Файл: Тхостов А.Ш. - Психология телесности.pdf

29

матрицы  долговременной  памяти. Эти  матрицы  ассоциируются  в

функциональные  комплексы  и  служат  основой  представлений  личности  о
болезни. Матрицы или их комплексы могут включаться в информационные
системы мозга и благодаря этому влиять на работу мозга, а следовательно
(!?) и психики. Информационное поле мозга — это нейрональные, главным
образом  кортикальные  поля  мозга, воспринимающие  и  хранящие
информацию, на  основе  которой  мозг  принимает  решения  с  учетом
полученной  информации. Наиболее  стабильную  часть  этого  поля
составляет функциональная структура своего

«Я»

с его многочисленными

отношениями к другим информационным системам.

В  структурно-функциональной  организации  базиса  ВКБ,

объединяющего 

ЦИПБ 

и 

ПЗИПБ (психологическую 

зону

информационного  поля  болезни) важную  роль  играет «схема  тела»,
понимаемая  авторами  как  мозговой  аппарат, преимущественно  таламо-
париентальная система. Благодаря ей сенсорные и висцеральные процессы
получают 

пространственную 

отнесенность 

и 

локализованный

эмоциональный тон ощущений. На физиологическом базисе «схемы тела»
формируется 

личностная 

надстройка. Это 

связано 

с 

такими

психологическими  процессами, как  представление, воображение,
мышление.

В  самом  элементарном  виде  модель  болезни  состоит  из  двух

субмоделей: сенсорно-эмоционального 

и 

логического 

блоков.

Формирование сенсорно-эмоциональной субмодели  ВКБ  происходит под
влиянием  непосредственных  впечатлений  и  переживаний, вызванных
определенными проявлениями болезни. Эта же информация используется
и  для  формирования  логической  субмодели, но  в  этом  случае
существенную  роль  играют  концепции, привлекаемые  личностью  для
описания  и  объяснения  причин  и  механизмов  данной  совокупности
признаков 

болезни. В 

структуре 

ВКБ 

между 

церебральным

информационным  полем  болезни  и  его  психологической  зоной
выделяется 

психофизиологический 

аппарат, детектор, который

улавливает и выявляет новые проявления заболевания, сопоставляет их с
уже  имеющимися  симптомами, сличает  с  информацией, заложенной  в
матрице  долгосрочной  памяти, и  образами  внутренней  картины  болезни
и внутренней картины здоровья.

Мощность  детектора  и  его  пропускная  способность  зависят  от

личностного  настроя. Мнительные  люди  легко  воспринимают  любые
проявления, даже отдаленно не связанные с болезнью.

Реальные  модели  болезни  более  или  менее  адекватно  отражают

наличные расстройства и динамику заболевания. Для объяснения

30

искажений  авторами  на  равных  основаниях  привлекаются  и

анатомические, и  физиологические, и  психологические  аргументы. Это

могут  быть  нарушения  функциональной  асимметрии  головного  мозга,
поражение таламо-париентальной системы, динамичность  или ригидность
«операций  образами», нарушения «интрацентральной» регуляции  мозга,
состояние 

функциональных 

систем, внушаемость, тревожность,

конституциональные 

особенности, ситуационные 

моменты, тип

эмоционального отношения, чувствительность детектора, психологическая
защита, мода, волевые  функции  и  пр. Замечательно, что  их  воздействие
происходит  прямо; для  авторов  не  существует  никаких  преград  между
субъективным  и  объективным, идеальным  и  материальным. Отдельные
элементы, такие как «схема тела» или «детектор», одновременно являются
и  анатомическими, и  физиологическими, и  психологическими. Решения
принимает  мозг, a

«Я»,

«самосознание — есть  часть  информационного

поля  мозга», т.е. часть  структурно-функционального  нейронального  поля.
Иллюстративная  модель  ВКБ, представленная  авторами, весьма
напоминает  схему  радиоприемника, где  связи  обозначаются  стрелками
между  блоками. Все  связи  равны, а  сущности  соединяемых  блоков
идентичны.

Мы столь подробно остановились на данной модели потому, что она,

на наш взгляд, очень хорошо демонстрирует все ловушки и противоречия
объективного метода. Онтологически удаленный субъект превращается в
гомункулуса, растворенного в анатомических конструкциях. Психическое
есть  простое  продолжение  анатомического: матрицы  влияют  на  мозг  и
«следовательно, на  психику», детектор — психофизиологический  аппарат
— несет качества субъекта: выделяет, улавливает и одновременно зависит
от «личностного  настроя» и  моды. Механизм  связи  в  такой  логике, в
сущности, ничем не отличается о представлений о том, что мозг «выделяет
мысль как печень желчь».

