Файл: Сосланд А. - Фундаментальная структура психотерапевтического метода.pdf

вызова осуществлялся целенаправленно, самое время выделить два типа вызова,
существующих в культурном пространстве, отличающихся друг от друга, так сказать, манерой
"вызывать".

В ы з о в - п р и м е р

, или

п о л о ж и т е л ь н ы й   в ы з о в

, заключается в том, что во

внепсихотерапевтическом пространстве появляется (или пребывает там долгое время) некое
явление, которое может оказаться сподручным или просто привлекательным в смысле
использования его в психотерапевтической теории или технике. Это может быть некая
идеология, привлекательная наличием в ней

с к р ы т о й   м е д и ц и н с к о й   м о д е л и

. Как

сказал по этому поводу Л. Витгенштейн: "Философ лечит вопрос как болезнь" (Л. Витгенштейн,
1994, с. 174). Ясно, что философия жизни и экзистенциализм, о которых шла речь выше,
оказались привлекательны для психотерапевтов именно в силу того, что в них имплицитно
содержится такая модель.

Вызовом-примером, с другой стороны, может быть, как уже сказано, некая культурная
практика. Ее привлекательность будет, однако, заключаться уже в другом, а именно в
формировании особого состояния сознания, а кроме того – в сподручной организации
психотерапевтического пространства. Эти "вызывающие" моменты могут быть использованы
при конструировании психотерапевтической техники. Оговоримся, такого рода сподручность
оценивается в основном задним числом, ретроспективно. До того как мы стали в психотерапии
"подражать природе и жизни", мы ничего не знали о том, насколько некая теория, а тем более
некое действие, является действительно подходящим элементом будущей психотерапии.
Выбор вызова связан с известным риском. До того момента, как выяснилось, что нечто
оказалось действительно полезным для терапии, мы можем только приблизительно судить о
его "пригодности". Так, оглядываясь назад, мы без труда понимаем, что проделанный Дж.
Морено перенос в психотерапию принципов и техник театрального искусства был крайне
удачным во всех отношениях предприятием.

"Правильный" ответ на вызов-пример – это ответ-подражание, назовем его

м и м е т и ч е с к и й

о т в е т

. Сочиняющий терапевтический метод автор первоначально заимствует основные

положения или черты вызова-примера и, подгоняя их под обстоятельства своей практики и под
собственный опыт, конструктивно подражая, дает таким образом ответ с большим или
меньшим успехом.

С другой стороны, мы всегда имеем дело с тем, что можно обозначить, как

в ы з о в -

п р о б л е м у

 или

н е г а т и в н ы й   в ы з о в

, причем он может помещаться как во внутри-, так и

во внепсихотерапевтическом пространстве. Это явление, если оно существует вне
психотерапевтического знания, чаще всего связано особенно тесно с ситуацией и структурой
культурного пространства. Оно, это вызывающее, может оказывать тем или иным способом
отрицательное влияние на современное ему сознание в целом, так что клиническая
реальность неизбежно будет это влияние так или иначе транслировать. Школьная теория
неизбежно фиксирует некую глобальную психогению, тотальную вредность, исходящую от
общества в целом, и отрицательные последствия действия этой вредности обнаруживаются у
попадающих в поле их зрения пациентов. Приводившийся выше пример с "антиэротической"
культурой викторианской эпохи и ответным фрейдовским "пансексуализмом" демонстрирует
это отчетливо. Вообще же можно сказать, что поиск и обнаружение "патогенных" факторов в
культуре и обществе – надежный источник для сочинителей психотерапий.

Н е г а т и в н ы й   в ы з о в

 может, что очень важно, помещаться и внутри профессионального

психотерапевтического пространства. Тот же Фрейд, разработав и распространив
психоанализ. явившийся ответом на господство гипноза и рациональной психотерапии, в свою
очередь, создал множество вызовов для целого ряда позднейших исследователей. Как
"вызывающие" были расценены свойственные психоанализу "позитивизм", "редукционизм",
"пансексуализм", "биологизаторство", но при этом, с другой стороны, "ненаучность",
"радикализм", то есть "просчеты" прямо противоположного характера. Это – в сфере
метапсихологии. В том. что касается техники, разные авторы сочли вызывающими для себя

известную терапевтическую пассивность, а также обращенность содержательной части
анализа в прошлое наряду с игнорированием аспекта "здесь и сейчас", эмоциональную
нейтральность, как это было. например, в случае Ш. Ференци, предложившим в качестве
ответа активную аналитическую технику (Ferensczi, 1921).

