ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.10.2020
Просмотров: 7120
Скачиваний: 209
Это утверждение уже давно стало тривиальностью в науке, однако рассуждения о культурно-исторической
опосредствованности касались лишь высших психических функций, не распространяясь на интрацепцию и
телесность. Таким образом, целый блок весьма важной области человеческого существования оказался «теоретически
невидим». Это произошло, возможно, потому, что телесность, с реальностью которой человек сталкивается, как
правило, в случае ее «неисправности», относилась к компетенции, главным образом, медицины.
Прежде всего, на мой взгляд, должно быть изменено это странное, но тем не менее прочно сложившееся
положение, и на телесные явления должны быть распространены принципы социализации натуральных процессов и
функций. В онтогенезе человек усваивает
47
не только категории экстрацептивного восприятия типа геометрических форм, цветов спектра, фонем языка
и пр., но и социально выработанные формы восприятия и проявления телесности, в том числе и интрацептивные
болезненные ощущения (к более подробному обсуждению специфики социализации телесности мы обратимся
далее, ограничившись здесь лишь признанием ее необходимости).
Второй, весьма важный вопрос, на который необходимо ответить с самого начала, также тесно связан с
проблемой происхождения категорий, но уже на уровне индивидуального акта восприятия. Этот вопрос вызван
необходимостью разрешения фундаментального парадокса восприятия, заключающегося в следующем: чтобы
воспринять объект, необходимо подобрать соответствующую категорию, однако для того, чтобы ее подобрать,
необходимо знать к чему подбирать. Невозможно достаточно логично объяснить выбор правильной категории
восприятия до акта восприятия и невозможен акт восприятия без правильно подобранной категории. «Чтобы
воспринимать мир, необходимо уже иметь идеи о нем. Знание о мире объясняется из предположения, что такое знание
уже имеется. Безразлично, приобретаются эти идеи или они врожденны: порочно само круговое рассуждение»
(Gibson,
1966, р. 142).
Смягчить этот парадокс можно, только изменяя трактовку восприятия.
Во-первых, следует предположить существование неких ядерных, базальных конструктов, позволяющих начать
работу с объектом, разворачивая затем сколь угодно сложную сеть и трансформируя способы репрезентаций.
По нашему мнению, формой ядерного субъективного существования выступает категоризация в виде
эмоционально-оценочных конструктов, представляющих сущность своеобразного «первови-дения»
(Тхостов,
1976;
Артемьева,
1980). На этом этапе «...давая описание объекта, испытуемый считает необходимым указать, каким
(полезным ли, удобным ли, приятным ли) является этот объект в возможных взаимоотношениях с ним...
"Вопросы к объекту", которые задаются субъективными структурами опыта... формулируются на языке эмоционально-
оценочных координат»
(Артемьева,
1980, с. 27). В специальных экспериментах при восприятии и опознании объекта
в условиях дефицита времени и (или) возможности манипуляции стимульным материалом (тахистоскопическое
восприятие, непроизвольное запоминание) была показана ведущая роль системы эмоционально-оценочных
категорий по сравнению с гностическими — типа цвета и формы
(Тхостов,
1976). Это позволяет предполагать, что
на некотором этапе генезиса перцепта
48
(а именно на этапе первичной категоризации) системы, включающие субъективно значимые свойства,
первичны. На этапе «первовидения» выясняются самые грубые (но наиболее важные с эволюционной точки зрения)
качества объекта: опасен ли он, хорош ли, — отражающиеся в виде базового разделения объектов на приятные и
неприятные. Поэтому вполне понятно, почему эмоционально-оценочные качества оказываются ведущими. Подобный
способ субъективного отражения, видимо, имеет врожденную основу. Во всяком случае, это не противоречит
этологическим данным, показывающим возможности новорожденных животных отличать силуэты опасных и
неопасных объектов. Гипотеза о базовом характере эмоционально-оценочных координат восприятия высказывалась и
во многих психоаналитических работах
(Klein, Heimann, Isaacs, Riviere,
1952;
Spitz,
1968).
Непервичный характер собственно сенсорных качеств подтверждается многими на первый взгляд
парадоксальными фактами, например тем, что впечатление о стимуле возникает по времени раньше, чем знание о том,
с помощью чего воспринят объект (зрение, слух и пр.). Ответ на второй вопрос требует специальных усилий и знание
такого рода явно вторично
(Posner,
1978).
Только признание существования ядерной формы субъективного отражения позволяет понять
многочисленные феномены «перцептивной защиты» — повышения порога восприятия опасных, неприятных или
социально неодобряемых стимулов
(Bruner, Postman,
1949;
Rosen,
1954). В этих явлениях совершенно непонятно не
то, что порог восприятия может изменяться в ту или иную сторону (само по себе это не очень удивительно), но
то, как он вообще может изменяться в зависимости от значения и смысла воспринимаемого стимула до его
восприятия. То есть, для того, чтобы
не воспринять
объект, его нужно сначала
воспринять.
