ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.10.2020
Просмотров: 7099
Скачиваний: 209
я убедился, зарисовывая их. Это происходит под действием облаков, поднимающихся от лунных вод..."»
(Фейерабенд,
1986, с. 273). Большой обзор фактов изменчивости образов неизвестных объектов в зависимости от
представлений о них содержится в работе В. Рончи
(Ronchi,
1957). Для того, чтобы значительное число
телескопических иллюзий исчезло, потребовалось создание И. Кеплером
теории телескопического видения.
Аналогичные феномены описаны для наблюдений с помощью микроскопа
(Tolansky,
1964).
Эти примеры, демонстрирующие легкость возникновения иллюзий в условиях ограничения практики, имеют
большое значение для понимания особенностей интрацепции, характеризующейся крайне ограниченными
возможностями манипуляции, активных действий с источником стимуляции, находящимся, как правило, внутри
тела. В этом смысле объект для интрацепции менее доступен, чем Луна для зрения. Ипохондрические иллюзии,
связанные с ложными идеями о тех или иных внутренних повреждениях, весьма легко образуются, но с большим
трудом поддаются коррекции.
59
Форма переживания этих ощущений, в первую очередь, определяется усвоенными представлениями. Так, при
истерии локализация поражения соответствует не реальному анатомическому строению организма, а субъективным
ожиданиям пациента
(Ходос,
1974). Огромный материал для анализа зависимостей такого рода дает этнография и
история медицины
(Howells,
1975;
Якубик,
1982;
Carry, Feher
(ed.), 1980). На собственном опыте каждый знает,
насколько трудно определить и точно локализовать необычное или новое, ранее не испытанное телесное ощущение.
Оно лабильно, неотчетливо, изменчиво и единственным способом его более точного определения служат
своеобразные викарные формы манипулирования: ощупывание, перкуссия, изменение положения тела и пр. Даже для
точной локализации зубной боли требуется пропальпировать всю челюсть. Медицинская статистика полна случаев
неправильной оценки и локализации болезненных ощущений, приводящих зачастую к безосновательному
оперативному вмешательству.
Г.Е. Рупчев (2001) подчеркивает, что невозможность непосредственного взаимодействия с сердцем или,
например, со своим желудком делает невозможной четкую квалификацию их границ, как это возможно с
предметами внешнего мира или с видимыми участками своего тела. Не имея стабильных границ, внутреннее тело,
соответственно, не получает статуса полноценного объекта в сознании, так как оно лишено необходимых для этого
характеристик и свойств.
Эта особенность внутреннего тела позволяет рассматривать его восприятие в качестве «первичного
психического процесса»
3
, характеризующегося снижением контроля за объектом и широкими возможностями
искажения, связанными с тем, что «первичные психические процессы» (мечты, сны, фантазии, грезы) подчинены
не «принципу реальности», а «принципу удовольствия» и допускают высокую степень свободы интерпретации. В
переживаниях внутреннего телесного опыта реализуются, в первую очередь, не объективные характеристики
стимула, вызывающие эти ощущения, а скорее проекция аффективных составляющих самосознания: страхов,
ожиданий, желаний. Результат «первичных психических процессов» — отражение не объективной реальности, а
фантазма-тических представлений о ней, порождающее феномены, близкие к «галлюцинациям воображения».
На близость восприятия внутреннего тела к первичным психическим процессам указывал Гроддек (1917),
описывая динамику
3
Фрейд предполагал в Оно «...наличие открытого выхода в соматику»
(Фрейд,
1925а).
60
сновидений и органической симптоматики. Он сформулировал концепцию сходства генеза органических
симптомов с формированием сновидений и невротических симптомов. Он утверждал, что «не существует
принципиального различия между психическими и органическими процессами... Оно проявляет себя в большей мере то
психическим, то органическим путем» (Цит. по:
Рупчев,
2001).
2.5. П
РОБЛЕМА ОБЪЕКТИВАЦИИ ТЕЛЕСНОСТИ
И, наконец, последняя особенность интрацептивного восприятия, нуждающаяся в прояснении, — это его
предметность, объективированность. Это самое фундаментальное качество сознания, которое, конечно, следовало бы
обсудить в первую очередь. Однако, поскольку объективированность проявляет себя не непосредственно, а через
качества модальности, чувственного наполнения и значения, сделать это до их выделения и определения
затруднительно. Несмотря на то, что предметность — самое очевидное качество сознания, оно с наибольшим
трудом поддается анализу.
В самом общем виде предметность заключается в том, что чувственное содержание относится
во-вне
сознания.
«Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине
мира, открывающейся субъекту. Что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию сознания мир
выступает для субъекта как существующий не в сознании, а
вне
его сознания — как объективное "поле" и объект его
деятельности»
{Леонтьев А.Н.,
1975, с. 134). Раскрывая содержание понятия «чувственной ткани», А.Н. Леонтьев
наряду с чувственным содержанием включил в него и объективированность, «отнесенность», понимаемую как
имманентное качество чувственного образа.
