Добавлен: 31.03.2023
Просмотров: 130
Скачиваний: 2
В этом ракурсе, патриархальная теория выдвигала достаточно простой и понятный тезис — первичная связь, которая устанавливается между отдельным человеком и коллективом, есть связь семейная, которая не требует объяснения. Ведь наличие семьи есть факт, как социального, так и биологического существования практически каждого человека. Люди обычно всегда ассоциируют себя с той или иной группой за счет родственных связей — как чьи-то потомки или братья. Поэтому первичные социальные союзы зачастую образовывались за счет представлений людей о том, что они принадлежат к одному роду, семье. Такие социальные союзы постепенно росли в масштабе, включая в себя не только людей, находящихся в близком родстве, но и дальних родственников, усыновленных и других лиц, которые считались членами семьи, не находясь при этом в биологическом родстве. Отсюда многочисленные известные из первобытной истории обряды посвящения чужестранцев, имитировавшие смерть старого и рождение нового человека — говоря современным юридическим языком, такими обрядами создавалась фикция родства чужестранца и членов той семьи, в которую его принимали. Семьи постепенно объединяются в общины, а те — в племена, где интегрирующим признаком выступает не родственная связь, а общность предков, языка, религии. Руководящие позиции в таких племенах по-прежнему принадлежат главам семейств (старейшинам), которые совместно решают общие вопросы племени. Эти процессы укрупнения одного семейства вызывают, согласно логике этого подхода, ответную реакцию других семейств, считает Н. М. Коркунов [8 с. 53].
За счет такого роста возникают большие социальные организмы, в которых управление собранием старейшин уже оказывается трудным — если племя занимает большую территорию и включает в себя сотни разных больших семей, то собирать каждый раз совет старейшин для решения насущных вопросов становится невозможно или, по меньшей мере, затруднительно. Тогда люди решают установить в своих племенах такой же порядок, который существует в семье. Когда мы говорим «решают», это не обязательно некий сход, голосование, референдум, где люди принимают некое общее решение, —для сторонников патриархальной теории такое «решение» скорее означает естественную склонность человека мыслить государство на основе прямой аналогии с семьей. Поэтому, подчиняясь власти главы селения, а потом и государства, человек просто следует своим социальным инстинктам. Также объясняется и идея Аристотеля о том, что человек есть «политическое животное»: речь идет о том, что политические союзы людей возникают в силу присущего человеку инстинкта (внутренней идеи, «энтелехии») к организованной жизни в обществе. По аналогии с семьей человек интуитивно находит ответ на вопрос о том, как устроить управление в своем семейном круге, а потом и в обществе в целом. Устанавливаемый в государстве порядок, согласно этой теории, зеркально повторяет структуру большой семьи — разница только в том, что на место pater familias встает государь [7 с. 81].
Туг возникает вопрос, получает ли тот или иной государь власть случайно, по воле Божества, или же власть передается старшему в роду (семье). Говоря современным языком, это вопрос легитимации власти государя. Если теологическая теория решала этот вопрос достаточно просто — «Повинующийся властям, повинуется Богу», то для патриархальной теории нужно было найти источник обязательности власти государя для его подданных. История политико-правовой мысли знает разные варианты решения этой проблемы. Так, Аристотель связывал власть государя с природным порядком, утверждая, что повиноваться этой власти (государя или отца) для человека естественно — таким образом, здесь заимствуются элементы естественно-правовой теории [9].
Другой, более поздний мыслитель, англичанин Роберт Филмер (1588—1653), попытался обосновать власть государя через библейские предания. Он утверждал, что Бог первоначально вручил власть над всем миром Адаму (что следует из Священного Писания), потом Адам передал свою власть своему старшему сыну, тот — своему старшему сыну и т.д., вплоть до современных царствующих особ. Так что все королевские династии основывают свою власть на праве первородства, ведя свое начало от Адама. Эта теория была удачно раскритикована, можно сказать, высмеяна Джоном Локком (1632—1704), одним из основных теоретиков либерализма; и если мы ее упоминаем, то не по причине ее доказательной силы и убедительности, а лишь в качестве примера альтернативного обоснования власти государя. Эту теорию можно также соединять с социологическим пониманием государства, выводя ту или иную семейную структуру из существующих социальных условий, связывая возникновение государства с появлением особых социальных факторов развития общественной жизни. Эта альтернативность важна как показатель несамостоятельности этой теории, которая дает ответ только на вопрос о том, как преимущественно возникали государства в человеческой истории (и то данный ответ не безусловен, поскольку история предоставляет и иные примеры), пользуясь в остальных случаях методами других теорий. Впрочем, то же самое можно сказать и о ранее рассмотренной теологической теории [9].
