Добавлен: 06.07.2023
Просмотров: 389
Скачиваний: 12
Во время работы над пьесой "Не в свои сани не садись" (1852) Островский писал Михаилу
Погодину, что в первых комедиях его взгляд на жизнь теперь ему кажется "молодым и слишком жестоким": "...пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует. Исправители найдутся без нас".
После этих пьес Островского заподозрили в отходе от прогрессивных идей, радикальные критики обвинили его в "ложной идеализации устарелых форм" жизни
(Чернышевский), а Н.Ф. Щербина сочинил эпиграмму, рисующую драматурга "квасным патриотом":
Со взглядом пьяным, взглядом узким, Приобретенным в погребу, Себя зовет
Шекспиром русским Гостинодворский Коцебу.
От драматурга требовали односторонности, но по самой своей натуре Александр
Островский был человеком эпического склада, принимающим жизнь во всех ее проявлениях, к чему, например, так стремился мятежный Александр Блок и что как никто сумел выразить:
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя, неудача, И удача, тебе мой привет! В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!
Принимаю пустынные веси! И колодцы земных городов! Осветленный простор поднебесий И томления рабьих трудов1
Это эпическое мироощущение позволило зрелому Александру Островскому увидеть мир во всей многогранности, безошибочно ощутить многие исторические сдвиги.
Представлять его драматургом, обслуживающим ту или иную популярную идею, значит, умалять его творчество.
Так, Добролюбов в своей знаменитой статье "Темное царство" Рассматривал пьесы Островского только как критику крепостнической
России, затхлого купеческого мирка, находя в этом призыв к революционным преобразованиям, тем самым подверстывая его творчество под свою политическую концепцию.
Сама картина жизни в России менялась Дворянство приходило в упадок: "Было большое село, да от жару в кучу свело.
Все-то разорено, все-то промотано", -
говорит герой комедии Островского "Не в свои сани не садись".
В пьесах драматурга довольно часто встречается тип праздного, промотавшего дедовское и отцовское наследство дворянчика, ведущего охоту на богатых невест среди купеческого сословия, сколачивающего многомиллионные состояния и набирающего политическую силу.
Эта историческая "смена мест" отражена в блестящих комедиях "На всякого мудреца довольно простоты" (1868), "Бешеные деньги" (1869), "Лес" (1870), "Волки и овцы" (1875).
С одной стороны, он настойчиво и упрямо, возрождаясь на многоликой сцене в какие-то переломные моменты жизни России, разворачивает театр к ядру его - актеру, напоминая в хаосе времени о нерасщепляемости ядра. Он возвращает и возвращает театру ненасыщаемую тягу артистов к сочному слову, первоклассным, ярким ролям, типам другого времени, вольно или невольно заставляя сегодняшних любимцев и любимиц изучать себя, задумываться о приобретениях, о потерях, о девальвации искусства. С другой стороны, диктуя определенный выбор - крен, - драматург подталкивает к размышлениям о дисгармонии, о расколе нашего существования на «игровую» и «неигровую» половины, о борьбе чудо-образований (от слова чудовищный, а не от слова чудный) конца XX в. за лидерство, за влияние на душу человека. На первый взгляд невинная, подсказка периода выживания театрам и режиссерам этих, а не других пьес открывает в контексте времени картину нешуточных искушений в сражениях на «полях чудес», метания, лавирования растерявшегося зрителя-несоучастника среди сдвигов жизни. Да и вообще, страшно вымолвить, исчезает с ускорением немыслимым самое понятие святости, неприкосновенности человеческой жизни. Одна из причин ускорения, я не преувеличиваю, - новомодная «мораль»: что наша жизнь - игра! Если это так, то все зависит от удачи. Погоня за удачей (в любых проявлениях: от финансового успеха до престижности, известности и т.п.) любой ценой и влечет за собой исчезновение понимания бесценности отдельной человеческой жизни. Тут вновь цель оправдывает средства. Вновь человек - пустяк.
Сатирически показал Островский дикие и алчные нравы купечества в период
"первоначального накопления капитала", но это закономерность, характерная для многих стран на заре капитализма. Не будем забывать, что из купеческого сословия вышли и знаменитые промышленники, укреплявшие мощь России, и известные меценаты, оказавшие неоценимую помощь развитию культуры и искусства.
А.Н.Островский как художник купеческого Замоскворечья. Появление Островского в период расцвета дворянской культуры с устойчивыми традициями. Поиски Островским самобытности русской национальной литературы в связи с воззрениями славянофилов и последующим философским осмыслением своеобразного развития русской истории (Владимир Соловьев). Выбор жанра драмы как способа наиболее живого воздействия на широкий круг современников. Особенности драмы как вида искусства.
Одна из самых знаменитых пьес Александра Островского - драма "Гроза" (1859) тоже была вовлечена критикой в идеологическую "работу". В замужней женщине, воспитанной в религиозных традициях, которая полюбила другого и трагически не сумела пережить свой грех, Добролюбов увидел едва ли не революционерку.