Признак отнесенности, как самоочевидный, использовался им, в частности, для критики теории
«специфических энергий органов чувств». Крупнейшее недоразумение, по его мнению, «заключается в том, что
субъективно переживаемые реакции органов чувств, вызываемые действиями раздражителей, были
отождествлены И. Мюллером с ощущениями, входящими в образ внешнего мира. В действительности же никто,
конечно, не принимает свечение, возникающее в результате электрического раздражения глаза, за реальный свет, и
только Мюнхаузену могла прийти в голову идея поджечь порох на полке ружья искрами, сыплющимися из глаз.
Обычно мы совершенно правильно говорим: "потемнело в глазах", "звенит в ушах" —
в глазах, в ушах,
а не в комнате,
на улице и т.д.»
(Леонтьев А.Н.,
1975, с. 63).
61
К сожалению, это недоразумение нельзя отмести так просто. То, что в этих случаях ощущение локализуется
таким образом, скорее исключение, чем правило, да к тому же оно является плодом интроспекции. Человеку, у
которого никогда не «темнело в глазах», легче ощутить его как изменение обстановки (если это не маловероятно), а в
случае же «звона в ушах» можно просто ограничить возможности активных действий (изменения положения
головы, угла восприятия звука), как сразу же станет затруднена его правильная локализация. Мир не
объективируется автоматически, хотя, действительно, все содержание сознания обладает качеством предметности.
Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее сложных психологических и философских проблем разделения
реальности на субъектное и объектное, скрывающего в своей обманчивой простоте и самоочевидности ядерную
проблему психологии телесности: что такое тело и какой же части реальности — субъектной или объектной — оно
принадлежит. Почему я называю тело моим, что такое не мое тело, почему, если оно мое, оно тем не менее
отделяется от меня, и что останется от
Я,
если меня отделить от моего тела? Для ответа на эти вопросы нам придется
углубиться в дебри феноменологии, но, к сожалению, иного пути у нас нет.
Г
ЛАВА
3Ф
ЕНОМЕНОЛОГИЯ ТЕЛЕСНОСТИ
3.1. Г
РАНИЦЫ
«Я»
или «зонд»
СОЗНАНИЯ
Ответ на вопрос что такое «мое тело», с одной стороны, кажется самоочевидным, поскольку каждый может
довольно непротиворечиво определить, что является «моим» телом, а что им не является. Но, с другой стороны,
пытаясь это сделать, я сразу же сталкиваюсь с довольно сложными вопросами. Как я определяю, что относится ко
мне, а что принадлежит миру? Я совпадаю со своим телом, но порой оно отказывается мне подчиняться. Мои
волосы и ногти — это часть моего тела? А ампутированная рука? А протез руки? Как ответить на вопрос Н. Винера:
является ли искусственная рука механика, пытающегося починить автомобиль, частью механизма, с которым
возится механик, или частью механика, занятого починкой? На эти вопросы затруднительно дать внятный ответ,
однако лежащее в их основе субъект-объектное членение реальности — одна из самых фундаментальных
оппозиций, укоренившихся в мышлении человека нового времени, — образует наиболее ясную и, на первый взгляд,
простую интуицию. Я достаточно легко и просто могу сказать, относится какой-либо феномен к
иному
или
не-иному,
т.е., другими словами, это
Я
или
не-Я.
Каждое совершающееся со мной событие я могу непроблематично
квалифицировать как
случившееся со мной пли сделанное мной.
В первом случае я сталкиваюсь с независимыми от
меня си-
63
лами объективного мира, во втором — выступаю автором своего поступка. Граница, проходящая между этими
событиями, и есть граница, отделяющая
объект
от
субъекта.
Эта простая и очевидная интуиция сразу же становится запутанной, если мы зададимся несколькими простыми
вопросами. Что служит критерием различения этих событий? Устойчива ли эта граница, что ее определяет и как она
устанавливается?
Неоднозначность местоположения такой границы может быть продемонстрирована в классическом
психологическом феномене зонда
{Бор,
1971;
Леонтьев А.Н.,
1975). Его смысл заключается в том, что человек,
использующий для ощупывания объекта зонд, парадоксальным образом локализует свои ощущения не на границе
руки и зонда (объективно разделяющей
его
тело и
не его
зонд), а на границе зонда и объекта. Ощущение
оказывается смещенным, вынесенным за пределы естественного тела в мир внешних вещей. Зонд, включенный в
схему тела и подчиненный движению, воспринимается как его продолжение и не объективируется.
