Файл: Перевод реалий).pdf

Абсолютно противоположный подход к способам перевода представлен Д. Селескович и М. Ледерер в их ра­боте «Интерпретировать для того, чтобы переводить» (1984 г.) [14]. Задача переводчика заключается в передаче на другой язык смысла переводимого высказывания, который возникает в момент речи в конкретных условиях. Такой смысл не совпадает с языковым содержанием высказывания, так как фраза вне контекста коммуникации значит не то, что она значит тогда, когда ее использует говорящий, адресуя ее слушающему [Ibidem, р. 104-116].

Использование термина «интерпретация» приравнивается к пониманию, то есть извлечению смысла, ми­нуя языковое содержание. Этот интуитивный процесс происходит мгновенно, в памяти переводчика сохра­няется только извлеченный смысл, который он и передает в переводе. Обращение к языковому содержанию, к значениям языковых единиц оригинала только затрудняет и искажает понимание, а следовательно, и перевод.

В таком случае всякий перевод, по мнению авторов, - это интерпретация. Согласно данной интерпретацион­ной теории переводчик интуитивно понимает смысл сказанного и естественным образом, как любой говорящий, выражает этот смысл на другом языке. На самом деле, такое толкование интерпретации включает не столько собственно процесс извлечения смысла, сколько передачу содержания оригинала без ориентации на то, как этот смысл был представлен в оригинале, независимо от того, есть ли у переводчика выбор выполнить перевод наиболее близко к формам оригинала, или нет. Такое «нестрогое» отношение к семантическому содержанию оригинального сообщения сделало эту теорию привлекательной и популярной в переводческом сообществе. Это так называемая «интерпретация... в чистом виде», которая вряд ли в принципе возможна [10, с. 50].

«Схватывание смысла», представляющее краеугольный камень интерпретационной теории, - метафора, не допускающая какие-либо объективные измерения смысла. Сам смысл определяется только остенсивно, иных дефиниций авторы не дают. Это делает их теорию весьма утилитарной. Тем не менее, именно появление интер­претационной теории поддержало методику представления способов перевода как собственно перевод (транс­ляцию) и интерпретацию. Такое разделение деятельности переводчика на перевод как знаковый способ перево­да и интерпретацию как абстрагированный от знака перевод значительно уменьшает в последнем роль языка.

Семиотический подход в теории перевода, наоборот, тесно связывает интерпретацию с языковым зна­ком. Р. Якобсон называет перевод интерпретацией вербального знака. Он объясняет это тем, что значение любого лингвистического знака - это его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором это значение более полно развернуто [12, с. 16-18]. В процессе перевода взаимодействуют две системы - интерпретиру­ющая и интерпретируемая. Соответственно, перевод - это перевод одних знаков в другие, т.е. интерпрета­ция [2, с. 242-247]. Объяснение процесса перевода через интерпретацию открывает одну из существенных его черт, которая и является залогом его успешности - понимание сообщения переводчиком, или иначе «из­влечение его импликатур» [8, с. 52].

В теории языка предназначение любого языкового знака видится в его интерпретации, и в этом смысле интерпретация - это исключительно понимание. Причем понимание знака - это не просто его узнавание, но его толкование (интерпретация) [13, р. 43].

В современной практике перевода трудно переоценить владение искусством интерпретации как умением набрасывать круги понимания независимо от того, в каком дискурсе приходится переводчику выполнять посредническую функцию. Главным препятствием в овладении данным искусством, как уже было ранее от­мечено, является то, что переводчик не проходит наравне с экспертом определенного профессионального сообщества всю эволюцию познания данной профессиональной области. И предварительный анализ ситуа­ции, и заучивание закономерных соответствий, иными словами, формирование преднастройки [11, с. 16] не дают гарантии отсутствия трудностей при переводе. В то же время специалист, владеющий языком пере­вода и языком оригинала, принимает переводческие решения увереннее и более осмысленно - в рамках, естественно, своей профессиональной деятельности.

Объяснить такую ситуацию может сама сущность интерпретации. Любая интерпретация - суть понима­ния, базируется на опыте, переживании ситуации. С этой позиции У. Эко описывает в «Семиотике и фило­софии языка» (1984 г.) такие виды интерпретации, как символ и аллегория [13].

Способность человека мыслить образами рассматривается не с точки зрения самовыражения, а с позиций понимания знака, интерпретации действительности, выраженной в вербальном знаке. Метафоризация про­низывает процесс семиозиса, и во время интерпретации знака или порождения смысла сложно увидеть, где начинается и заканчивается метафоризация. Образность мысли при интерпретации выражается в аллегории и символе, которые также выступают способами интерпретации.

