ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3168
Скачиваний: 1
Поэтому в Стокгольме предпочли не извлекать уроков из разгрома шведской армии под Полтавой. Объявили, что, конечно, потери прискорбны, но зато спасен король, и за это надо благодарить бога. Распространилась официальная версия сражения под Полтавой, согласно которой с русской стороны, оказывается, против 20 тысяч шведов сражалось 200 тысяч солдат! Идею заключения мира на условиях возвращения исконно русских земель приравняли к измене. Отказ от заключения мира в Швеции связывали с расчетами на военную помощь крупнейших государств Западной Европы. Подобные надежды сразу же после Полтавы начали внушать в первую очередь английские дипломаты. В конечном итоге отрицательное отношение Швеции к мирным переговорам явилось отражением нового положения России, созданного Полтавой. Очень характерной была первая реакция ошеломленной Европы. Известие о победе русских вызвало удовлетворение в столицах двух стран — Дании и Саксонии, где возродились затаенные мечты о ликвидации унизительных договоров, навязанных им Швецией,— Травендальского и Альтранштадтского. В Голландии реакция оказалась значительно более сдержанной. Тем не менее здесь не препятствовали русскому послу А. А. Матвееву устроить но случаю Полтавской победы большой праздник с фейерверком. Иначе дело обстояло в Вене. Императорское правительство запретило русскому послу устраивать какое-либо торжество. В Лондоне не скрывали своего огорчения уничтожением армии Карла XII. Естественно, что во Франции, где Швецию считали союзником, тоже не испытывали радости. В Берлине пришли в ужас, ибо прусская политика строилась тогда в расчете на победу Карла.
Полтава перевернула представления европейских государств о России. Уходит в прошлое недооценка сил России, неверие в ее возможности, пренебрежение к ней. Американский историк Роберт Мэсси, называя Полтаву «грозным предупреждением» всему миру, пишет: «Европейские политики, которые раньше уделяли делам царя немногим больше внимания, чем шаху Персии или моголу Индии, научились отныне тщательно учитывать русские интересы. Новый баланс сил, установленный тем утром пехотой Шереметева, конницей Меншикова и артиллерией Брюса, руководимых их двухметровым властелином, сохранится и разовьется в XVIII, XIX и XX веках».
Действительно, укоренившееся из-за нарвского поражения представление о русских окончательно вытесняется потрясающим впечатлением от Полтавы. Но это не сделало отношение к России более дружественным. Напротив, появился осложняющий действия русской дипломатии фактор — страх перед Россией, недоверие к ее политике, подозрительность к ней. Раньше и ярче всего это отразилось в политике Англии и Австрии. Другие европейские страны в той или иной степени разделяли эти настроения. Вместе с тем возникло и сильное стремление использовать русское могущество в своих интересах. Русским дипломатам уже не приходится, как раньше, жаловаться на невнимание или пренебрежение к ним. Однако теперь от них требуется гораздо больше прозорливости, осторожности. Отныне пережитки простодушной наивности и непосредственности, унаследованные от старомосковской дипломатии, становятся непростительными. Период ученичества для петровских дипломатов закончился; отныне они представляют великую европейскую державу. К счастью, они не питали иллюзий, что после Полтавы дела пойдут легко и просто. Новое ощущение спокойной уверенности в своих силах, гордости за свою страну русские дипломаты перенимали у самого Петра. Ему Полтава не вскружила голову, и трезвый реализм его политики становится еще заметнее. Полтавская победа не побудила Петра вносить какие-либо принципиальные изменения в эту политику. «У него было одно желание,— пишет С. М. Соловьев,— кончить как можно скорее тяжкую войну выгодным миром, и поэтому он не давал ни себе, ни войску, ни народу своему отдыха, чтоб воспользоваться Полтавою и вынудить у Швеции мир поскорее и как можно выгоднее».
