ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3173
Скачиваний: 1
Во главе конклава собора из 12 кардиналов был поставлен 1 января 1692 года князь-папа «святейший кир Ианикита, архиепископ Пресбурхский и всея Яузы и всего Кукуя патриарх», которым оказался бывший учитель Петра Никита Моисеевич Зотов, вполне подходивший по своим наклонностям для занятия высокого поста. Что касается Петра, то он удостоился лишь скромного звания протодьякона собора.
Это была злейшая пародия на всю церковную иерархию. По тем временам — святотатство необыкновенное. Иностранцы видели во всей этой затее определенную политическую направленность. И в этом есть доля истины, хотя многое надо отнести на счет едкого и грубого юмора царя, а также его стремления сплотить «компанию». Трудно сказать определенно, какой смысл вкладывал Петр в создание такого особого института шутовства в церковном оформлении. То, что православные иереи — почти сплошь пьяницы, ни для кого не секрет. В одном из документов того времени рассказывается, как пьяный священник хотел благословить полк стрельцов, отправлявшихся в поход, но когда, подняв руку, наклонился вперед, голова у него отяжелела, и он упал в грязь. Стрельцы подняли его, и он все-таки благословил их грязными перстами. Такие эпизоды происходили повседневно. Издавались указы, чтобы духовные лица не посещали питейных заведений. Церковные соборы XVII века принимали строгие решения против пьянства священников и монахов, срамивших церковь. Но тщетно. Теперь и Петр взялся за приведение служителей бога в божеский вид. Устав петровского всешутейшего собора, связывая воедино священство и пьянство, бил не в бровь, а в глаз.
Петр был верующим человеком, хотя, конечно, не таким, как его отец Алексей Михайлович. Но он глубоко презирал духовенство за невежество, за его враждебность к преобразованию России, и особенно за паразитизм черного монастырского священства. Признавая нравственную и государственную ценность религии, он все же не любил церковь, иерархи которой, впрочем, за немногими исключениями, отвечали ему взаимностью. Во времена большого значения религиозного фактора в международных отношениях подобная позиция имела свои положительные моменты, облегчая контакты с иностранцами, как с католиками, так и с протестантами разных направлений, возглавлявшими те или иные государства. Словом, в дипломатии Петр выступает, в отличие от своих предшественников, в более светском облике политика, независимого от церкви и веротерпимого.
Петр встал на путь духовной секуляризации быта русских людей, который во всех мелочах определялся церковным уставом. После смутного времени новая мирская, светская культура начинает вытеснять религиозное влияние. В испуге церковь обрушивает яростные гонения прежде всего против развлечений, смеха, веселья. Возобновляются жестокие преследования скоморохов. «Оцерковление» всей жизни православного подразумевало не только соблюдение постов, посещение служб, долгие молитвы и т. п.; человек должен был как можно меньше думать о мирском и предаваться лишь благочестивой подготовке к «истинной», «загробной» жизни. Особенно преследовался смех. В нем видели нечто бесовское, сатанинское. Ведь не случайно на иконах никто и никогда не изображен смеющимся. Знаменитый поборник церковной старины протопоп Аввакум требовал благочестивой жизни с бесчисленными «молитвами, поклонцами и слезами». Своим всешутейшим собором Петр начинает реабилитацию смеха и «реформу веселья», которая должна была освободить людей от духовного теократического ига и обратить их помыслы и силы к мирским заботам этого, а не того света. Так практически начиналась европеизация страны.
Возвращаясь к «компании» Петра, нельзя не сказать о тех взаимоотношениях, которые он в ней установил. Поскольку в то время в сознании господствовала монархическая идея, главой компании был потешный король, князь-кесарь Ф. Ю. Ромодановский. К нему положено было обращаться с соблюдением всех почестей. Остальные, включая самого Петра, были его подданными. Петр допускал обращение к нему членов «компании» не как к царю, но лишь в соответствии с его скромным еще воинским званием (капитан, шкипер и т. п.). Впрочем, в «компании» предпочитали обходиться и без чинов.