Несмотря 

на 

значительный 

разброс 

взглядов 

авторов,

занимающихся  проблемами  ВКБ, содержательные  споры  ведутся, в
основном, либо о полноте и точности определений, либо о вкладе тех или
иных  составляющих  в  структуру  ВКБ, либо, вообще, о  вкусовых
предпочтениях, ориентированных на входящие в моду научные понятия. Не
подвергается  сомнениям  и  не  обсуждается  как  бесспорный  тезис  о  чисто
физиологическом  механизме  порождения  соматических  ощущений, о
независимости  и  отделенности  сенситивной  и  интеллектуальной  частей
ВКБ.

Искажения сенситивной части адресуются к компетенции неврологии

или  психиатрии  и  в  качестве  объяснения  используется  идея  поражения
интрацептивного анализатора или синдромальные кате-

31

гории, апеллирующие, в  конечном  итоге, к  болезни-сущности

2

.  В

основном же в психологических исследованиях речь идет об искажениях на
уровне последующей переработки, изменении отношения к соматическим
ощущениям, их  интерпретации. Они  могут  быть  следствием  защитных

процессов  на  познавательном, эмоциональном  или  мотивационном
уровнях, нарушений  мышления  или  самосознания

(Ташлыков,

1984;

Виноградова,

1979;

Ольшанский,

1979;

Тхостов,

1980;

Вассерман

1987,

1990).

1.4. М

ЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ТРУДНОСТИ И ОГРАНИЧЕНИЯ

ОБЪЕКТИВИСТСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИНТРАЦЕПТИВНОГО ВОСПРИЯТИЯ

Хотя  в  философских  и  общепсихологических  работах  уже

эксплицирована 

и 

методологически 

обоснована 

ошибочность

противопоставления 

чувственного 

познания, как 

имеющего

непосредственный  характер, познанию  рациональному

(Леонтьев  А.Н.,

1981;

Брунер,

1977;

Лекторский,

1980;

Смирнов  С.Д.,

1981), в  медицине

такая  гносеологическая  установка  остается  очень  сильной. Более  того, в
клинической  практике  всегда  существовала  и  существует  четко
выраженная тенденция к объективации, стремление к противопоставлению
субъективных  переживаний  больного, как  только  затемняющих  и
искажающих  картину  болезни, и  первичных  сенсорных  ощущений, как
носящих  непосредственный  характер  и  верно  отражающих  болезненный
процесс. Переживания  больного, его  представления  о  болезни, мотивы,
хотя  и  признаются  важными, тем  не  менее  рассматриваются  как
надстройка над непосредственными и зависящими от объективных причин
болезненными  ощущениями. Надстройка, которую  неплохо  учитывать,
но которая никакого принципиального значения для понимания болезни
не имеет.

Однако  представления  о  непосредственном  характере «чистых»

соматических  ощущений  постоянно  сталкиваются  с  клинической
реальностью  их  лабильности, неустойчивости, «ложности», толкающей
врача  к  полному  отказу  от  их  анализа  и  формирующей  стремление  к
инструментализму; идеалом  медицины  становится «благородная  форма
ветеринарии», когда  больной  должен  не  столько  рассказывать, сколько
показывать  и  желательно, для  полной  ликвидации  субъективизма, не
врачу, а какому-нибудь сложному

2

  Так, Л.Л. Рохлиным (1957) в  качестве  вариантов  отношения  к

болезни  описаны ипохондрический и эйфорически-анозогнозический, а  В.В.
Ковалевым (1972) — депрессивный, дистимический, ипохондрический,
истероид-ный, фобический и эйфорически-анозогнозический.

32

аппарату. «В  отличие  от  профессий, имеющих  дело  с "клиентами"...

медицинская  практика  имеет  дело  с "пациентами". За  этим  различием
стоит  многое. Пациент —

пассивное  лицо,

на  которое  направлено

воздействие... Большинство докторов недовольны, если пациент ведет себя
как клиент, поскольку, как известно, "доктор знает лучше"»

(Вартофский,

1988, с. 131 — 132). К  сожалению, несмотря  на  очевидную  простоту  и
логичность  инструментального  подхода, в реальной медицине  он ведет к

тупику  недоверия, росту  альтернативных, парамедицинских  течений,
отчуждению  больного  и  врача, дегуманизации  их  отношений. Это  и
неудивительно, так  как  болезнь  для  человека — это  прежде  всего  его
субъективные  болезненные  ощущения, и  если  они  не  соответствуют
объективной картине, то больного невозможно убедить, что он здоров и,
напротив, субъективное  улучшение  в  результате  различных  знахарских
или «экстрасенсорных» процедур  нельзя  опровергнуть  ссылками  на  их
объективную бесполезность.

