Файл: Теории происхождения государства.pdf

ВУЗ: Не указан

Категория: Курсовая работа

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 01.04.2023

Просмотров: 128

Скачиваний: 2

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

2.1. Теория насилия в российской правовой доктрине

Теория насилия является основной причиной возникновения государства, а закон признает завоевание, насилие, порабощение племен и народов другими племенами и народами.

Выдающимися представителями этой теории считаются К. Каутский (1854–1938), Л. Гумплович (1838–1909).

Согласно учению Л. Гумпловича, «история не дает нам ни одного примера, когда государство могло бы возникнуть не в результате акта насилия, а каким-либо иным образом. Государство всегда возникало в результате насилия одного племени над другим; это выражалось в завоевании и порабощении более слабого оседлого населения более сильным инопланетным племенем».[13]

И вот почему - человечество намного старше государственности; Нет сомнений в том, что конфликты между кланами существовали задолго до IV - III тысячелетия до нашей эры, когда формировались ранние цивилизации Египта, Шумера, Индии, Китая и Крита. Если мы примем теорию насилия как единственно правильную, то нет ответа на вопрос: почему конфликты между кланами 40 000, 30 000, 20 000, 10 000 лет назад не привели к образованию государства, почему это произошло только после «неолитической» революции?[14]

Таким образом, конфликт не является основным условием возникновения таких институтов, как право и государство.

Если мы посмотрим на историю славянских племен, первое упоминание о муравьях - восточных славянах - относится к концу 4-го века (известие готского историка Джордана о вожде анцких, его сыновьях и 70 старейшинах). После этого в сирийских, арабско-персидских, греческих, латинских, скандинавских и древнерусских письменных источниках неоднократно сообщается о военных конфликтах как между славянскими племенами, так и в войнах славян с другими народами. Однако древнерусское государство было окончательно сформировано только в 9-10 веках. Между тем насилие было в изобилии представлено до 882 года, когда Олег Пророк, согласно летописной легенде, вошел в Киев и объединил Север и Юг России. Это почти 500-летний период насилия (с конца IV к концу 9 в.) Почему-то не привело к образованию восточнославянского государства.[15]

Из вышеизложенного следует, что насилие само по себе не может привести к формированию государственности без необходимых социально-экономических предпосылок, без достижения определенного культурного уровня.


Только в сочетании с другими цивилизационными факторами насилие может способствовать государственному и правовому строительству.

Теория насилия связана со всей историей России. Так что формирование советского государства основано именно на принципах этой теории. Возьмем, к примеру, Октябрьскую революцию.

Пожалуй, ни одно свойство революции, не вызывает столь глубокого возмущения либеральных критиков, как насилие. В рамках своего рационалистического понимания мира Разум несовместим с насилием, особенно в таких формах и объемах, в которых они появились в 1917–1922 гг. Там, где правит Разум, они уверены, что нет насилия, там же, где преобладает насилие, преобладают зло, несправедливость и глупость. Оставаясь в рамках такого абстрактного противостояния Разума насилию, можно невольно перейти к моралистической точке зрения на прошлое.[16]

События исторической жизни, насильственные действия государства, классов, масс рассматриваются в этом случае вне политического, более широкого, исторического контекста, который сам по себе может объяснить необходимость использования определенных форм насилия, их целесообразность или, наоборот, необоснованность. В любом случае, моральная оценка революции не должна подменять политико-историческую оценку события.

Вот как оценивал моралистическую точку зрения на революционные катаклизмы А. Герцен: “…вспоминая эти героические и темные времена в своей памяти, - писал он о французской революции конца восемнадцатого века, - не используйте их, чтобы судить, кодекс повседневной морали, совершенно неадекватный этим бедствиям, которые освежают воздух во время гроза, создающаяся среди руин. Такие эпохи не следуют какой-либо морали - они сами предписывают новую мораль. Дело, конечно, не в том, что история в ее критические моменты не подлежит моральной оценке - ее нельзя избежать. Но при оценке революционного насилия важно знать предысторию революции, причины конфликтов, серьезность противоречий в обществе, меру сопротивления сил старого порядка, менталитет людей и многое другое, то есть понимать насилие как функцию исторической ситуации.