В принципе, тот же
парадокс содержится в психоаналитических феноменах «значащего» забывания или ошибки. В этом случае, чтобы
«ошибиться»
или
«забыть»,
необходимо также сначала правильно
вспомнить.
Форма презентированности объекта сознанию определяется используемыми категориями и меняется
соответственно переходу от одной системы координат к другой. В опытах Д.Н. Узнадзе по опознанию предметов на
ощупь, было выяснено, что чувственные впечатления до акта опознания и после него существенно различны:
«...лабильность, неопределенность, безликость должны, по нашему мнению, наиболее характеризовать так
называемые ощущения — эту предшествующую настоящему восприятию ступень, где они и приобретают свою
определенность и конкретную индивидуальность.
49
Стоит испытуемому опознать экспонируемый объект хотя бы неверно, как чувственное содержание его
сознания значительно видоизменяется, приобретая конкретность и превращаясь в определенное законченное
переживание... В зависимости от вида предполагаемого испытуемым предмета одно и то же ощущение переживается
им в различных, а иногда даже противоположных качествах. Конечно, не содержание ощущений определяет значение
предъявляемого объекта, но напротив, значение предъявленного объекта придает ясное и определенное содержание
самим ощущениям» (Цит. по:
Смирнов С.Д.,
1981, с. 18).
Этот совершенно неординарный феномен не привлек к себе в свое время того внимания, которого он явно
заслуживал, скорее всего потому, что он противоречил доминировавшей в науке рефлекторной теории восприятия и
имел явно выраженный привкус идеализма. Действительно, если принять его за реальность, становится очень трудно
понять, как же на самом деле строится восприятие: если качество ощущения определяется значением предмета и
именно через него получает стабильное существование, то откуда, как не из ощущения, берется значение
предмета? Эксперимент Д.Н. Узнадзе может быть объясним только через порочный круг.
Ситуация разрешается изменением трактовки эксперимента. Дело в том, что испытуемый должен был
рефлексировать именно предметные, модально определенные ощущения и именно они требовали существования
перцептивной гипотезы, меняя в зависимости от нее свое качество. По-видимому, иная ситуация была бы при
восприятии объекта в эмоционально-оценочных координатах. Таких данных у Д.Н.Узнадзе, к сожалению, нет, но
необходимые результаты были получены в сходном эксперименте Л.А. Жуковой (1976). Испытуемым предлагалось
ощупывать бруски с различной фактурой поверхности и как можно точнее сообщать сведения об этой фактуре.
Стабильным ядром тактильных свойств перцепта оказались не оценки внутри соответствующей модальности
(тактильные свойства ощупываемых предметов), а свойства, имеющие оценочный или эмоциональный компонент
(см.:
Артемьева,
1980).
Особая устойчивость эмоциональных признаков позволяет предполагать, что категориальные системы,
включающие эмоциональные, «субъективные» свойства, используются на ранних фазах порождения перцепта и
можно говорить не только о сенсорных, но и об особого рода «эмоциональных» универсалиях. Пережитые эмоции,
подобно пережитым манипуляциям с объектом, создают системы шкал и оценок, определяющих отношение к объекту
и создающих особую форму субъективности, своеобразную эмоциональную
50
«чувственную ткань», придающую объекту чувственное существование не в форме цвета или протяжения, а в
виде эмоционального переживания.
Можно предположить, что чем менее развитой, социализованной является сфера восприятия, тем большее место
в ней занимают первичные, ядерные формы объективации. Поэтому понятной становится преобладающая
квалификация телесных ощущений в эмоционально-оценочных категориях.
Рассмотрим «нормальный» вариант порождения субъективной картины болезни, начинающийся с
соматических, телесных ощущений, вызванных тем или иным патологическим процессом в организме. Если
выделить самый первый этап «первичной категоризации» этих ощущений, то они представляют собой крайне
неоформленное, плохо формулируемое, неотчетливо локализованное дискомфортное состояние, которое может
быть воспринято лишь в эмоционально-оценочных координатах типа «хорошо-плохо». Эти «темные», продромные
ощущения очень похожи по своему качеству на «предвосприятия», описанные в опытах Д.Н.Узнадзе.
Продолжительность этой фазы существенно зависит от возраста, опыта болезни, развитости категориальной сети
интрацептивных ощущений, возможности проверки возникающих гипотез.
Актом означения сенсорные ощущения превращаются в перцептивный образ, ядром которого является схема
тела. В результате этого ощущения из зыбких и неопределенных становятся конкретными, получают свою
локализацию, сравнимую степень интенсивности, модальность, соотносятся с культурными, перцептивными и
языковыми эталонами, могут быть вербализованы.
