ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2019
Просмотров: 3869
Скачиваний: 10
2
Я запишу сейчас на доске полностью все четыре функции дискурса в том виде, в котором я их вам описал.
Для этой конфигурации функций дискурса характерна разделительная черта, обусловленная различием между
115
господствующим означающим, с одной стороны, и знанием, с другой.
Не исключено, что в так называемых примитивных обществах, которые характеризуются у меня тем, что дискурсу господина они не подвластны - я говорю это для тех, кто хочет вникнуть в вопрос поглубже, - господствующее означающее включено в икономию куда более сложную. Именно на это указывают лучшие так называемые социологические исследования в этой области. Остается тем более этому радоваться, что простота, с которой господствующее означающее функционирует в дискурсе господина, отнюдь не случайна.
Функционирование это полностью зависит от отношений между Sj и S2, которые отражены в моей записи. Субъект в этом дискурсе оказывается связан - чему как раз и сопутствуют различного рода иллюзии - с господствующим означающим, в то время как погружение в наслаждение является уделом знания.
То новое, что предложил я в этом году, заключается в следующем - все эти свойственные дискурсу функции могут менять свои позиции. Что и позволяет им поочередно занимать места, которые на моей схеме никакими буквами не обозначены и которые я называю, говоря просто сверху, слева, снизу и справа.
Для тех, кто попытается, исходя из собственного здравого смысла, их обозначить, сказав, что здесь, мол, желание, а вот тут, с другой стороны, место Другого, я, немного с опозданием, добавляю вот что. Здесь фигурирует у меня то, о чем в прежнем регистре, в то время, когда я подобной приблизительностью довольствовался, я говорил, что желание человека - это желание Другого.
Место, которое располагается под желанием, это место истины. Что до Другого, то под ним находится место, где происходит утрата, утрата наслаждения, из которой выводим мы функцию избыто(чно)го наслаждения.
Теперь становится ясно, чем ценен дискурс истерика. Достоинство его в том, что он упорно ставит в дискурсивном
116
пространстве вопрос о том, как обстоит дело с сексуальными отношениями, то есть о том, каким образом может субъект их поддерживать или, точнее говоря, не поддерживать.
На самом деле, ответ на вопрос, как он может их поддерживать, следующий - предоставляя слово Другому, Другому как месту вытесненного знания.
Интересна, однако, одна простая истина - то, как обстоит дело с сексуальными отношениями, предстает субъекту как нечто целиком ему чуждое. Это и есть то самое, что на языке Фрейда получило название вытесненного.
Но важно не это. Взятая как таковая, мысль эта была бы всего-навсего оправданием обскурантизма: истины, которые имеют для нас важность, и притом немалую, всегда, мол, оказываются темными.
Ничего подобного. Я хочу сказать, что дискурс истерика не свидетельствует о том, что низшее располагается внизу. Напротив, по набору входящих в него функций он нисколько не отличается от дискурса господина. Что и позволяет записать его теми же символами, что и этот последний, то есть#, S„ S7, ид.
Дискурс истерика, попросту говоря, обнаруживает связь между дискурсом господина и наслаждением. Происходит это потому, что место наслаждения в нем занимает знание. Сам истерический субъект, будучи тем, что это означающее разделяет - под тем, в мужском роде, я разумею субъекта, -тем, кто отказывается сделать это означающее своим телом, от господствующего означающего отчужден. Характеризуя истерика, говорят о соматической услужливости. Хотя термин этот принадлежит Фрейду, не бросается ли в глаза некоторая его странность - равно как и то, что речь со стороны тела идет скорее, наоборот, об отказе. Принимая последствия, которые господствующее означающее для него несет, истерик не является рабом.
Придадим теперь истерическому субъекту тот пол, в котором он воплощается наиболее часто. Она, истеричка, объявляет на свой манер забастовку. Она не выдает своего
117
знания. Однако при этом она снимает маску с функции господина - функцию, с которой она остается, однако, взаимосвязанной, выявляя черты господина в том Одном, Одном с большой буквы, из которого она в качестве объекта его желания себя вычитает. Именно в этом и состоит та функция, которую мы давно, по крайней мере в своем кругу, называем функцией идеализированного отца. Не будем ходить вокруг да около и обратимся непосредственно к Доре - без нее нам не обойтись, - случаю, который всем моим слушателям, как я полагаю, знаком.
ЧнтаяДору, важно за чередой окольных интерпретаций - я специально употребляю термин, которым характеризует икономию своих манипуляций сам Фрейд - не потерять из виду нечто такое, что Фрейд, осмелюсь предположить, покрывает собственными предрассудками.
Сделаю маленькое отступление. Помните вы этот текст или нет, обратитесь к нему еще раз и вам бросятся в глаза фразы, которые кажутся Фрейду сами собой разумеющимися - что девушка, к примеру, когда ее домогается какой-нибудь господин, должна, если она хорошая девушка, разбираться с такими неприятностями сама, что не следует по этому поводу поднимать лишний шум. А почему? Потому что Фрейд так думает. Или, больше того, что нормальная девушка не должна испытывать недовольства, когда ее обхаживают. Это как бы само собой разумеется. Рассматривая то, что находим мы в Доре, под определенным углом, важно уметь увидеть, какую роль играет здесь фактор, который только что я назвал предрассудком.