А.Н. Леонтьев проницательно отмечал, что локализация объекта в пространстве выражает его отделенность от
субъекта: это «очерчивание границ» его независимого от субъекта существования. Границы эти обнаруживаются, как
только деятельность субъекта вынуждена
подчиниться
объекту: «Замечательная особенность рассматриваемого
отношения заключается в том, что эта граница проходит как граница между двумя физическими телами: одно из них
— оконечность зонда — реализует познавательную, перцептивную
деятельность
субъекта, другое составляет объект
этой деятельности. На границе этих двух материальных вещей и локализуются ощущения, образующие "ткань"
субъективного образа объекта: они выступают как сместившиеся на осязающий конец зонда — искусственного дис-
тантрецептора, который образует продолжение руки действующего субъекта»
(Леонтьев А.Н.,
1975, с. 61—62).
Наиболее важно в этом феномене то, что граница локализации ощущений (т.е. граница между
Я
и
не-Я)
прямо
зависит от границы автономности/предсказуемости. В случае с зондом, например, ощущение сразу смещается на
границу рука/зонд, если зонд начинает двигать не только сам субъект. Движимая другим лицом или неясным
механизмом палка, которую я держу в руке, сразу же перестает быть зондом, а становится объектом. То же самое
происходит, если мне не известна конфигурация зонда и ожидаемые ощущения не совпадают с действительными.
Феномен зонда позволяет продемонстрировать как минимум два момента субъект-объектной диссоциации.
Во-первых, факт
64
подвижности границ субъекта, а во-вторых, универсальный принцип объективации: свое феноменологическое
существование явление получает постольку, поскольку обнаруживает свою непрозрачность и упругость. Сознание
проявляет себя лишь в столкновении с
иным,
получая от него «возражение» в попытке его «поглотить» («иное» не
может быть предсказано, и именно граница этой независимости есть граница субъект-объектного членения). Все, что
оказывается по одну сторону этой границы, есть
Я,
а то, что лежит по другую, —
иное.
Нестабильность границы позволяет изменять содержание объективного мира, и можно создать специальную
ситуацию, в которой проявится не существующее в обычных условиях явление. Так, в широко известной иллюзии
«глазного яблока»
(Джемс,
1901) обнаруживается несуществующее реально движение видимого мира. Под внешней
простотой эта иллюзия содержит весьма необычные моменты, которые стоит рассмотреть подробнее. Нажав на
глазное яблоко пальцем, мы убеждаемся в нарушении стабильности воспринимаемого объекта в виде его
несуществующего движения. Интерес в данном случае это явление представляет потому, что оно связано не просто с
движением самого глазного яблока, а именно с его необычным принудительным характером. В норме под
воздействием светлой точки, попадающей на периферию сетчатки, глаз тотчас же перемещается на нее, и испытуемый
сразу видит ее стабильно локализованной в объективном пространстве. То, что испытуемый не воспринимает вовсе,—
это смещение этой точки относительно сетчатки в момент скачка и самого движения глаза. Последние «прозрачны»,
не объективированы и не существуют для субъекта именно потому, что полностью «предсказаны» и учтены в акте
восприятия. Светящаяся же точка объективирована именно потому, что она независима от познающего субъекта.
Спонтанное и принудительное движение глазного яблока разнятся только в одном: первое «нормально», поэтому
учтено и вписано в картину ожидаемых изменений, и движение стимула относительно сетчатки в этом случае не
воспринимается. Последнее же в силу «ненормальности» такого движения не имеет программы ожидаемых
изменений, и смещение проекции на сетчатке расценивается как движение самого объекта. Сходный механизм
лежит в основе «феномена Гельмгольца»: при парализации глазной мышцы попытка двигать глазами приводит к
скачку изображения в том же направлении, в котором переводится взор.
Объективный мир существует для моего сознания именно постольку, поскольку не может быть раз и навсегда
учтен и требует постоянного приспособления, осуществляющегося «здесь и сейчас».
65
Плотность внешнего мира определяется степенью его «предсказуемости», придающей его элементам оттенок
«моего», т.е. понятного и знакомого, или, напротив, «чуждого», т.е. неясного, «непрозрачного». Становясь «своим»,
внешний мир начинает терять свою плотность, растворяясь в субъекте, продвигающем свою границу вовне. Близкий
мне мир внешних вещей постепенно начинает исчезать, я перестаю замечать, слышать и ощущать конструкцию
моего жилища, родного города, знакомые запахи и звуки, удобную и привычную одежду и даже других, но
знакомых и привычных мне людей и т.п. Этот привычный мир, образующий своего рода сложное тело,
пронизанный чувством причастности, «теплоты»
(Бахтин,
1979), и человек, теряющий в нем свою плотность, может
вдруг ее обнаружить при резком изменении окружения. Попав в новые условия быта, столкнувшись с резкими
переменами, он испытывает «культурный шок», со страхом и удивлением обнаруживая забытую плотность бытия.