ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2019
Просмотров: 7733
Скачиваний: 2
Всякий аналитический опыт - это опыт, имеющий дело со значением. Одно из главных возражений, которые нам приходится слышать, следующее: если мы откроем субъекту его реальность, его неизвестно какие влечения, его гомосексуальную жизнь, не станет ли это для него катастрофой? Одному Богу известно, что нам по этому поводу имеют сказать моралисты. Но возражение это, так или иначе, несостоятельно и никакой силы не имеет. Даже если согласиться, что субъекту действительно открывают в анализе глаза на какое-то его стремление, которое, не знаю уж какими усилиями, можно было бы от них навсегда укрыть, анализ, на самом деле, вовсе не имеет в виду явить с нашей помощью взору субъекта его реальность. Существует, правда, определенная концепция анализа сопротивлений, которая, действительно, в этот регистр вписывается. Но подлинный опыт анализа решительно этому представлению противится - на самом деле субъект открывает посредством анализа свою истину, то есть значение, которое приобретают в его конкретной судьбе те данные, которые написаны ему на роду и которые можно назвать выпавшим ему жребием.
Человеческие существа рождаются на свет наделенными самыми различными и непохожими друг на друга предрасположенностями и склонностями. Но каким бы основной, биологический жребий ни был, анализ открывает субъекту его значение. Значение это представляет собой функцию некоей речи, которая речью самого субъекта и является, и в то же время не является вовсе, - ведь речь эту он получает уже готовой и служит ей всего лишь проводником. Я не знаю, то ли это самое слово повеления из Книги Суда, о котором говорит нам раввиническая традиция. Мы так далеко не заглядывали, перед нами стоят проблемы куда более ограниченные, но и в них темы зова и призвания целиком свое значение сохраняют.
Если бы этой воспринимаемой субъектом и относящейся к символическому плану речи не было, то не было бы и никакого конфликта с Воображаемым - каждый следовал бы простонапросто своим наклонностям. Опыт, однако, показывает, что дело обстоит не так. Фрейд никогда не отказывался от мысли, что именно дуализм является для субъекта существенным, лежащим в основе его организации принципом. И в виду он имеет не что иное, как то столкновение, то скрещивание, о котором я вам толкую и о котором хотел бы еще несколько слов добавить.
Я вписывается в Воображаемое. Все, что принадлежит этому Я, вписывается в воображаемые напряжения, как вписывается в них и остаток напряжений либидинальных. Либидо и Я сотрудничают. Нарциссизм носит либидинальный характер. Я не является ни высшей силой, ни чистым духом, ни автономной инстанцией, ни, как некоторые осмеливаются писать, бесконфликтной сферой — ничем, на что можно было бы опереться. Нам говорят об истории? Но разве должны мы требовать от субъекта, чтобы он стремился к чему-то более, нежели к истине? Нам говорят о трансцендентном стремлении к сублимации? Но разве в работе По ту сторону принципа удовольствия не отвергает ее Фрейд самым недвусмысленным образом? Ни в одном из конкретных исторических проявлений человеческих функций ни малейшей тенденции к прогрессу он не усматривает - мнение, которое в устах первооткрывателя нашего метода имеет определенный вес. Все формы жизни сами по себе удивительны и чудесны, никакого стремления к высшим формам не существует. Здесь-то и выходим мы к символическому порядку, отнюдь не тождественному тому порядку либидинальному, куда благополучно вписываются как собственное Я, так и все влечения. Символический порядок устремлен по ту сторону принципа удовольствия, за пределы жизни, почему и отождествляет его Фрейд не с чем иным, как с инстинктом смерти. Перечтите текст, и вы сами увидите, готовы ли вы с ним согласиться. Либидинальным порядком, включающим всю область Воображаемого, в том числе и структуру Я, символический порядок отбрасывается, отвергается. Инстинкт же смерти является лишь маской, которую символический порядок носит, покуда он, порядок этот, по словам самого Фрейда, немотствует, то есть покуда он не осуществил себя. Покуда символическое признание не достигнуто, символический порядок, по определению своему, нем.Символический порядок, одновременно бытия лишенный и на бытии настаивающий, - вот что стояло перед мысленным взором Фрейда, когда он говорил об инстинкте смерти как о чем-то основоположном. Символический порядок в муках рождения, готовый явиться на свет, настаивающий на том, чтобы осуществиться.