В 1992 году в Санкт-Петербурге в Молодежном театре появилась первая за многие годы («Гроза» не ставилась едва ли не более 20 лет, что тоже наводит на определенные размышления) современная постановка «Грозы» (режиссер - С.Спивак). Катю Кабанову играла симпатичная актриса, скорей, пожалуй, лирического, нежели драматического и тем более трагического плана. Это была именно Катя, Катюша, и вовсе не Катерина. Сцена с ключом в спектакле Спивака - центральная. В ней-то и происходило превращение Катюши в Катерину. Актриса (Е.Унтилова) на почти пустой, затянутой серо-голубым холстом сцене, словно бы между небом и землей, оставалась наедине с собою. Она начинала бороться с соблазном чего-то неведомого, будто со всех сторон ее обволакивающего, необъяснимого, понимая, тем не менее, одно: на нее надвигается гибель. В неравном поединке сошлись женщина и рок. Потому и становилась несчастная жизнь Кати трагической судьбой Катерины. Актриса сначала бросала ключ, словно обжегшись, затем его изучала, как какое-то необычное существо. И вдруг, словно невольно дотронувшись, она не могла оторвать ключ от собственных пальцев, он сам собою выскальзывал и падал в карман ее платья. И она, поняв, что душа ее погибла, а неведомая сила подчинила все ее существо, шла навстречу не Борису, а гибели своей. Если не спасена душа, физическая смерть - ничто. Это верно знала жена Тихона Кабанова.
В статье
"Луч света в темном царстве" критик придал Катерине героические черты борца с
"темным царством", то есть, получается, со всей царской Россией.
Не свекровь Кабаниха, по Добролюбову, олицетворяющая "темное царство", сгубила
Катерину, а личное отношение героини к своей "преступной" любви: "Поди от меня!
Поди прочь, окаянный человек! - говорит она возлюбленному. - Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем". Вот и исход: "Жить нельзя. Грех!" Вряд ли Александр Островский, человек христианского миросозерцания, намеревался в самоубийстве Катерины, что считается самым страшным грехом, показать свободолюбивый пример для подражания.
Целое явление посвящено писателем, кажется, типично бытовой сценке: Варвара отдала Катерине ключ от калитки. Катерина перед выбором: оставить ключ или не оставить? Опускаю лирические ее жалобы и цитирую этапы внутреннего процесса: смятение - испуг - самоубеждение - самооправдание - радость. «Катерина (одна, держа ключ в руках). Вот погибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь… (Задумчиво смотрит на ключ.) Бросить его? Разумеется, надо бросить. И как это он ко мне в руки попал? На соблазн, на пагубу мою. (Прислушивается.)». Эту сцену в разное время в советском театре играли совершенно неодинаково, хотя, казалось бы, что тут мудрить? Островский четко выписал для актрисы рисунок роли. Скажем, в 70-е годы в знаменитом спектакле Малого театра, поставленном Борисом Бабочкиным, эпизод с ключом решался так. Актриса (Л.Щербинина) схватывала ключ почти сразу. Прятала в карман быстро, судорожно, будто этим секретом мстила злой свекрови Кабанихе. Убегала победительницей, на ходу страстно кого-то умоляя: «Кабы ночь поскорее». Выбора не было. Соблазны не мучили героиню. Скорее, тут решалась проблема отцов и детей.
В этой блестящей психологической драме заложен более глубинный смысл - борьба между долгом и влечением. Эту же тему продолжил в "Анне Карениной" Лев Толстой.
С "Грозой" связана и личная драма Александра Островского.
В рукописи пьесы, рядом со знаменитым монологом Катерины: "А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса.
Наконец, именно Александр Николаевич выстроил на сцене так называемую «четвертую стену». До него пьесы изобиловали длинными монологами, в которых герои, вместо того, чтобы действовать, напрямую обращались к зрителю, рассказыя о своих планах, чувствах и т.д. По Островскому зритель - случайный свидетель событий, отделенный от сцены невидимой стеной, а не узаконенный наблюдатель, заплативший за билет и ждущий зрелища. Монологи героев теперь адресовались самим себе или воображаемым лицам.
..", есть приписка
Островского. "Слышал от Л.П. про такой же сон..."
Л.П. - это актриса Любовь Петровна Косицкая. Она, как и Катерина, выросла на
Волге. Будучи родом из семьи крепостных (позже выкупившейся), Любовь Петровна шестнадцати лет сбежала из дома, чтобы стать актрисой.