Однажды Петр специально упрекнул Апраксина за обращение к нему с царским титулом, «чего не люблю, а ты должен знать, как писать, ведь ты нашей компании». Эта «компания» служила ему для изучения и подбора ближайших помощников. Ведь в основе петровской реформы — прежде всего принципиально новые методы управления, переход от слепого повиновения к сознательному исполнению замыслов преобразователя. Петр нуждался в том, чтобы не только убедить в их правильности, но и получить откровенный совет. В. О. Ключевский писал: «Особенно любил Петр высказывать свои взгляды и руководящие идеи в откровенной беседе с приближенными, в компании своих «друзей», как он называл их. Ближайшие исполнители должны были знать прежде и лучше других, с каким распорядителем имеют дело и чего он от них ждет и требует. То была столь памятная в нашей истории компания сотрудников, которых подобрал себе преобразователь,— довольно пестрое общество, в состав которого входили и русские, и иноземцы, люди знатные и худородные, даже безродные, очень умные и даровитые и самые обыкновенные, но преданные и исполнительные».
Но при чем же в столь серьезном деле такая курьезная, даже дикая форма всешутейшего и всепьянейшего собора? Ответ на этот вопрос — в условиях, нравах, традициях того времени. Петр, как это подчеркивали и К. Маркс, и В. И. Ленин, вел борьбу с варварством варварскими средствами. К тому же и в цивилизованной Европе в то время среди верхов общества распространены были подобные шутовские общества. Английские аристократы тоже устраивали маскарадные клубы. При короле Вильгельме, которого так уважал Петр, существовал кощунственный клуб безбожников. Всешутейший собор являлся, таким образом, одной из форм европеизации. Да и в самой Руси была подобная традиция. Предтечей петровского собора служила, например, пресловутая «Служба кабаку», имитация одной из православных молитв, представлявшая собой своеобразное издевательство над верой и церковью...
В конце ноября 1692 года совершенно неожиданно молодой царь тяжело заболел и болел долго, больше месяца. Шведский резидент Кохен сообщал, что некоторые близкие друзья Петра уже заготовили на всякий случай лошадей, чтобы бежать из Москвы, если в Кремль вернется Софья. Однако страхи оказались напрасными: на рождество, то есть в конце декабря, царь уже был здоров. В молодости здоровье у Петра было богатырское. Тем не менее многие, особенно иностранцы, писали и пишут о его недугах, о том, что лицо его внезапно искажалось конвульсиями, что заметно дрожала у него голова и порой Петра охватывали приступы бешенства. Действительно, такое с царем иногда случалось. Объяснения этому давались самые различные. Одни полагали, что это результат болезни, о которой только что было сказано, другие связывали это с ужасными потрясениями, вызванными кровавыми событиями 1682 и 1689 годов. В Немецкой слободе ходили слухи, что болезнь царя вызвана действием яда, которым по тайному повелению Софьи пытались отравить молодого царя. Наконец, вспоминали и о дурной наследственности мужского потомства царя Алексея Михайловича. Его сыновья либо сразу умирали в младенчестве, либо были болезненными, как Федор и Иван, прожившие так недолго. Высказывается также предположение, что конвульсии и дрожь могли быть результатом сильного удара по голове. Но никаких сведений о таком факте не сохранилось. Правда, однажды вблизи Петра взорвалась граната, сильно опалившая ему лицо. Лишь спустя три недели он оправился от ожога. Как бы то ни было, есть основания считать, что все это не слитком мешало деятельности царя и оставалось его, так сказать, особой приметой, по которой Петра узнавали за границей, когда он ездил туда инкогнито.
Шел 1693 год. Жизнь Петра продолжалась своим чередом: официальные обязанности, «марсовы потехи», вечера в Немецкой слободе с долгими застольными беседами. Эти беседы не могли не укоренить в сознании Петра мысль, проходившую красной нитью в высказываниях его собеседников: могущественны те государства, которые омываются морями. Морской корабль — главное чудо, высшее достижение тогдашней науки и техники, символ мощи и прогресса. Когда речь заходила о морских сражениях, то Петр не мог не ощущать чувства неполноценности: он вообще никогда не видел моря!
