера с оригинальным названием «XXIV съезд КПСС». На его фоне и решили беседовать, стали проговаривать темы. И, конечно, пришел я не с пустыми руками, набросал кое-что про историю русских корабелов, начиная с Петра I. Но чем похвастать сегодня?
– Надо бы про наши заводы, про «Красное Сормово» обязательно, – предложил министр. – С каким энтузиазмом работают люди, вы бы видели!
– Да, Игорь Сергеевич, – ответил я. – Но всякий раз, как оттуда новая атомная подлодка выходит, чуть не все Поволжье об этом знает. Уровень воды приходится повышать, очень уж крупная у вас продукция. Только говорить об этом нам не дают. Впрочем, два гражданских теплохода, пассажирских, сделали ведь в Сормове когда-то? «Ленин», помнится, и «Советский Союз».
– Не будем об этом. Покупать речные суда за границей оказалось выгодней. По всей Волге австрийские, немецкие, чешские суда, а мы будем про эти два реликта? А можно без примеров? Просто про трудовой энтузиазм? Назовем фамилии лучших людей, они этого заслуживают.
– Оно, конечно, можно, но телезрители, думаю, заинтересуются: что это за министерство такое, где его продукция?
– Ладно, так и быть. Впервые расскажем: в Николаеве достраивается атомный лихтеровоз...
В рассказе об этом чуде техники министр был прекрасен. Я понял, что полдела сделано, «изюмина» есть. Даже, пожалуй, сенсация. Дело за малым – рассекретить.
– Отлично, Игорь Сергеевич! Только, знаете, есть у нас в Останкине две прелестные цензорши, они сказали: нельзя давать привязку какого-либо завода к вашему министерству. Отдельно про завод – можно, а вместе с министерством – ну никак. Сама же «оборонка» такой порядок ввела. Перезасекретились вы.
– Ну, это мы сейчас решим. – Белоусов стал серьезным, взял трубку аппарата спецсвязи, набрал короткий номер, почтительно поздоровался. И стал подробно обсуждать по телефону план нашего с ним предстоящего интервью. Кому он звонил? По тону было понятно: кому-то вышестоящему. Кто у нас был выше министра? Зав. отделом или секретарь ЦК КПСС. Разговор подошел к цензорской проблеме, с «привязкой» заводов: это дело решаемое? По случаю юбилея, на один раз...
Через минуту зазвонил другой аппарат с гербом на «вертушке». Звонил главный цензор страны: мол, разрешаю, так и быть! «Пусть он своим останкинским дамам позвонит», – подсказал я. Белоусов эту просьбу передал тут же. Интервью мы записали и выдали в эфир без цензорских помех, министр на всякий случай сам приезжал в Останкино посмотреть нашу «готовую продукцию» в аппаратной. Только на таком уровне можно было «объехать» цензуру.
..И когда мне студенты теперь говорят, что у них в телекомпании «цензуру вводят», мне, извините, смешно. И грустно: теперь никто не хочет снимать на металлургическом заводе или даже на ракетном, космос тоже не привлекает молодых. Теперь все можно, цензуры нет. Но почему-то, если раньше требовалась только победная, позитивная информация, теперь с моих студентов требуют исключительно «чернуху». Может, это какая-то «цензура наоборот»?
НЕ ЦЕНЗУРА, А ПОЛИТКОНТРОЛЬ – БЫЛ, ЕСТЬ И БУДЕТ ВО ВЕКИ ВЕКОВ
Мы говорили о настоящей цензуре – специальном государственном органе, существовавшем в СССР под названием Главлит. Теперь цензура запрещена. Статья 3 Закона о СМИ так и называется – «недопустимость цензуры», т.е. какого-либо требования со стороны о предварительном согласовании публикаций.
Слово «цензура» часто употребляется и в переносном смысле, имеется в виду внутренний контроль в СМИ. Вот он-то был, есть, будет и – должен быть. Все дело в том, какой контроль и ради чего. В России журналисты имеют замечательное право отказаться от «отредактированного» материала, противоречащего их совести. Но законы не защищают их от последствий такого отказа...