Перечислить всех, кто воспринял фрейдовские построения как негативный вызов и попытался
дать на него ответ, – это значит, в сущности, описать почти всю послефрейдовскую историю
психотерапии. Интересно отметить, что психоанализ и по сей день остается тем пунктом, от
которого отталкиваются создатели новых концепций, начинающие зачастую описание своих
построений с критики именно классического психоанализа. Тут с самых, казалось бы, разных
позиций сходятся в одной точке К.Г. Юнг и К. Роджерс, Д. Гриндер с Р. Бэндлером и К. Хорни,
Дж. Вольпе и А. Бек (список легко продолжить). Совершенно ясно, что кроме Фрейда с
последователями, никто пока не создал в психотерапии столь значительного негативного
вызова для множества деятельных "ответчиков". Вполне естественный вопрос в этой связи,
почему, дескать, другие школы не вызывают такой сильной реакции отторжения? Очень
легкомысленным ответом здесь был бы тот, что объяснял это обстоятельство их, скажем так,
достоинствами.

Заслуга классического психоанализа заключается в том, что это была действительно первая
психотерапевтическая школа, объединившая в своей структуре теорию, метод и
институциональную структуру Фрейд, кроме того, первым показал то, что

а в т о р ,

с о ч и н и в ш и й   п р и в л е к а т е л ь н у ю   п с и х о т е р а п и ю ,   о к а з ы в а е т с я   н а   п и к е
и д е о л о г и ч е с к о г о   и   х а р и з м а т и ч е с к о г о   в л и я н и я

. Первотолчок в эволюции

психотерапии придал всей дисциплине вполне очерченные формы, а именно – формы
изолированной школы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Именно с тех пор
история психотерапии осознает себя как постоянная реализация желаний психотерапевтов
создавать новые методы и строить вокруг них школы. Персонаж этой истории – именно
создатель такой идеологически-организационной конструкции.

Само собой разумеется, что работающий в реальных обстоятельствах психотерапевт не
ставит перед собой изначально специальной задачи ответить своей "мыследеятельностью" на
некий сформированный культурой и обществом вызов. Во всяком случае, так обстояло дело
до сих пор. Он старательно делает вид (и, судя по всему склонен думать так на самом деле),
что ориентируется на свой непосредственный клинический материал, и вряд ли всегда
отчетливо осознает зависимость наличия или частоты той или иной патологии от влияния
культуры и общества. в том, разумеется, случае, если он заранее на это не сориентирован.
Такое положение дел, на наш взгляд, нуждается в исправлении, что мы, собственно, и
попытаемся сделать. Понятно, что если ставить задачу такого рода ориентации перед
обучающимся терапевтом, то путь к осознанию всех этих, несомненно важных, обстоятельств
существенно сокращается.

Вызов-проблема может проявлять себя при соприкосновении с неким клиническим
материалом. Здесь, однако, следует заметить, что. кроме неких особых, краевых случаев
патологии (психозы, например), все психотерапевты имеют дело приблизительно с одним и
тем же клиническим материалом. Само по себе это обстоятельство ясно говорит в пользу уже
высказанного нами предположения, что произвол в сочинении психотерапий определяется
скорее желаниями терапевта, чем реалиями терапевтической ситуации.

Трансляция внетерапевтической реальности происходит и в тех случаях, когда терапевты
сталкиваются с неким особым массовым видом состояний, вызванным, к примеру,
общественными катаклизмами (войны, миграции и т.д.). В этих случаях, редко приходится
наблюдать создание полностью новых методов. Речь чаще идет о модификациях уже
известных техник. Так что вызовы клинической реальности на самом деле не так уж и сильны.
Новые методы отвечают не на них.