Царь уже успел получить согласие матери на поездку в Архангельск — единственные тогда морские ворота России, открывавшие на несколько месяцев в году путь в Европу. В мае он три недели проводит на Переславском озере, плавает на судах своей флотилии, которая кажется ему теперь такой смешной и ненужной. Три дня продолжается прощальный пир у Лефорта, завершившийся пушечной пальбой и красочным фейерверком — очередным нововведением Петра, к которым Москва начинала привыкать. 4 июля Петр, Лефорт, Ромодановский, Бутурлин, Апраксин и многие другие близкие ему люди едут в сопровождении отряда стрельцов в Вологду. Отсюда путешественники двинулись дальше речным путем. А 30 июля царскую флотилию пушечным салютом встречает Архангельск. Сначала на 12-пушечной яхте собирались посетить монастырь на Соловецких островах. Но, когда Петр увидел несколько нагруженных товарами английских и голландских кораблей, он захотел обязательно проводить их и вышел в море. Данное матери обещание не делать этого было немедленно забыто. Шесть дней продолжалось первое плаванье Петра, оставившее у него неизгладимое впечатление. Узнав, что должны прибыть новые иностранные корабли, царь откладывает возвращение, лишь бы дождаться их прихода. С волнением рассматривает он невиданную им прежде картину морского порта, куда летом приходило до 100 кораблей из разных европейских стран. Разгрузка иностранных товаров, погрузка русских, шумная суета, разноязыкая речь, встречи и беседы с матросами и капитанами — на все это молодой царь взирает с крайним любопытством. Решено приобрести еще два корабля. Один из них заложили на верфи в Соломбале (остров, ныне часть Архангельска), другой поручено купить в Голландии. Только в октябре Петр вернулся в Москву.
Сильным ударом для Петра была кончина матери Натальи Кирилловны, последовавшая 25 января 1694 года. Человек крайне чувствительный, он тяжело переживал эту смерть. Но теперь кое-что в жизни Петра меняется: 8 апреля он последний раз участвует в очередной старинной кремлевской церемонии по случаю пасхи. Он и раньше делал это из уважения к воле матери. Отныне Петр окончательно отказывается от величественного древнего ритуала, отнимавшего так много времени и создававшего лишь иллюзию могущества и величия Московского государства.
Всю зиму идет подготовка к новой поездке в Архангельск, намеченной на следующее лето. Именно для этого Петр и оставил там воеводой будущего флотоводца Ф. М. Апраксина. Он часто писал ему подробные и детальнейшие наставления, причем как бы передавая распоряжения князя-кесаря Ф. Ю. Ромодановского. В одном из писем — характерное проявление юмора Петра насчет своего потешного суверена: «он, государь, человек зело смелый к войне, а паче к водному пути». В действительности Ромодановский, мягко говоря, воинской доблестью не отличался и моря не любил, хотя во время второго путешествия в Архангельск и фигурировал в качестве адмирала.
В это путешествие Петр отправился из Москвы 1 мая 1694 года. Его сопровождало уже не 100, а более 300 человек. Достигнув Вологды на лошадях по суше, отправились затем по рекам на 22 баркасах. По пути делали иногда остановки. Так, когда флот пришел в Устюг Великий, его встретил местный воевода П. А. Толстой — будущий знаменитый петровский дипломат, устроив богатый ужин для гостей. Он служил воеводой в этом северном городке потому, что был замешан в мятеже 1682 года на стороне Софьи. Возможно, встреча с Петром послужила поводом к его возвращению в Москву. 18 мая прибыли в Архангельск, а уже 20 мая состоялся торжественный спуск на воду первого корабля, заложенного Петром в прошлом году. Затем Петр отправляется на Соловецкие острова посетить монастырь. По пути яхта «Святой Петр» попала в сильный шторм. Впервые Петр воочию увидел страшную мощь морской стихии. Вернувшись в Архангельск, он ждет корабль, заказанный в Голландии, который достиг Архангельска 21 июля, пробыв в пути пять недель и четыре дня. Капитаном этого корабля, названного «Святое пророчество», назначили уроженца самого сухопутного государства — швейцарца Франца Лефорта, а Петр получил скромную должность шкипера. На корабле впервые подняли русский флаг, состоявший из трех горизонтальных полос: красной, синей и белой,— вариация флага Голландии, на котором Петр и поменял местами синюю и белую полосы. Таким флаг России оставался до 1917 года.