При всем том, что в тексте этом содержится немало ориентиров, в применении которых я пытаюсь вас натренировать, вы сами увидите, что слово окольные, которое я только что произнес, сорвется с языка, того и гляди, и у вас самих. Исключительная тонкость и хитроумие тех превращений, многочисленные грани которых, где преломляются, через три или четыре последовательных линий защиты, любовные маневры Доры, Фрейд разбирает, возможно напомнят вам, по ассоциации с тем, на что Фрейд в Толковании сновидений указывает, что околесица эта обусловлена определенным подходом.
118
Имея в виду то, что я сегодня в начале занятия сказал об отце, то есть тот факт, что его означающая артикуляция, заданная субъективным стечением обстоятельств, приобретает своего рода объективные черты, почему бы не попробовать взять за основу тот факт, что отец Доры, ключевая для этого приключения, или злоключения, фигура, является, собственно говоря, если говорить о его мужской силе, кастрированным? Совершенно очевидно, что он смертельно устал, что он болен.
Во всех случаях Фрейда, начиная с Исследования истерии, отец оценивается как символическая фигура. В конце концов, пусть даже больной или умирающий, он остается отцом. Рассматривать его как несостоятельного по отношению к функции, которую он не выполняет, и означает как раз придавать ему символическое достоинство. Это подразумевает, что отец это не просто отец, что это своего рода титул, наподобие ветерана войны - своего рода ветеран-производитель. Подобно старому солдату, он остается отцом до конца своих дней. Это подразумевает, что в слове отец всегда заключена некая творческая потенция. Именно в связи с этим нужно заметить, что в символическом поле отец, играя в дискурсе истерички ключевую, главную, господствующую роль, оказывается тем самым, кто, даже будучи несостоятелен, способен, под углом зрения творческой потенции, свою позицию по отношению к женщине сохранить. Именно этим характеризуется роль, определяющая отношение истерической больной к отцу - ей-то как раз и дали мы имя идеализированного отца.
Я уже сказал, что вокруг да около ходить не стану - я возьму случай Доры и попрошу вас после занятия перечитать его и убедиться, что я был прав. Обратимся к г-ну К., которого я назову здесь, как это ни покажется странным, третьим мужчиной - что, и почему, устраивает в нем Дору?
Я уже не раз говорил об этом, но почему бы не вернуться к этому заново, воспользовавшись тем структурным определением, которое мы, используя понятие дискурса господина, способны дать? Что устраивает Дору, так это мысль о том, что у него имеется орган.
Это Фрейд замечает. Именно это, как он указывает, игра-
119
ет главную роль в первой встрече, в первом столкновении, так сказать, Доры с г-ном К., когда ей было четырнадцать лет, и он зажал ее в дверном проеме. На отношениях между двумя семьями это никак не сказалось. И вообще никто не видит в этом ничего удивительного. Девушка, говорит Фрейд, должна из подобного положения выходить сама. Интересно другое - интересно как раз то, что сама она выйти из него не смогла, что она впутала в это дело всех, только произошло это уже позже.
Но зачем нужен третий мужчина? Конечно же, это орган придает ему ценность, но нужен он не для того, чтобы осчастливить Дору, а для того, чтобы другая его этого органа лишила.
Дору интересует вовсе не драгоценность, даже нескромная. Вспомните о наблюдении, которое продолжалось три месяца и служило единственной цели - стать чашечкой, из которой вырастают, как жёлуди, два сновидения. Первое из них, то, где фигурирует шкатулка с драгоценностями, об этом как раз и свидетельствует - единственным предметом ее наслаждения служит не драгоценность, а оболочка бесценного органа, сама шкатулка.
И ей прекрасно известно, как можно извлечь из нее наслаждение самостоятельно. Именно об этом говорит решающее значение, которое имела для нее детская мастурбация - какого рода была эта мастурбация, наблюдения не говорят, хотя, вероятнее всего, она как-то была связана с плавными, текучими, я бы сказал, процессами, моделью которых является энурез. Мы знаем, что энурез появился у нее позже под влиянием ее брата, который, будучи на полтора года старше ее, заболел в возрасте восьми лет энурезом, эстафету которого она у него впоследствии примет.
Энурез этот очень характерен, будучи стигматом, так сказать, воображаемой замены отца, именно в качестве отца бессильного, его сыном. Я призываю в свидетели всех, кто в своем опыте работы с детьми с подобным эпизодом встречался - в таких случаях обращения к аналитику весьма часты.