Но почему же мир не был заключен сразу после Полтавы, когда враг был повержен в прах, а Россия вознеслась к вершине величия? Почему потребовалось еще двенадцать лет тяжелой войны, уже достаточно измучившей русский народ? Большинство наших историков предпочитают вообще не ставить такой вопрос, ограничиваясь спокойным описанием внешней политики Петра. Но академик Е. В. Тарле этот вопрос не только не обходит, он отвечает на него. Его ответ сводится к тому, что принудить Швецию и Карла XII к заключению мира помешало отсутствие сильного флота у России и наличие флота у Швеции, что давало возможность шведам отсидеться за морем, питая призрачные надежды на английскую помощь. «И если бы не существовало шведского флота или если бы в дни Полтавы у России уже был на Балтийском море флот, который мог бы изгнать шведов с моря и вместе с тем был бы настолько внушителен, чтобы сделать невозможным активное вмешательство Англии на стороне Швеции, то война, вероятно, и окончилась бы очень скоро после Полтавы, в 1709, а не в 1721 г.». Однако в другой своей работе — «Русский флот и внешняя политика Петра I» Е. В. Тарле приводит данные со ссылкой на донесение английского посла в России Ч. Витворта о том, что еще в мае 1708 года около Кроншлота стояли 12 русских линейных кораблей с 372 орудиями, 8 галер с 64 орудиями, 6 брандеров и 2 бомбардирских корабля, мелких судов — около 305. «Все это представляло силу, и силу немалую»,— заключает Е. В. Тарле. К этому можно добавить, что война с Карлом XII ни на минуту не прекратила усиленное строительство кораблей русского Балтийского флота. Кстати, вернувшись после Полтавской победы в Петербург, Петр первым делом заложил очередной военный корабль, названный «Полтава». Таким образом, флот у русских уже был, Англия еще связана и будет связана несколько лот испанской войной, а Швеция, между прочим, находилась в пределах досягаемости и для русской пехоты — через Финляндию, зимой же — по льду Ботнического залива...
В. О. Ключевский считает, что мир с Швецией сразу после Полтавы не был заключен не в результате отсутствия материальных возможностей, а из-за серьезной внешнеполитической ошибки Петра. Знаменитый историк не видит смысла в погоне Петра за союзниками, особенно из числа германских государств, тогда как «Лесная и Полтава показали, что Петр одинокий сильнее, чем с союзниками». Ключевский утверждает, что «главная задача, стоявшая перед Петром после Полтавы,— решительным ударом на Балтийском море вынудить мир у Швеции разменялась на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие томительную 9-летнюю войну еще на 12 лет».
Мнения двух крупных историков не получили всестороннего обоснования и подтверждения их конкретными исследованиями. Некоторые историки вообще считают неразрешимой загадкой вопрос о целях послеполтавской дипломатии Петра. Так, Т. К. Крылова пишет: «Невозможно сейчас с полной достоверностью разрешить вопрос о том, каковы были замыслы Петра после Полтавы,— ограничивал ли он свою задачу утверждением России в Восточной Прибалтике или уже видел себя в недалеком будущем владетелем Карлскроны и Киля». Последнее любопытное предположение советского специалиста по внешней политике Петра свидетельствует, что, возможно, царь после Полтавы имел грандиозные завоевательные замыслы. Представляется, однако, что гораздо ближе к истине утверждение С. М. Соловьева, что у Петра тогда «было одно желание — кончить как можно скорее тяжкую войну». Справедливость этого мнения подтверждается простым сопоставлением внешней политики с внутренним, особенно экономическим, положением измученной России после Полтавы. Бесспорно, здесь одна из еще невыясненных проблем петровской внешней политики. Очевидно также, что ее решение можно найти лишь в самих событиях послеполтавской дипломатии Петра.
Она по-прежнему осуществляется одновременно и в неразрывной связи с продолжающейся Северной войной. Победоносным русским войскам не пришлось отдыхать после Полтавы. Одна армия во главе с фельдмаршалом Шереметевым 15 июля двинулась в Прибалтику, чтобы осаждать Ригу. Ментиков, который теперь тоже стал фельдмаршалом, с другой армией пошел в Польшу.