В России революция сразу же приняла насильственный характер. Это определялось, с одной стороны, радикализмом предстоящих перемен, с другой – вовлечением в борьбу народных масс. Речь уже не идет о том, что Октябрьский переворот произошел во время кровопролитной Мировой войны и стал продолжением подавленной царизмом и преданной либералами революции 1905–1907 гг. Таким образом, никакой политический компромисс, наподобие, скажем, испанского “пакта Монклоа”, оказался невозможным у нас в 1917 г.: он был не в состоянии разрешить жизненно важные для народных масс проблемы мира и земли. Поляризация политических сил толкала обе стороны к насильственной развязке конфликта. Иначе говоря, ключевое политическое условие для мирного продолжения перемен отсутствовало.[17]


К этому следует добавить, что достижение рабочим классом субъективности, которая определила новое качество революции, придало особый этический характер использованию пролетарского насилия. Другое дело, что ожесточение партий, вызванное гражданской войной, привело к превращению пролетарского насилия в якобинский террор, для которого внутренние границы насилия теряют всякую определенность.

Что касается Октябрьской революции, то она прошла в своем развитии две фазы, по мнению М. Гефтера «Октябрь как событие» и «Октябрь как эпоха». Эти две фазы различаются по политическому содержанию, психологическому облику масс, идеологическим формам самосознания, не говоря о различном отношении масс к совершавшимся преобразованиям. Но главное, они различаются по типу насилия.[18]

Если в событиях Октября 1917 г. и им последующих рабочий класс, считавший, что он совершил социалистическую революцию, действует самостоятельно и сознательно, свергая власть буржуазии, активно участвует в борьбе с контрреволюцией, то в конце 1920-х и на протяжении всех 1930-х гг. уже не он, а созданное за годы “военного коммунизма” сначала авторитарное, а затем и тоталитарное государство обретает невиданную раньше самостоятельность, становится демиургом совершающихся в стране процессов. Перед лицом этого государства все классы общества, включая рабочих и крестьян, не говоря уже об остатках буржуазии, отрекаются от собственной воли, подчиняются чужой, якобы всеобщей, народной. Возникает асимметрия ресурсов сопротивления народных масс режиму, с одной стороны, и насильственных действий государственной власти – с другой. Именно это неравенство ресурсов обусловило загадочное безмолвие трудящихся в 1930-х гг. и чудовищное политическое насилие, вплоть до террора, государственной власти по отношению к собственному народу.

Таким образам, в Октябрьской революции следует различать два типа насилия: одно – насилие масс против своих угнетателей, помещиков и буржуазии, другое – насилие обретенной ими власти над народом. Да, размах насилия в активной фазе революции был велик. Некоторые, говоря о насилии в Гражданской войне, связывают его, главным образом, с действиями “красных”. При этом они ссылаются, например, на С. Мельгунова, написавшего книгу “Красный террор”, забывая, что тот же автор намеревался выпустить книгу под названием “Белый террор”.[19]

Действительно, Гражданская война в России носила ожесточенный характер с обеих сторон. Раскол коснулся всех слоев общества: интеллигенции, офицерства, чиновничества, рабочих, крестьян, мелкой городской буржуазии, “националов”. Он проходил даже через семьи. И “белые”, и “красные” сражались “до конца”, заранее отвергая компромисс. Связана ли эта ожесточенность с ментальностью народа или с глубиной конфликтов, сказать трудно даже сегодня. Но мы не поймем размаха насилия, его массового характера, если ограничимся только столкновением армий.


Октябрьский переворот детонировал вековые конфликты, дремавшие в российском обществе и, казалось, преодоленные историей. Взаимное отторжение разных социальных и национальных групп, антагонизм “барина” и “мужика”, “белой” и “черной” кости, крестьянская вендетта против городов, неодолимая жажда справедливости, овладевшая неразвитыми массами, анархическое своеволие “низов”, бандитизм и т.п. – все это многократно увеличивало масштаб насилия. К этому надо прибавить ожесточение людей, вызванное войной сначала против немцев, а затем Гражданской, появление в стране вследствие длительной войны и разложения армии, особенно масс людей, обладающих оружием и умеющих им пользоваться и т.п.