Что-то вписать в текст передачи, что-то выбросить – это на самом деле не цензура, а редакционная политика. Один из моих старших коллег рассказывал, как в годы войны редактировал выступления видных людей у микрофона Всесоюзного радио. Пришел, например, выступать Алексей Толстой. Предъявил, как положено, текст. «А я ему, – говорит старший коллега, – дописываю в конце здравицу в адрес великого вождя Сталина. Без этого было никак нельзя». Толстой выразил неудовольствие, но текст в эфире читает. Тогда ведь магнитной записи не было, только прямой эфир. Он читает, а ветеран эфира руку на ключе держит. Ключ вроде выключателя, пружинный такой. Прочел, значит, Алексей Толстой свой литературный текст с дописанной фразой про Сталина и без паузы сказал: «Ну это черт знает что такое!» А ключ-то был вовремя выключен редактором, и, надо полагать, Толстой это видел, иначе бы не позволил себе чертыхаться в адрес вождя и своего редактора – соавтора.
Недостаточность внешней цензуры – Главлита – партийные вожди осознали после «пражской весны» 1968 года. В Праге свободу слова задавили танками, и вскоре было принято специальное постановление, опубликованное не так давно в замечательной книге «История советской политической цензуры». Советую всем почитать, хотя тираж, конечно, маловат – всего две тысячи бесценных, на мой взгляд, книжек. Стало быть, 7 января 1969 года в совсекретном документе ЦК нашей родной и единственной партии возложил личную ответственность на руководителей СМИ за любую крамолу, указав, что не надо ссылаться на Главлит, что государственная цензура не может отвечать за сам дух публикаций, за смещение классовых критериев.
В то время была у нас передача про женщин, про некий идеал в рамках «Пресс-центра» 4-й программы. И сказал писатель-публицист Леонид Жуховицкий, что для него идеалом женщины является Марина Цветаева. Наша передача записывалась на видео. Но монтировать запись тогда еще не научились. И в эфире вместо слов «Марина Цветаева» раздался какой-то хрип и скрежет. Так убирали «крамолу». Назавтра я ехал на заднем сиденье черной «Волги», где рядом с шофером (ну как же, и Брежнев ездил рядом с шофером!) восседала редакторша, давшая указание «убрать» Марину Цветаеву. Я говорю ей «Ж.П., а чем не угодила вам Цветаева?». Она «Мы же не хотим, чтобы завтра народ кинулся в библиотеки за ее книгами». Я – на голубом глазу, мол, что вы, Ж.П., кто же нас смотрит, мы 4-й канал, программа для узкого круга, так уж и бросятся. Тогда она развернулась ко мне с переднего сиденья всем нехилым корпусом и сказала: «Если бы это вышло в эфир, нашего главного редактора сняли бы с работы». Я оценил этот акт высокого доверия. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы снимали моего главного, Вилена Егорова.
Впрочем, передачу вскоре закрыли совсем. Гендиректор ЦТ Петр Ильич Шабанов спросил меня, а почему это в моей передаче нет рабочих и крестьян, а только одни журналисты «Порочная идея».
Вскоре после упомянутого постановления о личной ответственности начальства у нас в Останкине появились внутренние цензоры, политконтролеры. Встречаю как-то в коридоре комментатора Юрия Миронова. Он по первой профессии инженер-строитель, пытался решать в эфире какие-то проблемы во имя «социализма с человеческим лицом», а потом, набив синяков и шишек на этом поприще, стал вдохновенным певцом стройки БАМа, уезжал туда из Москвы регулярно. Там, говорил, воздух чище, люди лучше и правды больше. И вот идет по останкинскому коридору, явно огорченный. В чем дело? – «Да вот, какая-то сволочь с 10-го этажа сказала, что у меня дегероизация, снижение образа строителей и еще черт знает что. Иду на мехмонтаж».