Затем три русских корабля пошли в морской поход, сопровождая уходившие на родину голландские и английские суда. В литературе этот поход, продолжавшийся неделю, часто именуется выходом в Ледовитый океан. В действительности первые русские корабли лишь прошли горло Белого моря и, огибая Кольский полуостров, дошли до мыса Святой нос в Баренцевом море. Это примерно 250 — 300 морских миль от Архангельска. Однако плавание в северных водах — даже сейчас дело нелегкое. Тогда же при отсутствии современной навигационной техники, лоций, ориентиров па берегу и т. п., а также в связи с неопытностью русских флотоводцев было очень опасно. Корабли то и дело садились на мель, теряли ориентировку. Но Петр был в восторге и навсегда полюбил море. Поэтому путешествие в Архангельск, конечно, не просто очередное потешное мероприятие. Петру предстояло принять историческое решение о создании русского морского флота. Ему необходимо было понять и ощутить, что же это такое — морское плаванье.
5 сентября 1694 года Петр вернулся в Москву, где уже кипела работа по устройству нового, небывалого по размерам потешного сражения. На берегах Москва-реки, между селами Коломенское и Кожухово, в течение трех педель шли ожесточенные «бои» между «польским королем» Бутурлиным, в распоряжении которого находились старые стрелецкие полки, и князем-кесарем генералиссимусом Ромодановским, возглавлявшим Семеновский, Преображенский и другие полки нового строя. В их числе находился бомбардир Петр Алексеев. Как обычно, «побежденными» оказались стрельцы. На этот раз в учениях участвовало больше 20 тысяч человек. И хотя употреблялись деревянные штыки с тупыми концами, пороха не жалели. 24 человека были убиты, 50 — ранены. Это была последняя потешная экзерциция, которая вошла в историю под названием Кожуховского похода. «Когда осенью,— писал Петр,— трудились мы под Кожуховом в марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на уме не было; однако же эта игра стала предвестником настоящего дела».
Пора приниматься за настоящее дело. Прошло уже пять лет после устранения Софьи, пять лет власти Петра. А он эти годы занимался лишь «потехами» да общением с иностранцами Немецкой слободы. Конечно, нельзя считать все это потерянным временем. Петр учился, мужал, становился военным и морским специалистом на уровне не ниже иностранных, служивших в России. Главное — он искал пути и средства для усиления независимости и могущества России, растущее отставание от Запада которой он понимал все отчетливее.
Понятно также доверие молодого царя к Л. К. Нарышкину, возглавлявшему правительство, ведь Лев Кириллович был братом его матери, также не в меру доверявшей ему. Положение стало меняться после ее кончины. Петру уже 22 года. Царь Федор в этом возрасте закончил свое царствование. А Петр жил как бы в другом мире, все более удаленном от Кремля, его нравов, обычаев и его политики. Политика же эта как во внутренних, так и во внешних делах являла собой безотрадную картину. Неразбериха и небрежность в сочетании с казнокрадством и бездельем отличали правление Нарышкина. Некоторые из бояр, присоединившихся к Петру в 1689 году, теперь сожалели о времени правления Софьи. У нее, конечно, было немало пороков, но она хоть как-то управляла. Роптал и народ: на уме у царя одни потехи, связался с немцами, делами не занимается...
АЗОВСКИЕ ПОХОДЫ
Однако именно в это время уже прорастали «семена великих дел». Армия, флот и море вот что нужно России не только для укрепления международного положения, но и для упрочения ее как независимой державы. Общение с иноземцами вопреки мнению приверженцев старины было для Петра средством решения истинно патриотических, национальных задач России. Генерал Гордон передавал ему профессиональные военные знания. Франц Лефорт расширял его кругозор, заражал оптимизмом. Не зря князь Куракин называл Лефорта за веселый и беспокойный прав «дебошаном французским». Любопытно, что, судя по письмам этого швейцарца, он искренне был озабочен судьбами России, а главное — он понял и оценил, какой богатой, необыкновенной натурой, каким талантливым был его молодой царственный русский друг.