Файл: prazhskoe_kladbishe.doc

– Я очень мало, честно говоря, слышал.

– Ну так придумай, сунь чего-нибудь этому бею. А бей, бей тебе что-нибудь сунет в ответ.

– Как я найду его?

– Он тебя сам разыщет. Я уже почти не работал для Эбютерна, но время от времени встречался с ним. И вот при встрече перед фасадом Нотр-Дам я спросил его, не знает ли он, кто такой Османбей. Он знал. Оказалось, Осман-бея знают полицейские всего мира.

– Он, похоже, сам еврей по рождению, как и Брафман и другие оголтелые ненавистники иудеев. Длинная история. Его звали Миллингер или Миллинген, он сменил потом имя на Кибридли-Заде, выдавал себя за албанца. Высылался из некоторых стран за разные темные дела, большею частью за мошенничества. Сиживал по нескольку месяцев в тюрьме. Взялся за евреев, полагая нажиться. Помнится, вдруг в Милане почему-то публично отказался от собственных филиппик против евреев. И тут же опубликовал в Швейцарии новые антиеврейские книжки. Через год он уже сам продавал их, разнося по частным квартирам, в Египте. Однако самым явным успехом его работа увенчалась в России, где он дебютировал россказнями об убиении христианских младенцев. Сейчас он накинулся на «Еврейский союз». Поэтому мы хотим его удалить из Франции. Много раз уже я докладывал вам, что нам нежелательно ссориться с «Союзом». По крайней мере, сейчас это представляется несвоевременным.

– Но он же едет в Париж, если только уже не приехал.

– А, вы поосведомленней меня. Прекрасно, вы и возьметесь за ним приглядывать. А мы окажемся вам благодарны, как бывали и в предыдущих случаях. Так что у меня получилось уже две причины встречаться с Осман-беем. Бергамаски хотел, чтоб я продал Осман-бею информацию о евреях. Эбютерн хотел получать информацию об Осман-бее, о его намерениях.

Через неделю Осман-бей сам собой возник, подпихнув записку под входную дверь моей лавки. В той записке был адрес каких-то номеров в Маре.

Почему-то полагая, будто Осман-бей интересуется хорошей кухней, я решил позвать его в «Гран Вефур», угостить пулярдовым фрикасе «Маренго» и майонезом де-воляй. Я написал ему об этом. Он наотрез отказался от приглашения и назначил мне встречу вечером на углу площади Мобер и улицы Мэтра Альбера. Фиакр там приостановится, мне же надлежит подойти поближе и назвать себя.

Когда вечером действительно на указанном углу остановился фиакр, оттуда выглянула физиономия, с которой очень бы не хотелось повстречаться по наступлении темноты на какой-нибудь из улочек моего квартала. Длинные нечесаные волосы, загнутый нос, хищные глаза, землистая кожа, худ как глист, и вдобавок дергается левый глаз. – Вечер добрый, капитан Симонини, – сказал он мне сразу же и добавил: – В Париже стены имеют уши. Единственный способ говорить – перемещаясь по городу. Кучер услышать не может. Да если бы и мог, он у нас глух как пень.

Так началось наше первое собеседование, под вечер, сходивший на город, под дождик, капавший из одеяла тумана, укладывавшегося на дома, сползавшего почти что на тротуар. Возница, похоже, получил указание править по самым безлюдным и малоосвещенным дорогам. Вообще-то мы могли бы беседовать и на бульваре Капуцинок. Видно было, Осман-бей любит театральность во всем. – Париж как будто стал пустыней. Глядите на прохожих, – разглагольствовал Осман-бей с улыбкой, озарявшей его лицо так, как восковая свеча умеет осветить изнутри череп. Этот испитой, изможденный человек имел отличные зубы. – Они же рыскают, как призраки. Думаю, при блеске дня они уходят и упокоиваются в склепах своих.