Если Шереметеву придется воевать основательно против шведов, то возможный противник Меншикова в Польше предпочел не дожидаться прибытия его войск. Армия генерала Крассау поспешно удалилась в шведскую Померанию. Вместе с ней, бросив свой польский трон на произвол судьбы, бежал и Станислав Лещинский. Почти одновременно в Польшу вступила 14-тысячная армия Августа II. Он давно обещал ввести саксонские войска, но потребовалась Полтава, чтобы он решился на это. 8 августа 1709 года Август объявил Альтранштадтский договор недействительным. Оказывается, три года назад его ввели в заблуждение недобросовестные советники, действовавшие, кстати, в соответствии с его прямыми указаниями. Теперь Август требует возвращения ему польской короны, от которой он тогда отрекся. Чтобы получить ее, он стремится вновь стать союзником России, которая в свою очередь идет на это, рассматривая Августа как наименьшее зло, неизбежное для восстановления Северного союза. Единственное, что мог позволить себе Петр,— это дать Августу понять в довольно занятной форме, как Россия относится к его прошлой деятельности в качестве союзника.
В октябре 1709 года Петр встретился с Августом в Торуне и подарил ему шпагу. Об этом не стоило бы упоминать, если бы не то обстоятельство, что эту же самую шпагу царь уже дарил тому же Августу несколько лет назад. Однако благодарный «союзник» не нашел ей лучшего применения, чем использовать ее для подарка Карлу XII во время недавнего пресмыкательства перед шведским королем в Альтранштадте. Под Полтавой русские захватили со всем генералитетом и личные вещи короля, среди которых обнаружили эту злополучную шпагу. Теперь в назидание Августу Петр использовал ее в качестве орудия воспитательного воздействия. В Торуне состоялось подписание нового договора Петра с Августом, который восстановил прежние союзнические отношения и обязательства. Например, как и прежде, Август выпросил русские денежные субсидии. Россия обещала передать Августу как саксонскому курфюрсту Лифляндию в виде наследственного владения. Но договор содержал и существенно новое условие, отразившее изменение, вызванное Полтавой. Если раньше предусматривался переход к России только Ингрии, теперь Август согласился на присоединение к России и Эстляндии с Ревелем. Вообще, поведение Августа во время этой встречи с Петром поражало лакейским раболепием короля перед царем, что, впрочем, не делало его более надежным союзником.
В начале войны против Швеции русской дипломатии пришлось потрудиться, чтобы привлечь к участию в войне Речь Посполитую. Эта задача решилась Нарвским договором 1704 года. Польские и литовские войска играли определенную роль в борьбе против шведов и Станислава Лещинского. Однако примитивная организация польско-литовских сил не позволяла надеяться на возможность их использования за пределами Речи Посполитой. После полтавского разгрома шведская интервенция ей больше не угрожает. Поэтому Речь Посполитая впредь не участвует в Северной войне. Для отношений России с Полыней положительную роль играло признание в 1710 году Варшавским сеймом договора 1704 года и «вечного мира» 1686 года. Через 23 года после подписания договор, наконец, утвердили, что явилось еще одним показателем укрепления международного положения России. Однако в целом взаимоотношения с Польшей не стали проще и лучше, как мы увидим в дальнейшем.
Почти одновременно с русско-саксонским союзом (на один день позже) был подписан и союзный договор о войне против Швеции с Данией. Здесь дело обстояло сложнее, чем при заключении нового договора с Августом. Сама Дания активно стремилась воспользоваться тяжелым положением Швеции, чтобы ликвидировать Травендальский договор и попытаться вернуть земли, захваченные шведами. Русско-датские переговоры о возобновлении союза начались еще до Полтавы. Тогда Дания требовала крупных денежных субсидий, и Россия соглашалась предоставить их. После Полтавы Дания подписала договор без всяких субсидий. Этому решительно воспротивились Англия и Голландия. Они опасались не только нового могущества России, но и того, что возобновление участия Дании в Северном союзе приведет к отзыву датских войск, которые участвовали в войне против Франции. Поэтому России и ее союзникам — Дании и Саксонии пришлось дать морским державам гарантию, что датские и саксонские солдаты не будут отозваны из состава армий Великого союза. Таким образом, Северный союз в том же составе, как в самом начале войны против Швеции, формально удалось восстановить.