Завершая характеристику этой теории, нельзя не сказать и об ее очевидных политических импликациях. Вера в то, что государство есть разросшаяся семья, а государь есть отец этой семьи, как правило, связана с патернализмом (от латинского pater — отец), с рассмотрением правителя в качестве отца народа, призванного опекать свой народ. Хороший царь в этой перспективе предстает в образе хорошего отца, который должен как заботиться о своем народе, так и воспитывать его, наказывая при необходимости, решать за народ, что для него будет полезно, а что вредно. Подобная связь с патернализмом объясняет то, что патриархальная теория в истории часто служила для апологии авторитарных режимов: ведь если правитель уподобляется мудрому отцу семейства, то второй парой в этой цепочке сравнения является уподобление народа неразумным детям, неспособным принимать самостоятельные решения.
На наш взгляд, совершенно очевидно, что смотря на историю в ракурсе этой теории, можно понять, почему и в каком смысле в недавнем прошлом такие политические лидеры, как Сталин или Муссолини называли себя отцами народов. Разумеется, понимание исходной социальной связи как основанной на родстве отступает на второй план, хотя иногда, как в расовой идеологии, имплицитно присутствует, но сам сравнительный ряд неизменно остается. А ключевым элементом этого ряда сравнения является идея о том, что народ должен подчиняться государю так же, как дети в силу своей несмышлености, малого возраста, слабости должны подчиняться авторитету и власти отца.
1.3. Договорная теория
Люди суть разумные существа и поэтому могут делать разумный, осознанный выбор — вот основная посылка договорной теории. Разумная природа человека ведет его к совместной жизни и деятельности с другими людьми. Если мы исходим из гипотезы, что в первоначальном состоянии человек стремится к общению с себе подобными, то путем к этому общению должно быть установление такого порядка, при котором люди будут находиться в состоянии мира, а не войны. Как добиться такого состояния мира — вот основной вопрос, который заботит первобытного человека. Pax quaerenda esc (должно искать мира — лат.) — таков первый закон природы, подсказываемый человеку самой целью его существования. Именно так выразил основную задачу первобытного общества английский философ XVII в. Томас Гоббс (1588—1679). Казалось бы, решение этой задачи лежит на поверхности — нужно договориться с другими о взаимном ненападении. Но это невыход из ситуации, поскольку люди несовершенны и нельзя исключать того, что кто-то нарушит договоренность, нападет на другого, и хрупкий мир вновь превратиться в беспощадную борьбу за выживание, где никто не может доверять никому. Поэтому сама по себе договоренность людей между собой о ненападении еще не приводит к нормальному мирному общению [21 с. 63].
Разум может подсказать человеку, что, заключая соглашение о ненападении, нужно не полагаться на добрую волю и слово других людей, а сделать так, чтобы эти люди боялись нарушить мир. Заставить людей бояться можно только силой, угрозой применения принуждения, и поэтому выход прост — нужно создать такую организованную силу, которая будет охранять мир и удерживать людей от нарушения первоначального соглашения о ненападении. Эта сила и есть государство. В таком ходе мысли — основной лейтмотив многочисленных теорий договорного происхождения государства, которые рассматривают человека как изолированного индивида, способного делать осознанный выбор, вступать в соглашения с другими людьми, добровольно подчинять себя создаваемому по общему согласию государству в интересах личной безопасности и сохранности имущества [22 с. 148].
Такие теории были хорошо известны в Античности (например, в учении древнегреческого философа Эпикура (341—269 гг. до н.э.)), они имели распространение и в эпоху Средневековья, но расцвет договорной теории приходится на эпоху Просвещения, когда эти представления оказались в превосходной гармонии с общим мировоззрением эпохи. Человек свободен и разумен, поэтому он может осознанно распоряжаться своей свободой, действуя в своей выгоде — такими тезисами философия эпохи Просвещения образовывала надежный фундамент для договорной теории. В свою очередь, учение о договорном происхождении государства развивало эти посылки, предлагая различные варианты первоначального состояния людей, природы заключаемого ими соглашения, объема индивидуальной свободы, от которой отдельные лица отказываются в пользу государства, пишет Е. Н. Селютина, В. А. Холодов [24 с. 85].
Рассмотрим два основных варианта этой теории, выводы которых различаются в зависимости от исходного предположения о том, как организовано общение людей в первобытном состоянии. Исходное состояние первобытных людей может быть описано двумя основными способами, не считая множества промежуточных и производных, считает В.Ф. Яковлев [31].