И живёт наш театр сегодня как волшебный мир, игра - азартная, рискованная, но с обязательным благополучным исходом. Уставшие, потерявшие веру люди жаждут, ждут счастливых финалов, и это горькое ожидание неумолимо влияет на режиссерский выбор пьес. Из Островского черпают, чтобы приглушить страх. Бросается в глаза, как театры изменяют названия пьес Островского, в какую сторону. В Воронежском театре драмы имени А.Кольцова, например, «Волки и овцы» стали называться «Резвые Крылья Амура». Режиссер не скрывает своих целей: никаких социальных конфликтов, никакого напряжения. Показываем незамысловатую историю любви, в меру пошлой, в меру смешной, в меру расчетливой. Показываем, мило иронизируя, по-доброму посмеиваясь наивности и «волков», и «овец», каковых резвунчик Амур ловко смешал в одной стае, вполне, в общем-то, добропорядочной. Анатолий Иванов поставил спектакль красочный, стильный, с красивыми, фарфорово-изящными мизансценами. Островский предстал в этом зрелищном спектакле в новом качестве - распевно-романсовом, пожалуй. Вы устали от житейских бурь? Идите в театр! Отдохните в нем, если можете. Таким современный театр Островского, видимо, тоже должен быть. Но что дальше? В Москве несколько лет держался в афише и был популярен спектакль Юрия Погребничко «Лес», переименованный так: «Требуется трагическая актриса». Неужели русские трагические актрисы остались в прошлом? Не хочется этому верить. Однако - нет «Грозы». Нет «Бесприданницы». Впрочем, обе пьесы требуют отдельной статьи.
Ко времени знакомства с драматургом она уже была знаменитостью. В ее исполнении тридцатилетний
Островский впервые услышал со сцены свою пьесу. Это была комедия "Не в свои сани не садись", выбранная актрисой для бенефиса. "В бенефис Л.П. Косицкой, 14 января 1853 года, я испытал первые авторские тревоги и первый успех", - писал
Островский. Впоследствии "Не в свои сани не садись" он называл своей любимой пьесой,
Любовь Косицкая стала не только счастливым талисманом начинающего драматурга, подарив ему первую удачу, но и многолетней, довольно мучительной любовью.
Вообще Александра Островского принято представлять каким-то отяжелевшим, с мрачной думой на челе, господином, будто это не он принес на сцену столько шуток-прибауток, юмора, веселых историй, комических персонажей.
Совсем другим рисует его в своих воспоминаниях известный певец Де-Лазари, выступавший под фамилией Константинов: "Страшно увлекался он всем и всеми, а в особенности женщинами.
В роли трагика Несчастливцева в Театре на Малой Бронной («Лес» в постановке Льва Дурова) замечательно талантливый Олег Вавилов на незаметных почти переключениях-переходах от серьезного к комическому и трагикомическому открывает глубину иронии существования амплуа трагика. Амплуа, как и актера-трагика былого величия, увы, нет в театре настоящего. Все было когда-то. Какое-то тихое угасание трагической страсти, неуловимое утекание жизни из игры и составляют, на мой взгляд, нетрадиционный тон, изюминку роли Несчастливцева в спектакле Дурова. Режиссеру, несомненно, дорога мысль Островского о величии актерского призвания. Одна беда: много на веселом пиру званых, да мало избранных. Душа-то у всех песни просит, в каждом прячется трагик или комик, а натура поперек души хлопочет, ей не до песен, ее правило: потехе час - делу время. Этот «Лес» словно пронизан, просвечен красками осени, золотом, пышностью увяданья. В громком орале Несчастливцеве, в Олеге Вавилове, актере сколько темпераментном, столько же лирически сдержанном, обнажается внутренняя тишина удивления перед красотой подобного увяданья, грустное смирение перед чем-то неотвратимо надвигающимся. Позже, скажем, у совсем не похожего на Несчастливцева, но отчасти тоже трагикомического героя, чеховского Шамраева такое удивление превратится в нарочитую бестактность, презрение к театру, актеру, в полную бескрасочность мировосприятия и будет грубо запротоколировано: «Пала сцена!.. Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни»1.
А о своей наружности был весьма высокого мнения и до чрезвычайности любил зеркало. Ведя с кем-нибудь разговор, он старался смотреть в зеркало. Он целый час был в состоянии спорить, чувствовать, плакать, злиться, ругать, но лица его вы не увидите. Лицо свое, со всеми оттенками радости, жалости, насмешки, злости, - видит только он один".
Васильков так деловит и рационалистичен, что даже жену выбирает себе, сообразуясь, как он думает, исключительно с доводами рассудка. Он постоянно уверяет, что, как бы он ни увлекся, а "из бюджета не выйдет". Но по сравнению с Диким, с Кит Китычами он много выигрывает. Его деловитость - деловитость честного предпринимателя, в нем нет азиатской распущенности, обмана, лжи, грязного надувательства. Правда, Васильков честен потому, что "ложь - экономически не выгодна", он прямо так и говорит: "В практический век честным быть не только лучше, но и выгоднее". Его деньги - умные деньги. Он знает им цену, но они для него не всё. Недаром Островский подчеркивает благородство его натуры, заставляет даже с нотками сентиментальности говорить о своей «младенческой душе» и оскорбленном Лидией "добром сердце". И, как правильно замечает исследователь творчества Островского Владимир Лакшин, "Васильков забывает все свои методические счеты и расчёты и в порыве ревности, как заправский романтический герой, вызывает Телятева к барьеру: "Ах, я рассказать тебе не могу, что делается в моей груди… Видишь, я плачу… Вот пистолеты!" И может ли не сочувствовать ему автор, когда после насмешки Лидии над его добрым порывом вкладывает ему в уста такую лирическую, такую "островскую" фразу: "Душа моя убита".