Так получается, что знакомство с новым, невиданным ранее типом состояний не приводит к
ситуации, когда старые объясняющие модели и соответственно терапевтические процедуры
не действуют. Такая ситуация возникает скорее при смене культурной ситуации. К примеру,
обстоятельством, меняющим восприятие реальности психотерапевтической практики и,
соответственно, создающим определенный вызов, может стать миграция терапевтов (чаще
всего это эмиграция, вспомним массовый переезд в США спасавшихся от нацизма
европейских аналитических терапевтов). Дело оборачивается так, что на новом месте, в
условиях иного культурного контекста, психотерапевт встречается с новыми типами патологии,
что само по себе заставляет его менять свое терапевтическое мышление и поведение (по А.
Тойнби, это соответствует

" в ы з о в у   н о в о й   з е м л и "

;, см.; А, Тойнби, 1991, с. 129). Да,

собственно, просто меняющаяся сама по себе ситуация в мире, где терапевт сталкивается со
своими пациентами, требует внимания к новым "вызывающим" возможностям.

Вот еще почему имеет смысл ориентироваться на модель вызов-ответ. Автору, сочиняющему
новую терапию, всячески надо постараться оформить свою инициативу именно как ответ на
некий

и м п е р с о н а л ь н ы й   в ы з о в

. Иначе говоря, речь должна идти об обстоятельствах,

никак не связанных с его собственными интересами. Новые идеи ни в коем случае не должны
выглядеть результатом собственного интеллектуального произвола. Психотерапия, к
сожалению, будучи гуманитарной дисциплиной, требует, однако, легитимации как
терапевтическая практика. Так что новации должны легитимироваться здесь ссылкой на так
называемуе реальность и выглядеть, таким образом, вполне закономерно.

Модель вызова-ответа частично перекликается с предложенной Т. Куном схемой

а н о м а л и я

–   к р и з и с   –   о т к р ы т и е

 (Т. Кун, 1977). Сточки зрения психотерапевта – автора нового

метода, подобная схема представляется наиболее адекватной моделью, обосновывающей
закономерность его открытия. С его позиций дело обстоит так: он столкнулся с неким новым
патологическим феноменом или с тем, что старый метод (которым он пользовался на момент
грядущего открытия) не действует по отношению как к новому феномену, так и к уже
известным. Он пробует новый подход (или сочиняет новое объяснение). Это оказывается
правдоподобным и действенным, после чего он исподволь переводит это открытие в ранг
новой методики, теории и т.д. Однако здесь, в отличие от естественных наук (для которых и
была создана схема Т. Куна), мы не можем говорить об однозначной связи между аномалией и
открытием.

Ученый-естественник, наблюдая аномальное явление, предлагает объективно-научный способ
его интерпретации, верифицируемый, а главное, надежно

в о с п р о и з в о д и м ы й   в

и д е н т и ч н ы х   у с л о в и я х

. Например, определенный металл, погруженный в определенную

кислоту, будет при той же температуре и тех же соотношениях ингредиентов давать всякий раз
то же самое количество соли, замещая катионы водорода и вступая в соединение с анионами
кислоты. Такого рода исследования применительно к психотерапии немыслимы. Мы не
располагаем возможностями проверить ни справедливость предлагаемых объясняющих
концепций, ни адекватность методик, удостоверяющих эффективность психотерапевтических
техник.

Бросается в глаза резкое несоответствие постоянно совершающихся в психотерапии открытий
и отсутствие заинтересованности в очевидных доказательствах увеличения эффективности от
этих открытий. Критика фрейдовской концепции либидо Юнгом и Адлером не сопровождалась,
к примеру, выкладками по росту эффективности применения анализа, основанного на ином
понимании природы влечений. Не составит труда привести множество других примеров
изменений в психотерапевтических теориях и техниках, не сопровождавшихся
основательными исследованиями улучшения показателей эффективности oт их внедрения.
Психотерапия со времен Фрейда до такой степени стала неотъемлемой частью гуманитарного
знания, что приходится констатировать частичное

з а б в е н и е   е е   и з н а ч а л ь н о й

п р и р о д ы   к а к   т е р а п е в т и ч е с к о й   п р а к т и к и

. Это обстоятельство будет неизбежно

создавать серьезные проблемы с легитимацией любых исследований в психотерапии.

"Научная революция" в психотерапии никогда не приводит к радикальной смене научной
парадигмы, как это, по идеям Т. Куна, происходит в естественных науках.