Сюда следует добавить и умозрительное, если можно так выразиться, созерцание г-жи К., которому предается Дора
120
перед Дрезденской Мадонной. Госпожа К. является в ее глазах той, кто не только умеет поддержать желание идеализированного отца, но и, вдобавок, имеет то существенное, чем на него можно ответить, лишая одновременно этого саму Дору, которая оказывается, таким образом, обделенной вдвойне. Вот почему комплекс этот говорит об идентификации с наслаждением - постольку, поскольку наслаждение это является наслаждением господина.
Маленькое отступление. Напомнить об известной аналогии между энурезом и стремлением к успеху, конечно, небесполезно. Но условие, которому подчиняется выбор г-ном К. своего подарка, остается неизменным - это обязательно должна быть шкатулка. Он дарит ей не что-нибудь другое, а именно шкатулку для драгоценностей. Потому что драгоценность - это она сама. Его собственная драгоценность, нескромная драгоценность, как я только что выразился - она хранится в другом месте, пусть все это знают. Откуда и разрыв, на значение которого я давно обратил внимание, - разрыв, который происходит после того, как г-н К. говорит Доре: Моя жена ничего для меня не значит. В этот момент наслаждение Другого действительно предлагается ей, но она не хочет его, ибо то, чего она хочет - это знание как средство наслаждения. Но знание это нужно ей для того, чтобы поставить его на службу истине, истине господина, которую она, Дора, воплощает в себе.
А состоит эта истина, скажу наконец, в том, что господин кастрирован.
И в самом деле, если единственное наслаждение, способное дать представление о счастье, наслаждение, которое я определил в прошлый раз как замкнутое, как наслаждение фаллоса, имело бы над ним, господином, власть - обратите внимание, на термин, которым я пользуюсь: взять власть господин не может, не исключив, - каким образом удалось бы господину вступить со знанием - знанием, что принадлежит рабу - в отношения, выгода которых в извлечении избыточного наслаждения? Господин не может взять власть над этим последним, его, этого фаллического наслаждения, не исключив.
Что касается второго сновидения, то и оно дает знать, что
121
символический отец является отцом мертвым и что доступ к нему можно получить только из места пустого и изолированного. Вспомните структуру этого сновидения и то, как реагирует Дора на слова матери: Приходи, если хочешь, - говорит мать, словно вторя тому, что предложила Доре в другой момент г-жа К., позвавшая ее туда, где разыгралась между Дорой и мужем этой дамы та драма, о которой мы только что говорили: Приходи, если хочешь, твой отецмертв и его предают земле. Вспомните и то, как Дора идет туда - идет, так и не узнав в сновидении, каким образом удалось ей добраться до места, где она должна спрашивать, словно она не знает этого, там ли действительно жилище ее отца.
И там, в пустой шкатулке жилища, покинутого теми, кто, пригласив ее, удалились на кладбище, Дора легко находит отцу замену в огромной книге, в словаре, где можно прочесть о том, что имеет отношение к полу. Тем самым она дает знать, что важно для нее, даже после смерти отца, лишь то знание, которое он способен ей дать. Речь идет не о знании вообще, неважно каком - речь идет о знании истины.
Именно этим она в анализе удовольствовалась. Дора вполне удовлетворяется тем, что истина, к которой Фрейд бережно ее подводит - чем он так ее к себе и привязывает - становится достоянием всех. Картина отношений ее отца с г-жой К., ее собственных отношений с г-ном К, то, что в эпизодах, действительно имевших место, где она была главной участницей, другие пытались предать забвению, - все это говорило теперь само за себя, и этого ей довольно было, чтобы завершить с достоинством свой анализ, хотя Фрейд, похоже, так и остался недоволен его исходом, имея в виду женскую ее судьбу.
3
По ходу дела я позволю себе несколько маленьких замечаний, которые окажутся не напрасными.
Так, по поводу сновидения о драгоценностях, где Дора должна уходить под угрозой пожара, Фрейд, отвлекаясь от
122
своего анализа, говорит нам, что для устойчивости сновидению мало представлять решение или сильное желание, которое субъект испытывает в настоящем, оно должно найти себе опору в желании из раннего детства. И тут, говоря об этом, он берет в качестве примера - для красного словца, как считают - управляющего, который принимает решения, и его отношения с капиталистом, ресурсы которого, накопленный капитал либидо, позволяют это решение провести в жизнь.
Это принимают за простую метафору. Но разве не занятно убедиться, насколько иначе это выглядит в свете того, что я сказал вам о взаимосвязи капитализма с дискурса господина? О совершенно особом характере всего того, что может произойти с процессом накопления в присутствии избыточного наслаждения? О роли наличия этого избыточного наслаждения в исключении того простого, доброго, старого наслаждения, которое получают путем обычного совокупления? Не здесь ли черпает детское желание свою силу - силу накопления в отношении объекта, составляющего причину желания, накопления либидо, происходящего именно в силу детской незрелости, в силу исключения того наслаждения, которое для других выступает как норма? Вот что дает метафоре Фрейда, когда он говорит о капиталисте, новый, неожиданный поворот.