Более того, русская дипломатия пытается даже расширить этот союз путем привлечения к нему новых участников. Наибольший интерес, как и раньше, вызывала Пруссия. Расположенная между Польшей и шведской Померанией, куда ушли шведские войска из Польши, она занимала важное стратегическое положение. До Полтавы, как уже говорилось, Пруссия вела обычную для нее двусмысленную линию, пытаясь одновременно иметь дружбу с Карлом и Петром, чтобы вымогать что-то в свою пользу от каждого из соперников. Именно тогда рождалась знаменитая прусская политика, сочетавшая в себе трусость, хищничество и коварство. Пруссия добивалась непрерывного расширения за чужой счет, «всегда следуя,— писал К. Маркс,— за кем-либо в качестве мелкого шакала, чтобы урвать кусок добычи». Полтава нанесла удар прусской дипломатии пресмыкательства перед Карлом. Однако, будучи вынужденной менять союзника, она не прекращает двойной игры. Как раз в октябре 1709 года, когда король Пруссии Фридрих I спешил в Мариенвердер на свидание с Петром, он, еще не встретившись с ним, уже предавал царя. Через прусскую территорию свободно проходила в это время шведская армия генерала Крассау в свое убежище в Померании. Фридрих I тем самым не только помогал противнику Петра; он нарушал собственное обязательство о нейтралитете по договору с Данией и Саксонией, заключенному всего три месяца назад.
Фридрих I рассчитывал воспользоваться состоянием победной полтавской эйфории, в которой еще пребывал Петр. Король пытался воздействовать на него проявлениями невероятно приторной, фальшивой «любви и дружбы», рассчитывая на очередную выгодную добычу. Но, несмотря на великодушие и снисходительность Петра в отношениях с иностранными партнерами, щедро проявляемые им после Полтавы, царь все же сумел разглядеть суть лицемерных и невероятно наглых домогательств прусского короля. Надеясь на любимое Петром венгерское вино, которое лилось рекой, Фридрих попытался навязать свой излюбленный «великий замысел», то есть план раздела Польши. По этому фантастическому проекту Фридрих I хотел раздать огромные куски польских земель Августу II и Станиславу Лещинскому, то есть фактически Швеции, вознаградить Данию, даже Ганновер. Естественно, львиная доля доставалась Пруссии, вообще не участвовавшей в Северной войне. Любопытно, что России из «польских» владений предназначался... Петербург! Конечно, Петр с презрением отверг «великий замысел». Привлечь Пруссию к участию в Северном союзе ему не удалось. Единственное, что обещал Фридрих,— это не пропускать больше через свои владения шведскую армию. В награду за это ему был обещан в будущем в вечное владение город Эльбинг.
Петровская дипломатия предпринимает также попытку расширения Северного союза путем присоединения к нему курфюршества Ганновер — одного из крупных протестантских государств Германии. Для этой цели из Мариенвердера Петр отправил туда специальным послом князя Б. И. Куракина. Курфюрст Ганновера был сыном той самой Софии Ганноверской, которая встречалась с молодым Петром во время Великого посольства. Куракин получил задание добиться заключения наступательного или по крайней мере оборонительного союза России с Ганновером против Швеции. На протяжении долгого времени, до середины лета 1710 года, происходили сложные и запутанные переговоры, завершившиеся подписанием трактата сроком на 12 лет. От наступательного союза и вступления в Северный союз Ганновер уклонился, и достигнутое после долгих проволочек соглашение носило довольно двусмысленный характер. Договор с официальной формулировкой «о взаимной дружбе и союзе» предусматривал, что Ганновер будет содействовать обеспечению безопасности земель — Дании и Саксонии. За это Россия взяла на себя обязательство не нападать на шведские войска в Померании, если они сами не нападут на русских союзников. Фактически этот договор не только не усиливал Северный союз, но и ограничивал возможности русских действий против шведов в Германии. Конечно, в период до Полтавы такой договор мог бы рассматриваться как успех, но не после, когда благосклонность одного из германских курфюрстов уже не имела для России особой важности. Указывают на ценность договора в связи с тем, что курфюрст Ганновера должен был стать после смерти королевы Анны королем Англии. Так действительно и произойдет. Однако именно король Георг I будет в конце концов самым опасным и злейшим врагом России.