Тут уж мне надоело. – Любопытно и стильно. Похоже на лучшего Понсона дю Террая. Но все-таки давайте конкретнее. Мне интересен некто Ипполит Лютостанский. – Мошенник, доносчик. В прошлом – католический священник. Его лишили сана за отношения, как вам сказать, ну, не самые чистоплотные… с маленькими мальчиками. Одно уж это его дурно аттестует. Потому что, как бог свят, мы все понимаем, что плоть слаба, но священники, должны же они соблюдать хотя бы внешний декорум. Выгнали из католиков, тогда он стал православным монахом. Мне достаточно известна так называемая Святая Русь, чтоб заверить вас, что в монастырях, начисто отъединенных от мира, старцев объединяет с послушниками тоже чувство… взаимное… как его назвать… закадычности… Но я не интриган. Чужою нравственностью не интересуюсь. Знаю только, что ваш Лютостанский получил кучу денег от российского правительства за рассказы о человеческих жертвоприношениях у евреев. Ну, обычные дела, по линии христианских младенцев. Он сам, как мы сказали, не то чтобы перед младенцами чист. А, вот еще, о Лютостанском известно: он вечно предлагает себя еврейским общинам, обещая за сходную оплату отречься от всего, что напубликовал. Но вы ж понимаете! Разве же евреи согласятся отстегнуть хотя бы грошик. – Подумал и добавил: – Кстати, я забыл сказать, что он сифилитик. Слыхивал я, что настоящие писатели наделяют самых ярких героев собственными чертами. Потом Осман-бей терпеливо прослушал то, что я намечал сказать ему, с пониманием ухмыльнулся на мое живописание сборища в Праге и оборвал меня: – Капитан Симонини, вот это! Да – вот это точно литература! Почище Понсон дю Террая, которого вы нашли в моем рассказе. Бог с ними, с писателями. Меня интересуют только бесспорные доказательства, что есть амуры между «Еврейским союзом» и мировым масонством. А также – еще интереснее не ковыряться в прошлом, а предвосхищать будущее – доказательства, что есть интрижки между французскими и прусскими евреями. «Союз» – это сила. Они накидывают золотую паутину на весь земной шар. Они торопятся заграбастать в собственность всех и вся. Ну и необходимо разоблачить их. Обличить их. Силы, подобные

«Союзу», были всегда. Даже до Римской империи. Тем-то они и сильны. Им по три тысячи лет. Подумайте, как они помыкали Францией через такого еврея, как Тьер.

– Что, Тьер еврей?

– А кто не еврей? Они повсюду, они за спиной у каждого, лезут в наши банковские счета, командуют нашими армиями, влияют на церковь и на правительство. Я подкупил одного сотрудника «Всемирного еврейского союза»… купить во Франции можно любого… и он передал мне копии писем, посылавшихся в разные еврейские комитеты в страны, граничащие с Россией. Комитеты расположены по всем внешним линиям границ; пограничники блокируют главные дороги, а тем временем вестовые проскальзывают по полям, по болотам и по водным путям. Говорю же вам, паутина. Я донес об этом заговоре царю. Этим спас Святую Русь. Я, один я ее спас. Я люблю мир. Я хочу, чтоб человечество жило в кротости. Пусть понятие насилия уничтожится. Ну и если бы из мира исчезли евреи, эти толстосумы, финансирующие производителей пушек, наступила бы эра благоденствия.

– Как же….

– Ну а так, что когда-нибудь люди выищут разумное этому решение. Окончательное решение. Истребление всех евреев. Дети? А что дети? Их туда же. Выглядит похоже на царя Ирода? Речь идет о злом семени. Недостаточно вырубить поросль, нужно выкорчевать. Не желаешь комаров – истребляй личинок. Мы начнем с «Всемирного еврейского союза», но это временно. «Союз» не поддастся уничтожению, пока полностью не будет уничтожена их раса.

В конце катания по пустынному Парижу Осман-бей сделал мне предложение:

– Капитан, от вас я получил слишком мало. Вы не можете ждать, чтобы я даром вас снабжал интересными штучками про «Всемирный еврейский союз», о котором я вскорости самостоятельно узнаю все. Предлагаю соглашение. Я разберусь в евреях из «Союза», а вы в масонах. Приехав сюда из России с ее мистицизмом и православием, не зная экономического и умственного своеобразия Парижа, я к масонам пробраться не могу. А господ вашего пошиба они принимают. С цепочкой через весь жилет. Вы в их ряды протиснетесь без труда. Вы побывали с Гарибальди в походе. Вот уж масон из масонов. Итак: вы сервируете мне масонские дела, а я вам – дела «Альянс Израэлит Юниверсель».

– Условимся и достаточно?

– Порядочным людям незачем записывать. Мы же условились.

20 Русские?

12 апреля 1897 г., 9 часов утра

Знаете, аббат, мы с вами вправду разные люди. Есть доказательства. Сегодня утром, около восьми, я пробудился (в собственной опочивальне), в ночной сорочке отправился в кабинет и, заходя, увидел: черная тень метнулась, удирая, опрометью по лестнице. Краешком глаза я углядел, что кто-то перелопатил на столе все бумаги. Я ухватил трость с начинкой, которая удачно оказалась под рукой, и ринулся в магазин. Черный зловещий ворон вылетал на улицу. Я бросился следом. И надо ж, до чего не повезло, по всему чувствовалось, что бессовестный лазутчик хитро подготовил себе путь бегства – я с размаху рухнул через табурет, никогда не стоявший именно на этом месте. С той же клюкой в руках я помчался, охая и хромая, вылетел за двери: никого, хоть убейся, не было видно. Посетитель как сквозь землю пропал. Однако это явно были вы, готов поспорить. Я поднялся к вам на второй этаж – и что увидел? В кровати никого не было.