29 июня 1955 года.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ВАРИАНТЫ ОБРАЗЦОВОГО ЛЕЧЕНИЯ
Заголовок этот, наряду с другим, параллельным ему, открывающий в проекте публикации, для работы над которым была создана целая комиссия представляющих различные направления анализа психоаналитиков, новую, дотоле неизвестную рубрику образцового лечения, был предложен нам в 1953 году. Компетенции этой комиссии Анри Эй доверил порученный ему раздел медико-хирургической энциклопедии, посвященный терапевтическим методам в психиатрии.
Мы приняли в свое время это предложение, чтобы, воспользовавшись случаем, поставить вопрос о научном основании пресловутого лечения - единственного, что позволяло выявить кроящееся в этом заглавии заблуждение.
И притом заблуждение довольно чувствительное: мы надеемся, по крайней мере, что нам удалось обратить на него внимание - явно вразрез с намерениями тех, кто эту рубрику предложил.
Можно ли считать, что изъятие этой статьи, осуществленное стараниями упомянутой комиссии под предлогом обычной для подобного рода изданий и призванной сохранить их актуальность переработки, этот вопрос окончательно закрывает?
Многие увидели в этой акции признак некоторой спешки, вполне объяснимой в данном случае той характеристикой, которую получало в свете нашей критики определенное большинство. (Статья увидела свет в 1955 году.)
Вопрос, который боится дневного света
"Варианты образцового лечения" — плеоназм, заключенный в этом заголовке не так прост1: обутый в пуанты противоречия, хромает он от этого ничуть не меньше. Чему обязан он своей нескладностью: тому факту, что он сформулирован в медицинском информационном издании? Или же что-то неладно в самом вопросе?
Отправной точкой и отправным шагом к решению проблемы послужит напоминание о том, что публика, в общем, уже предчувствует — о том, что психоанализ это не просто один из видов терапии. Ведь слово варианты в названии рубрики выражает здесьне адаптацию лечения, на основании эмпирических или, прямо скажем2, клинических критериев, к разнообразию множества конкретных случаев, и не многообразие переменных, обусловливающих дифференциацию поля психоанализа, а озабоченность, и даже несколько скрупулезную, чистотой в выборе средств и целей - озабоченность, в которой угадывается кодекс поведения высшего порядка, нежели этикет, здесь представленный.
Речь идет о строгости в некотором роде этической — строгости, без которой всякое лечение, какими бы психоаналитическими познаниями оно начинено ни было, останется всего-навсего психотерапией.
Подобная строгость потребовала бы формализации - мы имеем в виду формализацию теоретическую - потребность в которой удовлетворяется на сегодняшний день лишь ценой смешения ее с формализмом на практике: вот это, мол, делать можно, а это нельзя.
Вот почему для разъяснения ситуации неплохо начать с теории терапевтических критериев.
Конечно, пренебрежение, которое высказывают психоаналитики к простейшим требованиям в использовании статистики, может сравниться разве что с тем, что до сих пор в обычае у медиков. Только у аналитиков, в отличие от медиков, оно носит более невинный характер. Ибо владея дисциплиной, умеющей видеть в самой поспешности заключения элемент подозрительный, он куда с меньшей серьезностью относится к таким общим оценкам, как "улучшение", "значительное улучшение" и тем более "выздоровление".
Приученный Фрейдом остерегаться последствий, которые может получить в его работе то, на опасность чего сам термин furor sanandi достаточно красноречиво указывает, психоаналитик отнюдь не горит желанием себя в этом компрометировать.