При символизации опыт / переживание человека перерастают в идею, а идея - в такой образ, через кото­рый идея, выраженная этим опытом, всегда остается живой (букв. - активной) и недосягаемой, и, хотя она находит выражение во всех языках, остается невыраженной.

Аллегория трансформирует переживание в концепт, а концепт - в образ, но так, чтобы этот концепт оставался всегда узнаваемым (букв. - определяемым) под этим образом и им выраженным.

Аллегории используют конкретное в качестве демонстрации (букв. - примеров) общего, символы же вы­ражают общее в конкретном. Более того, символы полисемичны, интерпретируемы неоднозначно (букв. - неопределенно), они выражают совпадение противоположностей, выражают невыражаемое, так как их со­держание выходит за рамки способностей нашего разума. Аллегории апеллируют к разуму, тогда как сим­волы - к ощущениям [Ibidem, р. 142-163].

Интерпретируя действительность в символах и аллегориях, человек порождает смыслы, находящие свое выражение в образах, которые, в свою очередь, вербализуются в знаке.

Данные теоретические выводы У. Эко позволяют объяснить разницу отражения действительности, соот­ветствующей дискурсу экспертного сообщества, в сознании переводчика и в сознании специалиста - члена данного экспертного сообщества. Метафоризация профессионального лексикона носит достаточно распро­страненный характер и связана со сближением конкретного дискурса экспертного сообщества с другими дискурсами [1, с. 53]. Очень часто специалист интуитивно выражает окружающую его профессиональную действительность через образы, сформированные в процессе символизации или аллегоризации. Именно спо­собность к символизации и аллегоризации существенно отличает сознание специалиста от сознания пере- водчика-лингвиста. Специалист способен узнать знак-образ и интерпретировать его в символе или аллего­рии с тем, чтобы, в конечном счете, его понять. Символ, равно как и аллегория, экономит средства языка, но заставляет активно работать наши познавательные процессы, осуществлять поиск в нашем знании. Поэтому переводчик в такой ситуации также имеет две задачи в ходе интерпретации: узнать знак-образ и заставить его раскрыться в символе или аллегории, т.е. понять его.

Интерпретация и заключается во взаимодействии герменевтики и семиологии, где первое - это «сово­купность знаний и приемов, позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл», а второе - «совокупность знаний и приемов, позволяющих распознать, где находятся знаки, определить то, что их по­лагает в качестве знаков, познать их связи и законы их сцепления» [7, с. 75-76]. По данному наблюдению М. Фуко можно сделать вывод, что семиология и герменевтика находятся в таком соотношении, в каком находится «подобное к тому, чему оно подобно» [Там же, с. 76]. Иными словами, естественное сцепление действительности и знака через мыслительные процессы человека определяет естественный ход интерпре­тации знака - от подобного (знака) к тому, чему он подобен (действительности, какой она нами видится). Разноположенность этих видений определяет разницу интерпретаций одного и того же знака.

Приведем пример дискурса переводчика, имеющего инженерное образование по автоматизации произ­водственных процессов и солидный стаж работы в проектировании систем управления. Данный пример подтверждает, что специалисту свойственна аллегоризация в процессе интерпретации, что неизбежно ска­зывается на качестве самого перевода.

Исходная фраза:

All DI are dry contact that has 3.3 V of recognition voltage.

Если переводчик понимает, что речь идет о программируемых логических контроллерах (ПЛК), знает, какие у них бывают входы и выходы, знает о том, что дискретные входы во многих случаях коммутируют контактами реле, и что эти контакты должны быть очень «нежными», чтобы стабильно пропускать неболь­шой (сотые доли ампера) ток при небольшом напряжении (всего-то 3,3 В), то вместо формального перевода:

Все дискретные входы представляют собой сухой контакт, который имеет 3,3 В распознаваемого напряжения, он без особого труда предложит хорошую инженерно-грамотную фразу:

Коммутация дискретных входов выполняется контактами, рабочее напряжение которых не должно превышать 3,3 В.

Смысл этой фразы заключается в том, чтобы напомнить проектировщику, который будет выбирать аппа­рат для коммутации входа ПЛК, что контакты у этого аппарата должны быть «нежные».

Итак, если выполняется технический перевод текста, предназначенный для последующей публикации, то, опираясь только на текст, хорошо перевести рассмотренные в примерах фразы невозможно [9].