В таких условиях только якобинское насилие способно обуздать стихию, создать платформу для того, чтобы двигаться вперед. Утверждают, что Октябрьскому перевороту была альтернатива, менее насильственная, более мирная. Указывают при этом то на плехановскую группу “Единство”, то на Учредительное собрание, которые-де могли повести страну по другому пути. На деле, если серьезно относиться к понятию “альтернатива”, реально противостоять большевикам могла только буржуазная военная диктатура. Но непосредственно после провала Корниловского заговора шансов создать ее ни у Временного правительства, ни у царских генералов практически не было. Военная диктатура как альтернатива революции, за которой стояли реальные группы населения, появилась только в ходе Гражданской войны, закончившейся победой большевиков.[20]

2.2. Развитие представлений о факторе насилия в образовании государства в зарубежной правовой мысли

«История не дает нам ни одного примера, - утверждал Л. Гумплович в этой связи в своей фундаментальной работе «Общее учение государства », - где бы государство ни возникло не в результате акта насилия, а каким-либо иным образом. Кроме того, это всегда было насилие одного племени над другим, оно выражалось в завоевании и порабощении более сильным инопланетным племенем с более слабым, уже заселенным населением.»[21]


Ссылаясь на пример формирования ряда стран Европы и Азии, который возник, по мнению ученого, не только как средство насилия, Л. Гумплович сделал окончательный вывод, согласно которому «из-за подчинения Из одного класса людей в другой формировался «живой инструмент», возникали экономические основы древней семьи, властные отношения, которые существовали между господином и его слугой.

По мнению автора, «государство создается не из отдельных людей, таких как атомы, не из семейств, таких как клетки. Не отдельные лица, а семьи являются его основными частями. Только из разных «человеческих групп, из разных племен возникает государство и состоит только из них». Победители образуют правящий класс, а побежденные и порабощенные - «класс рабочих и служащих».

Во внутренней и внешней враждебности племен и в этом все дело, а не в чем то другом.

Рассмотрим некоторые аспекты теории насилия в формировании государственности в США.

Говоря о трансформации американского государства в результате войны, нельзя не упомянуть о фундаментальных изменениях в системе прав граждан и изменении самого понятия «свобода».

После гражданской войны слово «свобода» стало пониматься в смысле свободы как «позитивный», в отличие от довоенного понятия «негативная свобода». Различия между ними могут быть связаны с властью. Отрицательная свобода диаметрально противоположна власти, особенно власть, сосредоточенная в руках центрального правительства. Именно этой силы больше всего боялись отцы-основатели. Именно поэтому они тщательно распределили полномочия в Конституции и законах, регулирующих федеральную систему правления. Вот почему они разработали Билль о правах, ограничивающий вмешательство государства в свободу личности.

В первых десяти поправках к Конституции, обычно и называемых Биллем о правах, оборот «не должны» появляется снова и снова как напоминание об ограниченности полномочий федерального правительства.[22]

Весь довоенный период сторонники рабства на Юге ссылались на концепцию «отрицательной свободы», чтобы предотвратить вмешательство центральной власти в их право на рабовладение и распространение рабства на новые территории. «Идеал свободы, о котором они мечтают, - говорил Линкольн в 1854 году - это свобода превращать других людей в рабов. Крайней формой выражения негативной свободы был раскол, который превратился в измену в глазах многих северян, в том числе Линкольна. «Позитивная свобода» в форме силы союзных армий стала новой доминантой американского понимания свободы. Свобода и власть больше не были в конфликте. Будучи в 1864 году верховным главнокомандующим миллионной армии, А. Линкольн нуждался в каждой боевой единице, чтобы защитить свободу черного населения от рабовладельцев юга. Эта новая концепция «позитивной свободы» постепенно изменила Конституцию Соединенных Штатов, начиная с 13-й, 14-й и 15-й поправок, которые отменили рабство и предоставили равные гражданские и политические права освобожденным рабам. Вместо многочисленных «не следует» первых поправок к этим трем содержится тираж «Конгресс уполномочен выполнять эту статью». Те же слова звучат в 16-й, 18-й и 19-й поправках.