Признавая, что благотворным побочным эффектом психоаналитического лечения может стать исцеление, он всячески хранит себя от злоупотребления желанием исцелить, причем это настолько вошло у него в привычку, что если какое-либо новшество этим желанием мотивируется, то он озабоченно задает себе - а порой и выносит на обсуждение коллег - автоматически встающий вопрос: не выходит ли он при этом за границы психоанализа?
Для данного вопроса черта эта может показаться периферийной. Однако именно она способна очертить его линией, которая, снаружи будучи едва различима, удерживает рубежи области изнутри, причем так, что со стороны не перестает казаться, будто ничто эту область не ограничивает.
В молчании, составляющем привилегию не подлежащих обсуждению истин, психоаналитики находят убежище, делающее их неуязвимыми для всех критериев, кроме тех критериев динамики, топики и экономии, ценность которых вне своей собственной области они продемонстрировать не способны.
Вот почему любое признание психоанализа - будь то в качестве профессии или в качестве науки - возможно лишь постольку, поскольку молчаливо подразумевает принцип экстерриториальности, отказаться от которого для психоаналитика так же невозможно, как с ним смириться, что и обязывает его ставить любое признание этих проблем со своей стороны под знак двойной принадлежности и брать на вооружение позу неуловимой Летучей Мыши из известной басни.
Таким образом, все споры вокруг этого вопроса завязываются по недоразумению, которое в свете заложенного внутри него парадокса принимает масштабы еще большие.
Истоки этого парадокса надо искать в море всего, что написано - в том числе людьми самыми авторитетными - по поводу терапевтических критериев психоанализа.
То, что критерии эти улетучиваются по мере того, как под них подводят теоретическую базу, достаточно плохо: ведь именно теория призвана дать лечению законный статус. Еще хуже, однако, когда при этом внезапно обнаруживается, что самые что ни на есть общепринятые понятия суть не что иное, как признаки немощи и экраны пустомыслия.
Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно обратиться к сообщениям, сделанным на последнем, проходившем в Лондоне, конгрессе международной психоаналитической ассоциации: они заслуживают того, чтобы их опубликовали все целиком3. Суждение, содержащееся в одном из них, мы по возможности полно здесь процитируем (перевод наш): «Двадцать лет назад4 — пишет Эдуард Гловер, - я распространил анкету с целью установить, какие техники и нормы работы реально используют психоаналитики этой страны (Великобритании) в своей практике. Из двадцати девяти наших практикующих членов двадцать четыре дали мне полные ответы. Изучение их неожиданно (sic!) обнаружило, что лишь по шести из шестидесяти трех вопросов анкеты между опрашиваемыми царило полное согласие. Из этих шести вопросов лишь один можно рассматривать как принципиально важный - это вопрос о необходимости анализа переноса; в остальных речь шла о таких мелочах, как неуместность приема подарков, отказ от использования в анализе технических терминов, избежание социальных контактов, воздержание от ответов на вопросы, принципиальное возражение против предварительных условий и, что интересно, оплата всех сеансов, не состоявшихся ввиду неявки клиента».