Анализ представленного отрывка переводческого дискурса демонстрирует, как опыт специалиста, вы­ступающего переводчиком, относительно функционирования определенного технического приспособления (DI dry contact) формирует концепт общей (принятой или стандартной) практики, который находит выраже­ние в аллегории «контакты нежные». За последней разворачивается понимание допустимого предела функ­ционирования объекта аллегоризации (contact) как части целого (DI). В переводе это понимание передается через директивную функцию запрета превышения допустимого предела. В противном случае нарушение условия функционирования части нарушает нормальное функционирование всего целого.

Таким образом, очевидно, что в условиях данного контекста именно аллегоризация позволила специалисту выполнить адекватный перевод. Он достигает адекватности, разворачивая свое понимание от вербального знака, вовлекая свой опыт, трансформированный в концепт и далее - в конкретный образ. Переводчику-лингвисту, опирающемуся только на текст, не удалось этого достичь в силу отсутствия способности к аллегоризации в усло­виях данного дискурса. Это объясняется декларативностью его знания о соответствующей предметной области.

Представленный выше анализ положений теории перевода и теории языка о явлении интерпретации поз­воляет сделать вывод, что интерпретацию как этап мыслительного процесса перевода целесообразно рас­сматривать именно как процесс понимания исходного знака. Суть этого процесса - сцепление действитель­ности и знака в образ (аллегорию или символ), выступающий основой формирования смысла и определяю­щий в итоге выбор соответствующей формы переводного знака.

Для большей наглядности представляется необходимым рассмотрение вышеуказанных способов перевода реалий на конкретных примерах с приведением необходимых пояснений.

В этой части работы рассматриваются примеры из переводов произведений русской и английской литературы на русский и английский языки соответственно.

2.1 Транскрипция

Как уже было неоднократно сказано, транскрипция является одним из наиболее распространенных способов передачи реалий в язык перевода, что объясняет частое обращение переводчиков к данному приему. Зачастую транскрипция сопровождается дополнительными средствами осмысления, о которых также говорилось выше. Так, в романе В.Скотта «Айвенго», в котором автор использует большое количество исторических реалий, можно встретить фразу “…to offer a hundred zecchins in ransom of these horses and suits of armour”. В переводе Е.Г.Бекетовой она передана следующим образом: «…предложить вам по сто цехинов выкупа за каждого коня вместе с вооружением», после чего дается ссылка на комментарии в конце книги, где поясняется: «цехин – старинная венецианская золотая монета».

В некоторых случаях переводчик полагается на широту знаний читателя, приводя затранскрибированную реалию без каких-либо средств осмысления. В переводе повести Г.Уэллса «Человек-невидимка» Д.Вейсом типичная английская реалия «sovereign» передана как «соверен», поскольку в силу своей известности она обладает конкретной временной и национальной отнесенностью. Некоторые реалии не нуждаются в непосредственном осмыслении, поскольку их значение становится ясным из самого текста: «I came on the stuff first in Chesilstowe.» - «Chesilstowe?» – «I went there after I left London.» (Г.Уэллс. «Человек-невидимка».) Перевод Вейса: «Впервые эта идея возникла у меня в Чезилстоу» – «В Чезилстоу?» – «Я переехал туда из Лондона». Таким образом, в ходе разговора персонажей поясняется, что Чезилстоу – населенный пункт, поэтому применение средств осмысления переводчиком было бы излишним. К подобному способу прибегают переводчики в случае с реалиями - советизмами.^[8]

Советизмы – слова и выражения, возникшие в годы советской власти или получившие в этот период новые значения. Многие советизмы имеют ярко выраженную временную и национальную отнесенность, не нуждаясь в каких-либо пояснениях. В таких случаях переводчики чаще всего используют транскрипцию: например, при переводе рассказа М.Шолохова «Нахаленок» фраза «Вон у меня какой большевик вырос» передана на английский язык следующим образом: «What a fine big Bolshevik I’ve got me», поскольку понятие «большевик» является общеизвестным, и его транскрипция не вызовет у читателя затруднений. В переводах также встречаются случаи, когда переводчик, не обращаясь к каким-либо пояснениям, переоценивает знания читателя, и смысл реалии не передается. Так, в переводе повести И.С.Тургенева «Ася», употребленная автором реалия «коммерш» передана в английском варианте как «kommers» и, также как и в оригинале, выделена курсивом. Этот прием помогает привлечь к реалии внимание, выделяя данную единицу на фоне окружающего текста, но ее значение не раскрывает.