В первом случае можно допустить, что люди находятся в состоянии анархии, постоянной войны всех против всех. Допустим, что по своей природе человек зол и завистлив, вероломен и жесток, каждый защищает свою жизнь, свободу и имущество и, возможно, думает о том, как завладеть чужим имуществом, установить господство над другими людьми. Тогда заключить соглашение о ненападении людей заставляет страх и корыстный расчет. Видя, что ничто в первобытном состоянии не гарантирует сохранности его жизни и имущества, человек решает ограничить своеволие, свободу своего выбора и действия, которыми он обладает в дообщественном состоянии, где все принадлежит всем. Тем самым человек отказывается от своих природных прав, жертвуя ими ради мира и безопасности. Человеку не с кем торговаться об объеме своих прав. Если все люди находятся в изолированном состоянии, они боятся друг друга и друг другу не доверяют — переговоры и взаимные гарантии тут были бы бесполезны. Ведь нет силы, способной заставить соблюдать данные обещания. Поэтому предстоит радикальный выбор — либо свобода, либо безопасность: человек должен выбрать что-то одно, и ради выживания он вынужден выбрать второе, полностью отказавшись от первого. Такой выбор, такое молчаливое соглашение людей между собой можно назвать договором об отчуждении своих естественных прав. Но в чью пользу происходит отказ? Т. Гоббс предполагает, что люди не просто так, а целенаправленно отказываются от своей первобытной свободы, передавая ее одновременно создаваемому политическому организму — государству, считает В. Д. Перевалов [17 с. 61].
В результате такого отказа люди создают государство, которому отныне принадлежат естественные права и свободы людей и которое частично, по своему усмотрению, возвращает эти права людям в виде гражданских прав — дозволяя делать то, что будет разрешено государством, т.е. нормами права государства. Такой властный организм Гоббс, основной теоретик подобного воззрения на происхождение государства, назвал Левиафаном — по имени огромного мифического чудовища, описанного в Библии (Книга Иова), с которым не может тягаться никто из людей: «Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе совсем теряются от ужаса... Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» [14 с. 44].
Эта гипербола у Гоббса подчеркивает беззащитность человека перед лицом государства: люди совместными усилиями создают огромный искусственный организм, который во много раз сильнее отдельного человека; этот механизм неподконтролен ни отдельному человеку, ни всем людям вместе взятым. Человек вынужден мириться с властью государства — во-первых, потому что он не в состоянии бороться с ней и, во-вторых, потому что любое, даже самое деспотичное государство лучше состояния первобытной анархии. Вывод из этой теории очевиден — договор между людьми о создании власти подразумевает полную отдачу каждого человека под власть государства, которое по своему усмотрению может даровать или отнимать у человека его гражданские права и свободы. Такова логика обоснования авторитаризма через договорную теорию, пишет А. В. Грибакин [30 с. 78].
Другой вариант договорной теории исходит из противоположной исходной посылки — человек по своей природе добр, он стремится к общению с другими и поэтому в первобытном состоянии люди живут в мире и согласии, поскольку они пока немногочисленны, а земли, продуктов и ресурсов хватает на всех. Как разумные существа, люди преимущественно воздерживаются от нападения друг на друга, они способны мирно и ко взаимному интересу решать возникающие разногласия. Но нельзя идеализировать эту ситуацию — среди разумных встречаются и неразумные люди, добрый по своей природе человек может попасть под влияние зависти, злобы и других дурных проявлений своего характера. Это может привести к возникновению конфликтов, нарушить хрупкое состояние общественного спокойствия [31].
Понимая, что человек несовершенен и что каждый легко может нарушить гражданский мир, люди приходят к тому, что нужно создать условия, при которых их естественные права будут лучше гарантированы, чем в состоянии первобытном, а за соблюдением мира будет следить особая организация. Поэтому они договариваются о том, чтобы создать власть, в пользу которой они отказываются от части своей первобытной неограниченной свободы (права на самозащиту, войну, месть, правосудие), но которая взамен будет гарантировать им нерушимость всех остальных естественных прав. В этой схеме, как можно заметить, права и свободы принадлежат людям и не отчуждаются ими в пользу государства — сохраняя и используя свою естественную свободу, люди заключают между собой общественный договор, который был бы бессмыслен между бесправными рабами государства, какими рисует людей Гоббс. Классическое выражение этой теории, которая лежит в основе западного либерализма, мы находим у другого английского философа эпохи Просвещения — Джона Локка [13 с. 94].