Н о в а я

п а р а д и г м а   н е   с т а н о в и т с я   г о с п о д с т в у ю щ е й ,   р е а л ь н о   о с у щ е с т в л я е т с я
т о л ь к о   п е р е р а с п р е д е л е н и е   с ф е р   в л и я н и я

. Это вполне понятно, ибо здесь смена

научной парадигмы не может быть надежно легитимирована экспериментальной
воспроизводимостью.

Скорее всего,

п с и х о т е р а п е в т и ч е с к а я   н о в и з н а   б о л е е   б л и з к а   н о в и з н е

х у д о ж е с т в е н н о й

, когда автор свободно отзывается на изменения "духовной ситуации

эпохи"; она далеко отстоит от новизны научной, которая сформирована логикой научного
доказательства, где намного меньше места произволу личности исследователя, озабоченного
реализацией собственных интересов. Когда мы наблюдаем изменения в
психотерапевтическом сообществе, даже и думать не следует о том, что мы имеем дело с тем,
что менее эффективная технология сменяется более эффективной. Речь зачастую идет
только о перемене

и н т е л л е к т у а л ъ н о й   м о д ы

 (Лиотар, 1997).

Как уже сказано,

п с и х о т е р а п е в т   с в о б о д е н   к а к   в   в ы б о р е   в ы з о в а ,   т а к   и   в

с о ч и н е н и и   о т в е т а

. В сущности, все, что угодно, вне психотерапии, как и внутри нее, он

волен использовать как повод для сочинения школьной теории или техники. Такое
соображение может радикально поменять прагматику психотерапевтического текста, то есть
способ взаимоотношений между читателем и автором. Если обычно автор излагал
собственный метод, предлагая как бы ему следовать, то другой, новый автор может
предложить разумному читателю сформировать свой школьный дискурс и, по меньшей мере,
уподобиться первому типу автора, что само по себе уже очень неплохо. Однако при этом не
худо иметь в виду еще одну модель развития.

Другая известная историческая модель

з а р о ж д е н и е - р а с ц в е т - у п а д о к

 в разных

редакциях встречается во многих работах, посвященных истории цивилизации (А. Тойнби, О.
Шпенглер, Л.Н. Гумилев и др.). Предполагается, что каждая культура проходит на своем пути
определенные стадии: начальное формирование ее существенных черт, дальнейшее их
развитие до некоего оптимального состояния, после чего наступает упадок. деградация, и т. д.
На наш взгляд, несомненный подтекст такого взгляда на вещи – в наложении временных
ограничений на жизнь желаний.

Как мы говорили уже, история психотерапии относительно коротка и пока говорить о
полностью завершенных циклах процесса развития того или иного направления трудно.
Однако все же возможно уподобить психотерапевтические школы целостным культурно-
историческим образованиям, имеющим свои стадии и циклы развития, и посмотреть, что здесь
у нас получится.

История психотерапии – как уже сказано – история независимо друг от друта развивающихся
школ, замкнутых в себе направлений.

П с и х о т е р а п и я   н и к о г д а   н е   с у щ е с т в о в а л а

к а к   е д и н а я ,   ц е л о с т н а я   н а у к а

. Такое же положение дел сохраняется на сегодняшний

день. Проекты, заявляющие себя как "эклектические", "синтетические" и т.д., тоже фиксируют
это вполне определенное положение дел, поскольку отталкиваются от фундаментальной
реальности психотерапевтической жизни – школьной множественности.

Как известно, поначалу школа формируется, по меткому наблюдению К. Ясперса, "как секта,
группируясь вокруг глубоко почитаемого учителя" (K.Jaspers, 1973, s. 685). Исторические
нарративы, описывающие становление школы, неизбежно сконструированы из элементов
действия и противодействия, борьбы и сопротивления. Биография создателя метода –
неотъемлемая часть такого нарратива. Важно, что эта биография не внеположна ему, как это
имеет место в естественных науках, но так или иначе встраивается в структуру метода.
Хорошо известно, например, что инфантильные переживания Фрейда имеют
непосредственное отношение к формированию концепции Эдипова комплекса. Опыт
пребывания В. Франкла в концентрационном лагере неразрывно связан с ядром

логотерапевтической доктрины. Школьный исторический нарратив первоначально
разворачивается именно вокруг структуры личности создателя метода. Повествование о
начальном периоде развития каждого метода почти всегда носит бойцовско-героический
характер. Этот период заполнен энергичной борьбой за место в психотерапевтическом мире.

