ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 17.10.2020
Просмотров: 1077
Скачиваний: 1
Отсутствие террористического заявления также является знаково-символическим воплощением позиций политических заказчиков. Если в тщательно спланированном террористическом акте нет никаких репрезентирующих заявлений, не обозначена организационная ответственность, не выдвигаются требования, значит, адресанты террористического послания представляют себя непримиримыми противниками той социальной системы, против которой направлена террористическая акция. Они не стремятся к урегулированию конфликта, им не нужны какие-либо уступки власти, их абсолютно не интересует ни статус политического субъекта, ни признание легитимности их деятельности в глазах общественного мнения. По-существу, это объявление тотальной и бескомпромиссной войны против ненавистного мира «других». Главным символом этой войны после 11 сентября 2001 г. стали обрушивающиеся башни Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке.
Между зарождением смысла террористического проекта и его воплощения в теракте располагается зона формирования образно-символического воздействия терроризма. Большую роль здесь играет выбор объекта террористического нападения. Для того, чтобы стать символом, он должен привлечь к себе особое общественное внимание, удивить неожиданностью выбранной мишени, шокировать людей.
В период совершения теракта текст террористического послания как фиксированная система знаков приобретает устойчивое положение и проявляется в множественности смысла. Главный смысл теракта – демонстративное насильственное устрашение становится основой, к которой прикрепляются множество мелких смысловых деталей, образующих гетерогенную структуру послания. Символическое пространство теракта включает в себя ряд знаковых элементов, служащих укреплению структуры главного смысла. Это атрибутивные артефакты террористического действия (взрывчатка, пояс шахида, следы разрушений, наличие мертвых тел); фоновое обрамление теракта (чтение молитв, использование музыки, кино- и фотосъемка, террористические знаки, эмблемы); внешний вид террористов (военная одежда, маски); стереотипы поведения террористов (нервозность, жестокость в обращении с заложниками, разговоры о предстоящей смерти, установка строгих запретов для заложников); шоковое психологическое состояние жертв. В целом создается атмосфера подавления аудитории страхом близкого приближения смерти.
Знаки организаторской террористической деятельности отчетливо проявляются в общих контурах осуществления теракта, его сценарной театральности. Неотъемлемой чертой современного терроризма, его знаковой визитной карточкой стала театральность. «Терроризм – это театр, – заявил Брайан Дженкинс, – теракты зачастую тщательно срежиссированы, чтобы привлечь внимание электронных СМИ и международной прессы».Беззастенчивая эксплуатация «эстетики шокирующего» в медиа-среде привела к тому, что для обывателей подобного рода экстремальные события, помимо их воли, действительно стали зрелищем. Очевидно, что катарсическое воздействие, вызываемое откровенной мифологической фабульностью режиссерских задумок террористических акций, имеет целью манипулирование общественным мнением, информационную экспансию, направленную на массовое сознание.
Медийный уровень ИТП. В период совершения теракта террористический процесс переходит в новую фазу информационного развития. На этом этапе посредством СМИ осуществляется передача устрашающего информационного послания террористов непосредственным адресатам – власти и массовой аудитории. Семиотическое пространство террористического послания резко расширяется в границах смыслового содержания и оценочных рефлексий. Шоковое состояние масс усугубляется хаосом непроверенной информации, панических слухов и предположений, ретранслируемых СМИ. Телевидение, Интернет, печать, радио становятся в это время не только проводниками терророносной информации, но и механизмом расширенного воспроизводства террористического воздействия. В обществе возникает терророфонический эффект. Терророфония – это общественный резонанс, вызванный террористической акцией, это неотъемлемая характерная черта террористического процесса, которая не только фиксирует адаптацию терроризма в массовом общественном сознании, но и запускает механизм психологических изменений в менталитете, мировоззрении, образе жизни, как на личностном, так и на социальном уровне.
Одним из главных факторов семиотического расширения террористической репрезентации служит столкновение в едином информационном поле различных, противостоящих друг другу, интерпретационных схем и социально-политических мотиваций. В итоге представление о терроризме в общественном мнении оказывается аморфным и расплывчатым. Об этом свидетельствуют социологические опросы россиян.
В массовом общественном сознании благодаря СМИ сформировался целый ряд интерпретационных мифов о терроризме, которые можно представить следующим образом:
1) Миф о биологической предопределенности терроризма. Для него характерна убежденность в том, что генетические корни терроризма кроются в биологической природе человека, в природной инстинктивной силе агрессивности, которая находит выход в насилии над беззащитными людьми.