12 апреля, полдень

Капитан Симонини, отвечаю вам проснувшись (в собственной постели). Гарантирую, что я с утра не мог никак быть у вас в квартире, ибо спал. Но как только я проснулся, приблизительно в одиннадцать, был перепуган кем-то, и это явно были вы, улепетывали по коридору, по тому самому, где грим и бутафория. Еще в шлафроке я бросился в самую вашу квартиру и увидел, как вы сбегаете в ваш плачевный магазин и выныриваете в дверь. Я тоже налетел на табуретку. Когда я выбрался в тупик Мобер, от посетителя уже не оставалось и тени.

12 апреля сразу после обеда

Преподобный аббат, что со мной, объясните? Мне, конечно, нездоровится. Время от времени я теряю сознание. А когда прихожу в себя, нахожу в дневнике следы ваших прямых вмешательств. Что же, мы с вами – одно? Пораздумайте над этим во имя здравого смысла, во имя логики и разума: ежели обе наши встречи имели место в одно время, разумно было бы посчитать, что встречи были между вами и мной. Но встречи были в разное время. Естественно, если я вхожу в дом и вижу, что кто-то убегает, я могу точно заявить, что убегающий – не я. Но что убегающий – вы, утверждается при уверенности, в нынешнем случае безосновательной, что в это утро в доме находились только я и вы. Если только я и вы, создается парадокс. Поясню. Вы копались в моих бумагах в восемь часов утра, я за вами побежал. Я копался в ваших бумагах в одиннадцать, вы за мною побежали. Как же это получается? Мы оба помним, в котором часу в наш дом кто-то проник, но ни один из нас не помнит, в котором часу каждый из нас сам забирался к другому в квартиру?

Мы, естественно, могли бы забыть обстоятельства, или захотеть их забыть, или умолчать по некой причине. Но лично я искренен и ничего не умалчиваю. Идея, что двое разных лиц одновременно и симметрично испытали желание замолчать некие факты, – это не из жизни, а из романа. Даже Монтепен не выдумал бы такой сюжет.

Гораздо возможнее, что людей было трое. Таинственный месье Ктотаков забирается ко мне рано утром, и я думаю – это вы. В одиннадцать тот же Ктотаков проникает в ваши апартаменты. И вы думаете – это я. Разве невероятно? При безумном количестве шпионов, кишащих везде?

Но это вовсе не означает, что мы – раздельные люди. Одна и та же личность в свою бытность Симонини может помнить о посещении Ктотакова утром в восемь, после этого все забыть и, уже преобразившись в Далла Пиккола, помнить, что Ктотаков посещал его в тот же день в одиннадцать.

Увы, вопрос о наших личностях при вводе третьего не разрешается. Он еще пуще осложняет жизнь нам обоим (или единому, при допущении, что мы – единое лицо). Вводится кто-то третий, имеющий возможность лазить к нам, когда ему хочется. А ведь еще может нас быть не три, а четыре! Ктотаков Первый в восемь забирается ко мне, что не мешает Ктотакову Второму в одиннадцать навестить вас. В каких отношениях состоят между собой двое Ктотаковых?

И вообще, уверены ли вы, что за вашим Ктотаковым гнался некто, бывший вами? А не мною? Согласитесь, оригинальная формулировка вопроса.

Так или иначе, запомните крепко, у меня бесподобная трость с начинкой. Еще один незваный гость в доме – и я разглядывать его не собираюсь. Я просто ткну. Вряд ли этот непрошеный – я сам. Вряд ли я убью сам себя. Скорее ко

го-нибудь из Ктотаковых, Первого или Второго, или же вас. Зарубите себе это, пожалуйста, на носу.

12 апреля, вечер

Ваши слова, прочитанные по выходе из долгого оцепенения, меня обеспокоили. Будто сквозь сон, замаячил где-то образ доктора Батая (но кто он?). Как в Отее, пьяноватый, он сует мне маленький пистолет со словами: «Однако боязно, мы зашли чересчур далеко, масоны хотят нас убить, лучше иметь оружие». Меня страшил сильнее пистолетик, нежели угрозы, потому что я знал (но откуда?), что с масонами-то всегда договорюсь. Дома я уложил в ящик этот пистолет. Дома здесь, в квартире на рю Мэтра Альбера.

После ваших слов я насторожился, подошел к шкапу, выдвинул ящик. Со странным ощущением, как будто выполнял это во второй раз. Встряхнулся. К черту все сны.