Выход  из  этого  тупика  возможен  только  в  том  случае, если

отказаться от рассмотрения болезненных ощущений как подчиняющихся
преимущественно  физиологическим  закономерностям  и  использовать
общие принципы изучения сенсорных систем и психических функций  в
рамках 

комплексного 

рассмотрения

морфологического,

физиологического и психологического уровней. Необходимо рассматривать
субъективную  картину  болезни  как  особый  феномен  сознания, а
нозогнозию — как 

вариант 

познавательной 

деятельности

(соматоперцепции), обладающей собственным содержанием и спецификой,
но тем не менее подчиняющейся общепсихологическим  закономерностям
формирования, развития и функционирования. Реализация такого подхода
требует  отказа  от  целого  набора  объективистских, механистических
предрассудков, прочно укоренившихся в медицине. Их невозможно просто
отменить, так  как  они  базируются  на  длительной  научной  традиции  и
отказ  должен  быть  обоснован  разрешением  некоторых  темных  и
запутанных проблем.

Можно  спросить, зачем  отказываться  от  столь  долгое  время

оправдывавшего возлагаемые  на  него  надежды объективного естественно-
научного  метода? Практические  трудности  существовали  всегда, и  их
обострение  в  настоящее  время  и  очевидную  пугающую  дегуманизацию
медицины  можно  попытаться  смягчить  улучшением  воспитания  врача,
усилением  деонтологических  требований. Необходимость, важность
внимания  к  субъективным  переживаниям  пациента  не станет отрицать  ни
один  врач. Другое  дело, насколько  это  важно  для  понимания  сущности
болезни. В этом смысле объективистские предрассудки в медицине очень
сильны и даже те из

33

них, от которых отказались биология и физиология, практически

не подвергаются сомнению.

Это  видно  из  сравнения  судьбы  кортико-висцеральной  теории  и

самой павловской физиологии высшей нервной деятельности. Последняя,
пережив  период  максимального  взлета, впоследствии  была  вынуждена
уступить  свои  позиции. В  своем  классическом  виде  исходная  схема
оказалась не в состоянии адекватно описать и объяснить поведение и была
дополнена понятиями «акцептора действия»

(Анохин,

1962, 1968), «нервной

модели  стимула»

(Соколов,

1963). Получили  развитие  и  альтернативные

теории, например, физиология активности Н.И. Бернштейна (1966).

Кортико-висцеральная 

же 

теория 

в 

качестве 

основной

методологический  медицинской  схемы  до  последнего  момента  занимает
господствующее  положение. По  мнению  даже  таких  психологически
ориентированных  ученых, как  Б.Д. Карвасарский (1980), «...правильной
является  позиция, разделяемая  большинством  отечественных  и  многими
зарубежными 

исследователями, согласно 

которой, достижения

современной  нейрофизиологии  позволяют  с  новых  сторон  углубить  и
расширить  классические  положения 

павловской 

физиологии 

и

патофизиологии  головного  мозга, по-новому  оценить  роль  различных
отделов мозга в его сложной интегра-тивной деятельности, формирующей
характер  приспособления  организма  к  окружающей  среде  и,
следовательно, применительно  к  неврозам  также  углубить  и  расширить
наши знания о механизмах их развития» (с. 191).

С  наибольшей  последовательностью  описанная  онтологическая

позиция  воплощена  в  физиологии  и  медицине, но «подобный  ход  мысли
можно  обнаружить  не  только  у  физиологов, но  и  у  психологов.
Следствием  этого  является  то, что  в  психологии  термин "объективное
описание" употребляется  в  качестве  синонима  термина "физиологическое
описание", а "психологическое" — в  качестве  синонима "субъективное"»

(Зинченко, Мамардашвили,

1977, с. 110). Психология  также  не  избежала

стремления  уйти  от «проклятых» вопросов  и, изживая  свое  чувство
неполноценности, вооружилась

измерительными 

приборами,

придававшими ей приличный в обществе естественных наук вид. Курсы и
учебники  психологии  были  переименованы  в «экспериментальную
психологию», и  мерой  научности  стала  приборная  оснащенность. Это
происходило  даже  в  таких  развитых, передовых  и  благополучных  в
методологическом  отношении  областях, как  психология  познавательной
деятельности, экстрацептивного  восприятия  и  уж  тем  более  в  забытой  и
отдаленной психологии интрацепции или психологии телесности, которой
по сути дела не существовало. «По признанию самых авторитетных