Значение этой устаревшей уже анкеты можно оценить, приняв во внимание качество практикующих специалистов, чей круг ограничен профессиональной элитой, к которым она адресована. Автор анкеты ссылается на ее результаты исключительно в связи с тем, что вопрос, некогда волновавший его лично, стал теперь на всеобщую повестку дня - речь идет о том, чтобы определить (это и есть заголовок его статьи) "терапевтические критерии анализа". Главное препятствие к решению этой проблемы он видит в фундаментальных теоретических расхождениях: «Не нужно далеко ходить, - пишет он, - чтобы убедиться, что психоаналитические сообщества расколоты определенными разногласиями на две (sic!) части, причем отдельные группы придерживаются крайних и взаимно несовместимых взглядов, а единство секций кое-как сохраняется лишь усилиями промежуточных групп, члены которых, как и все эклектики в мире, выдают недостаток оригинальности за достоинство, прямо или косвенно утверждая, будто научная мысль, игнорируя принципиальные разногласия, зиждется на компромиссе. Однако вопреки попыткам эклектиков сохранить перед лицом ученого и психологического сообщества видимость единого фронта, становится все очевиднее, что в определенных весьма существенных отношениях техники, применяемые на практике противоположными группами, отличаются друг от друга не меньше, чем сметана от сыра»5.Впрочем, цитированный автор не строит себе иллюзий относительно шансов на то, что представительный конгресс, к которому он обращается, смягчит возникшие разногласия, корень же зла, по его мнению, состоит в полном отсутствии критики в адрес «натянутого и старательно отстаиваемого предположения, будто лица, уполномоченные взять на себя подобную задачу, разделяют, хотя бы приблизительно, одни взгляды, говорят на одном и том же техническом языке, следуют одинаковым системам диагностики, прогнозирования и отбора случаев, используют, хотя бы приблизительно, те же технические процедуры. Ни одна из этих предпосылок не выдержит хоть сколь-нибудь строгой проверки»6.
Даже простой перечень статей и работ, в которых авторитеты, менее всего оспариваемые, это признание подтверждают, занял бы в этой энциклопедии десяток страниц, так что обращаться за решением вопроса о вариантах аналитического лечения к здравому смыслу философов — дело, похоже, совершенно безнадежное. Поддержка норм все более и более входит в орбиту групповых интересов, как это и признано уже открыто в Соединенных Штатах, где группа представляет собой силу.
И тогда речь идет не столько о стандарте, сколько о standing'e, постановке дела. То, что выше назвали мы формализмом, у Гловера предстает как "перфекционизм". Чтобы уяснить себе его позицию, достаточно привести выражения, в которых он об этом "перфекционизме" высказывается: анализ «теряет здесь представление о своих границах», идеал этот приводит его к «немотивированным и не поддающимся ни малейшему контролю» рабочим критериям, и даже к «мистике [автор употребляет именно французское слово], никакому изучению недоступной и никакому разумному обсуждению не подлежащей»7.
Мистификация такого рода - именно этот технический термин используется для обозначения любого процесса, который маскирует для субъекта подлинные истоки последствий его собственных действий - тем более поразительна, что благоприятную репутацию в общественном мнении, растущую по мере своего стажа, психоанализ сохраняет лишь постольку, поскольку распространена она достаточно широко, чтобы положенное ему в общем мнении место безраздельно оставалось за ним. Адля этого достаточно, чтобы в кругу гуманитарных наук на него возлагались соответствующие ожидания и ему давались соответствующие гарантии.
В результате возникают проблемы, которые в такой стране, как Соединенные Штаты, где количество аналитиков придает качеству группы значение весомого для жизни коллектива социологического фактора, становятся предметом интереса общественности.
Тот факт, что в профессиональной среде согласованность техники и теории считается необходимой, само по себе еще далеко не обнадеживает.
Только полная картина существующих разногласий в их синхронии позволит дознаться до истинной их причины.
Во всяком случае именно на эту мысль наводит имеющийся разброд как в координации основных понятий, так и в их понимании.
Существуют хорошие работы, авторы которых, пытаясь вдохнуть в эти понятия новую жизнь, пошли, похоже, верным путем, положив в основу аргументации саму их антиномичность - однако и они впали в синкретизм самых фантастических толков, отнюдь не исключающих безразличие к пустой видимости.
Остается лишь радоваться тому обстоятельству, что недостаток продуктивного воображения не позволил окончательно разрушить фундаментальные понятия, которыми мы и по сей день обязаны Фрейду. Сопротивление, которое оказывают они настойчивым усилиям, направленным на их извращение, от противного доказывает их состоятельность.