2) Миф о терроризме как проявлении патологического состояния психики. Этот миф, укоренившийся в массовом сознании, исходит из предположения о том, что террористы – психически больные люди, а их агрессивно-угрожающее неадекватное поведение – отражение серьезного душевного заболевания.
3) Миф об уголовной обусловленности терроризма и его неполитическом характере. Различные формы террористической деятельности должны соотноситься с уголовными преступлениями, а их организаторы, участники и исполнители обязаны нести уголовную ответственность согласно законодательным нормам. Однако сведение терроризма к уголовщине нивелирует его смысловое содержание, игнорирует его социально-политическую природу, мешая тем самым разработке эффективных мер антитеррористической борьбы.
4) Миф о национально-этнической и религиозной детерминации терроризма. В обыденном общественном сознании терроризм нередко определяется по национальной или религиозной принадлежности представителей террористических движений. В общественных дискуссиях и выступлениях политических деятелей периодически появляются заявления о том, что «терроризм не имеет национальности», «терроризм и ислам вещи не совместимые» и т. п., но в обществе нет понимания того факта, что терроризм в силу своих мимикрирующих способностей может облачаться в любые идеологические одежды, оставаясь деструктивным способом устрашения.
5) Миф о международном терроризме в контексте глобализации. Международный статус терроризма доказывается интернациональным составом террористических организаций; расположением тренировочных баз и объектов террористических нападений в отдаленных друг от друга странах; многоканальной системой международного финансирования деятельности террористов; децентрализованным сетевым принципом взаимосвязи и управления и другими факторами. Однако понятие «международный терроризм» все чаще стало употребляться в чрезмерно расширительном смысле, всецело поглощающем конкретные формы его проявления. Он стал превращаться в фантомный образ вселенского мирового зла, угрожающий самим основам человеческой цивилизации. В политизированном информационном пространстве международный терроризм рассматривается как сила, противостоящая западу во главе с США, и как реакция на глобализацию, которая происходит в форме доминирования и господства стран «большой восьмерки». Уместно вспомнить известную концепцию С. Хантингтона о конфликте цивилизаций. Идея конфликта цивилизаций, возведенная в степень «войны миров», противоречит реальной сложившейся ситуации, так как абсолютизирует, с одной стороны, единство Запада и, с другой стороны, единство экстремистских устремлений Востока, а также игнорирует внутрицивилизационные противоречия. Придание понятию «международный терроризм» фетишистских качеств объекта глобализации мифологизирует его и создает трамплин для манипуляции общественным мнением.
Кроме уже обозначенных мифологических конструкций распространены мифы о социально-экономической детерминации терроризма, о его революционности, об аномическом максимализме, о форме деформированной социализации, о вынужденной деловой стратегии слабых и т. п.
Рефлексивно-художественныйуровень ИТП. Рамки терророфонии в постмедийный период значительно расширяются, так как в процесс включаются новые информационные каналы влияния, например, кино и художественная литература. Происходит следующий виток информационно-терро-ристического процесса, в результате которого «терророносная» информация приобретает иные формы и очертания, переосмысливается в художественных образах, кодируется в определенных символах и знаках. В дальнейшем художественно-преобразованная информация дает следующий импульс информационно-террористическому процессу: теперь уже воображаемая террористическая действительность воздействует и на общественное мнение, и на террорократическую элиту, и на власть, и на самих субъектов террористического действия.
Во втором параграфе первой главы«Терроризм как форма социокультурной деструктивности» раскрывается понятие социокультурной деструктивности, терроризм в пространстве культуры рассматривается как форма ее проявления, для которой характерно разрушение исходного механизма, обеспечивающего жизнеспособность враждебной террористам социальной общности. В указанном контексте деструктивность реализуется на уровне девиантного отражения действительности. Она детерминирована различными формами идейной мотивации и объективирована целями и задачами социально-политической, националистической или религиозной борьбы в ее наиболее агрессивном и милитарно-аномическом выражении.
Социокультурная деструктивность терроризма проявляется в двух формах своей функциональности:1) корпоративном деструктивном воздействии на социум и 2) личностной деструкции носителей террористического мировоззрения. Оба этих процесса теснейшим образом взаимосвязаны и взаимообусловлены. Террористическая практика деструктивного давления на общественное мнение неизбежно интериоризируется на внутреннее ментально-пси-хологическое состояние участников террористических действий и, как следствие, может привести их к морально-нравственной деградации и саморазрушению личности. И, наоборот, в террор могут приходить люди с уже сформировавшимся деструктивным складом сознания.