Мехмонтаж – это, в общем, неприятность. Это буквально вырезка из рулона двухдюймовой ленты «крамольного» эпизода. После этой операции огромный дорогой рулон считается бракованным.
Иногда политконтролеры перехватывали «крамолу» в самый последний момент, когда передача уже прошла по системе «Орбита» на Дальний Восток и Сибирь. Политобозревателю Льву Вознесенскому позвонили: «У вас там сказано, что на сибирских нефтепромыслах плохо с мясом, в кадре импортные автобусы едут по каким-то колдобинам. Уберите, не надо это на Москву давать». Уже поздно было нести рулоны в каморку мехмонтажа. Для любителей техники могу рассказать, как наши видеоинженеры выходили из подобных ситуаций.
При выдаче передач в эфир полагалось работать «с двух постов», работали сразу два громадных видеомагнитофона «Кадр». Забарахлит один аппарат – можно сразу переключиться на другой, зрители даже не заметят легкого сбоя. И вот в передаче Вознесенского, в том варианте, который пошел на Европу, второй рулон отмотали на 10 минут, пропустив эпизод с мясом и с «Икарусами» на колдобинах. Передача пошла в эфир без технического дублирования, без страховки. Как только подошли к «нежелательному» эпизоду – переключились на второй видеомагнитофон, с отмотанной пленкой. Сократили Вознесенского буквально на ходу.
А что делалось в прямом эфире! Проходят, скажем, колонны спортсменов на международных студенческих играх в Лужниках. Идет Испания, Израиль, Италия. Отношения с Израилем скверные, велено его не упоминать. Одна из телекамер берет делегацию Испании, сопровождает ее, поворачивается слева направо. А вторая уже нацелилась на Италию. Легкое переключение – и нет никакого Израиля, зритель видит происходящее собственными глазами. Прямой эфир, чистая правда!
Раньше требовали показывать в эфире только «образцово-выдающихся» людей. Сейчас требования другие. Никакого социального опыта в новой исторической ситуации, никаких новых машин, никаких достижений – это реклама, «джинса». Никаких седовласых ведущих как наследия коммунистического режима. В Китае было что-то похожее при попытке устранить старое поколение вождей руками хунвейбинов. Распалась связь времен. Чувствуется чья-то руководящая воля. А цензуры, конечно же, нет.
Были и есть, однако, редакторы. Журналисты не пишущие, но вычеркивающие. Так было, есть и будет, и не только у нас! Мой наставник и предшественник на кафедре Энвер Багиров привел в книге «Телевидение – XX век» цитату из итальянского журнала о том, как там редактировали телепередачи. «Работу начинает чиновник с красным карандашом. Он боится всего на свете. Он вычеркивает не только то, что не нравится ему, но и то, что может не понравиться начальству. После него к работе приступает чиновник с синим карандашом. Некоторые вычеркивания он санкционирует, другие снимает. Его положение проще, ведь на мнение своего подчиненного ему наплевать. Наконец, на сцену выступает чиновник с черным карандашом – само олицетворение рока. Он окончательно утверждает часть вычеркиваний, посмеиваясь над остальными». В СССР вычеркивания младшего редактора уже никто не восстанавливал...
В середине 70-х я помогал режиссеру Анатолию Монастыреву и сценаристу Галине Шерговой делать первый в стране портретный видеофильм о знаменитом летчике Громове. Техника еще не дошла до мехмонтажа, и когда младшие и средние редакторы требовали нашей крови, крупных вырезок из фильма – Монастырев обещал: «Хорошо, я соберу все замечания и потом перемонтирую фильм. Вот посмотрит председатель Гостелерадио...». Лапин посмотрел, наплевал на мнения своих подчиненных и велел выдать фильм в эфир.