Далее, разрастаясь вглубь и вширь, метод обрастает новообращенными последователями. Он
превращается в крупную сборку, достигая в удачных случаях размеров транснациональной
империи с ассоциациями, обучающими учреждениями, печатными органами во многих
странах. Видимо, этот период и следует считать аналогом эпохи расцвета той или иной
культуры, как это описывается в известных текстах, посвященных истории цивилизации (А.
Тойнби, О. Шпенглер, К. Леонтьев и т.д.).

Этот период отмечен интенсивными процессами

э к с п а н с и и

. которая происходит

одновременно в разных направлениях. Распространение учения, его, стремящееся к
тотальности, проникновение в различные профессиональные, идеологические и т.д.
пространства, осуществляется разными путями, Эта экспансия является, безусловно,
отражением мира желаний терапевта. "Грандиозное Я" (Н. Kohut, 1977) терапевта ищет таким
образом простор, чтобы заполнить его впоследствии своим продолжением – школьной
теорией. Одним из этих путей является

п р о б л е м н о - к л и н и ч е с к и й

. Обычно дело

обстоит таким образом, что определенный метод разрабатывается применительно к одному
какому-нибудь кругу клинических проблем. Впоследствии этот круг может быть расширен, и
таким образом, завоевывая для себя все новые клинические или проблемные сферы, он
приобретает в конце концов характер некоей панацеи, становясь в большей или меньшей
степени универсальным. Пример – все тот же психоанализ, поначалу применявшийся в
случаях, которые Фрейд расценивал как "неврозы" (проблема реальной диагностики этих
случаев является весьма непростой), более конкретно – "истерию" и "невроз навязчивых
состояний". Фрейд, как известно, предостерегал от использования анализа при психозах, хотя
и не исключал этого в принципе (3. Фрейд, 1991, с. 54). Впоследствии это ограничение было
снято и психоаналитическое направление в терапии шизофрении обрело множество
последователей (см., например, А. Холмогорова, 1993).

О возможности такого пути в развитии метода и формировании школы, о проблемно-
клинической экспансии ни в коем случае не следует забывать. Даже если обстоятельства
сложились так, что в поле зрения попадают пациенты только одного круга и типа,
ограничивать сферу применения метода в условиях сложности экспериментальной экспертизы
по меньшей мере неразумно. Всякая психотерапия – "лучше, чем ничто". Хорошо известно, что
разумные терапевты берется за все, что им попадается под руку, избегая, может быть, только
случаев с заранее безнадежным прогнозом. В огромном большинстве случаев

п р о т и в о п о к а з а н и я   д л я   п р и м е н е н и я   о т д е л ь н о г о   м е т о д а   с о в п а д а ю т   с
п р о т и в о п о к а з а н и я м и   д л я   п р и м е н е н и я   п с и х о т е р а п и и   в о о б щ е

. Однако ясно,

что этими противопоказаниями все и всегда стремятся так или иначе пренебрегать. В самом
деле, кто же добровольно сознается в том, что его достойная во всех отношениях школьная
терапия – это всего лишь ограниченный в применении, пригодный только в отдельных случаях
метод, а не всесильная панацея, как это утверждают в большинстве своем все остальные
авторы школьных теорий? Политика, направленная на сужение объема применения метода,
никак не совместима с практикуемой повсеместно тенденцией расширения показаний для
применения отдельной терапии. Расширенное таким образом пространство предназначено
для того, чтобы быть заполненным "грандиозным Я" терапевта.

Второй путь экспансии можно обозначить как

п а т о г р а ф и ч е с к и й

 Выросшая из

классических биографических дискурсов, патография исследует, каким образом
психопатологическое встраивается в структуру жизненного мира. Традиционно значение
термина "патография" связано с известным жанром жизнеописаний исторических личностей с
психиатрической точки зрения. Это жанр сформировался во второй половине XIX века и.
несомненно, связан так или иначе с интеллектуальной модой того времени –
противопоставлением "героя и толпы" в духе Т, Карлейля и др. В целом это направление