Социокультурная деструктивность терроризма выражается в следующих чертах: 1) дестабилизация общественно-политической ситуации; 2) дезорганизация властных структур; 3) дезинтеграция социальных связей, распространение нигилизма и анархии; 4) провоцирование ответной агрессии; 5) горгонофобия, катастрофизм и апокалипсизм; 6) усиление мортилатрических настроений в обществе; 7) дегуманизация как следствие изменения аксиосферы; 8) архаизация сознания и общественных отношений, ставка на социальную регрессию.
В данном параграфе диссертантом для более четкого определения ментально-психологических состояний, возникающих в обществе в ходе террористического процесса, вводится понятия «горгонофобия» и «мортилатрия».
В термине «горгонофобия» выражено патогенное психологическое состояние боязни надвигающейся террористической угрозы. Этимологически данный термин объясняется аналогией с известным древнегреческим мифом о смертоносном ужасающем воздействии горгоны Медузы. Горгона в античном космоцентрическом мировоззрении олицетворяла собой силы изначального природного хаоса, иррационального по своей сути, алогичного, пугающего своей непредсказуемостью и всеохватностью, ужасающего глубиной своего темного агрессивного потенциала. Учащающиеся вспышки горгонофобии способствуют формированию катастрофического сознания, ориентированного на восприятие пессимистических, ужасающих сценариев разрешения социальных конфликтов.
Виктимология фиксирует в качестве одного из основных деструктивных последствий воздействия терроризма на общественное сознание возвратную стихийную агрессию той части воспринимающей аудитории, которая эмоционально и психологически настроена на жесткий насильственный ответ возникшей террористической угрозе. Причем, если одна часть жертв, воспринявших террор через СМИ, поддерживает власть в стремлении ответить на вызов террористов легитимными средствами военного характера, санкционированными государством, то другая часть ориентируется на экстремистские насильственные способы наказания виновных. Взрывы возвратной агрессии направляются на социальные группы людей, выбранные по какому-либо символическому признаку, формально соотнесенному с принадлежностью к террористам.
Еще одним последствием ужасающего воздействия терроризма на социум является апатия. Чувство апатии, усталости от непрерывного ощущения страха и тревоги обволакивает человеческое сознание и погружает его в заторможенное состояние пассивного созерцания, аморфности и невозмутимого равнодушия. Возможно, комплекс апатии, как вынужденная реакция на террористический вызов, несет в себе некоторую компенсаторную функцию, гасит протестную агрессию, уменьшает опасность социального взрыва и блокирует процессы конфронтации. Однако не стоит преувеличивать позитивные возможности этой тенденции, так как обратной ее стороной является дегуманизация культуры, а это неизбежно связано с процессом углубления деструктивности.
Специфика деструктивности терроризма теснейшим образом связана с социально-психологическим комплексом особого отношения к смерти – мортилатрии. Понятие мортилатрия (от латинского mors, mortis – смерть и греческого ????????- служить, поклоняться) вводится для того, чтобы обозначить культ смерти во имя какой-либо высокой цели. Неважно, будет ли этой целью джихад, торжество революции или национальное освобождение.
Диссертант провел разграничение понятия «мортилатрия» и понятия «некрофилия», введенного в научный оборот Э. Фроммом. У некрофила любая смерть выступает объектом почитания как обобщенное выражение внутренних устремлений индивида. В мортилатрии внимание фиксируется лишь на героической смерти, которая романтизируется и идеализируется. Мортилатрию отличает также идея личного самопожертвования и парадоксальность оптимистической настроенности. Но главная особенность заключается в ксеноразличительном механизме проявления упомянутых феноменов. Некрофилия по Э. Фромму обусловлена человеческими страстями: «Человек сам взращивает в себе комплексы некрофила. Немотивированная жестокость, безветрие души, дистрофия интуиции и чувств. Технизированный мир, мертвящая рутина бюрократии – вот приметы той среды, в которой обитает некрофил». Мортилатрия воспитывается, в отличие от некрофилии, на героических идеалах и выглядит внешне убедительной. Она апеллирует к благородным порывам справедливости, находясь под неосознанным ее носителями влиянием «культуры смерти», порождающей хаос и террор. Процессы развития и воспроизводства мортилатрических тенденций в диссертации прослежены на примере влияния ницшеанства на мировоззрение эсеровских террористов в начале ХХ в. и зафиксированы по эпистолярным, мемуарным и художественным источникам, исходящим от таких известных адептов революционного терроризма как Г. Гершуни, И. Каляев, Б. Савинков и др.