Раз в неделю у зампреда Мамедова собирались так называемые «большие летучки». Там объявлялись последние требования к режиссерам и журналистам. Например, тогда же, в середине 70-х, было запрещено брать интервью у рабочих и мастеров прямо в цехе, на рабочих местах. Не отрывать, значит, людей от выполнения и перевыполнения планов. Пусть работают. А в жизни, конечно, случались перебои, перекуры – но показывать надо было только самоотверженный труд! Где же поговорить с рабочим человеком? Стали беседовать дома, в квартирах, но поступил новый окрик: никаких сервантов с посудой, никаких ковров – пропаганда мещанства! На фоне книжных шкафов – давайте. Рост, значит, интеллекта у рабочих. Ну, хорошо, не у всех же шкафы с книгами. И стали мы выдумывать разговоры на рыбалке, на охоте, в поле за ловлей кузнечиков с детьми и т.д.
Мамедов объявлял на летучках, кого из литераторов, философов и других ученых отныне «не рекомендуется» приглашать для участия в передачах. Этот черный список пополнялся чуть не каждую неделю. Потом выступал обозреватель, рядовой редактор или комментатор. Нас освобождали на неделю от основной работы для подготовки такого обзора. Грозный зампред мог спросить о чем угодно. Легче было получасовую передачу изготовить, чем на этот обзор идти. За длинным столом сидели все главные редакторы и политконтролеры с 10-го, начальственного этажа.
Мой хороший приятель Саша Забаркин был в числе этих контролеров, курировал литдраму, музыку, юмор. Вроде бы против совести не шел. Однажды он рассказал: «Пришлось сделать вырезку из смешной передачи. Летят гуси-лебеди, молодой гусь спрашивает: а почему у нас все время один и тот же вожак? А опытный гусь – отвечает: у него, у вожака, есть карта, он знает, куда лететь. Камера дает панораму лебединой стаи и мы видим, что во главе этого клина шагает мужик с папкой под мышкой...». Саша усмотрел намек на Брежнева и юмор окоротил.
Цензура? Да Господь с вами. Нормальная редакционная политика. Нормальная – для тоталитарного режима с несменяемостью лидера вплоть до могилы у Кремлевской стены.
По своим сегодняшним студентам вижу: многие покорно следуют всем правилам, заведенным в телекомпании, искренне разделяя их. «Вот приобретем имя и тогда будем иметь право сказать свое слово». Правила нынче не менее жесткие, чем в старые времена. Но пусть об этом напишет тот, кто работает в эфире сегодня. Если не боится, понятное дело, лишиться работы.
МОНТАЖ – СТРАШНАЯ СИЛА!
(Заметки телевизионного Мафусаила)
Долго не мог успокоиться один мой приятель-журналист, увидав себя в эфире ТВ. «Из меня сделали идиота! Вырезали то, что я говорил по существу, я их всех развеселил в ток-шоу, начался живой разговор, а я время от времени вскакивал и потрясал кулаками!». «Но ведь действительно вскакивал?» – спрашиваю. «– Ну да, но это было вырвано из контекста!». Подумаешь, бином Ньютона. Когда еще не было видеозаписи, на киношников подал в суд отставной генерал. Его сняли жующим в каком-то кафе, и это жевание вставили в сентиментальную историю официантки. Она душу свою нараспашку – а он жует. Она уже раза два влюбилась и рассталась – а он все жует.
Или чернокожие гости Москвы пожаловались. Шли они себе по Тверской, а их – раз! – и смонтировали с девочками, ждущими платных приключений. Все, как Дзига Вертов учил. Цитирую:
«Ты идешь по улице Чикаго сегодня, в 1923 году, но я заставляю тебя поклониться т. Володарскому, который в 1918 году идет по улице Петрограда, и он отвечает тебе на поклон».
Так что ежели вас смонтировали кланяющимся или, наоборот, потрясающим кулаками совсем не в тот адрес, как вы хотели, не удивляйтесь и не возмущайтесь: вы знали, на что шли, отдавая себя в руки волшебников монтажа.