Хотя мы здесь говорим о роли акта означения, на самом деле — это не совсем точное определение.
Неозначенные, хотя бы эмоционально, ощущения вообще недоступны сознанию и их следует так же как при
экстрацепции признать сверхъестественными. Этот термин следует понимать достаточно условно, как разделение
интра-цептивного восприятия на уровне «первовидения» и категориального восприятия. Экспериментальное изучение
интрацептивного «первовидения» крайне затруднено в силу кратковременности этой фазы, а также принципиальной
недоступности ее для рефлексии. Поскольку интрацептивный акт к тому же сугубо «внутренний» и в смысле
протекания и в смысле «расположения» стимула, экспериментатор никаким образом не может контролировать его и
вынужден в значительной степени ориентироваться на косвенные данные. Это диктует и стратегию экспериментов,
отличающихся от исследований экстрацептивного восприятия, где стимул доступен контролю.
51
Категоризация сенсорных данных в виде модальностей сенсорных ощущений переводит их из «темных» чувств
в конкретные, обладающие чувственным наполнением. Способы формирования и усвоения этих культурно
выработанных эталонов в случае интрацепции также не могут быть прямо заимствованы из экстрацепции. Так как
соматические, телесные ощущения являются отражением «объекта», находящегося внутри каждого индивида, само
качество, модальность этих ощущений не могут быть прямо соотнесены с ощущениями «другого». Встает вопрос,
что же тогда позволяет отдельным индивидам сравнивать эти ощущения и понимать друг друга? Ведь их не
объединяет предметно-практическая деятельность с одним и тем же объектом (как это происходит при познании
объектов внешнего мира).
Выход из этой ситуации, возможность усвоения культурных эталонов связаны, по-видимому, с соотнесением
интрацептивных ощущений с экстрацептивными. Подобное допущение нуждается, конечно, в специальных
доказательствах, и мы приводим его здесь лишь в качестве достаточно правдоподобной гипотезы. Ее правомерность
подтверждается семантикой модальностей, качеств интрацептивных ощущений. Так, боль называется «режущей»,
«колющей», «острой», «тупой» и т.д., таковы ощущения «жжения», «распирания», «горит», «давит», «саднит»,
«морозит» и пр. Специальный лингвистический анализ показывает, что народные названия болезней в русском
языке передают их внешние признаки, а наименования болезненных ощущений происходит от обозначения либо
конкретных действий острым орудием, либо разного рода механических воздействий (и в том, и в другом случае —
экстрацептивных)
(Меркулова,
1975).
Дж. Энджел
(Engel,
1959, 1970) высказывает предположение, что человек, описывая интрацептивное ощущение
(в его случае — боль), использует понятия, относящиеся не к «языку боли», а к обстоятельствам, в которых эта боль
была когда-то испытана, или к воображаемой ситуации, в которой он мог бы ее испытывать. Так, пациент говорит, что
испытывает острую боль, представляя порез, тупую — как ощущения при надавливании, жгучую — ожог и т.д. Когда
же пациент с коронарной недостаточностью говорит о своей боли «как будто грудная клетка раздавливается», то он
скорее всего строит описание в терминах «воображаемой ситуации».
Г.Е. Рупчев (2001), выделивший психологическую специфику «внутреннего тела», подчеркивает, что кроме
того, что внутренние телесные ощущения имеют генетическую связь с экстрацепцией, их структура соответствует
структуре метафоры.
52
Метафора — это один из видов тропа, оборот речи, где общий признак двух сравниваемых слов (объектов)
переносится на один из них, который при этом получает «переносный» смысл.
Многие названия телесных ощущений, будучи метафорическими по происхождению, из-за своего частого
употребления давно уже так не воспринимаются. Например, «сердце колет», «голова раскалывается», — эти ощущения
в обыденном языке имеют характер конкретных телесных ощущений. В своих метафорических формах они и
воспринимаются (обнаруживаются) и репрезентируются в качестве первичного, элементарного симптома врачу, не
подразумевая никакой субъективной переработки.
Кроме этих, конвенциональных интрацептивных метафор, индивидуальный язык позволяет человеку проявлять
творчество в объяснении своего самочувствия, но определенная часть сравнений уже имеет клиническое значение. Это
классические истерические стигмы — «globus hystericus» (ощущения кома в горле), «clavus hystericus» (ощущение
вбитого гвоздя), головдая боль «по типу обруча».
Пожалуй, именно в процессе интрацепции субъект получает возможность использовать метафору как способ
передачи непереводимой информации. Механизм метафоры заключается в «перенесении» значения с одного объекта на
другой. В этом контексте область внутреннего тела, недоступная непосредственному «объектному» восприятию,
нуждается в «форме», которая должна быть связана с наиболее обобщенной человеческой практикой. Так, неясное