ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 29.10.2023
Просмотров: 307
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
ДАНТОН. Теперь я с вами; один бог знает, чем все это кончится.
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТРИБУНАЛ
ЭРМАН (Дантону). Ваше имя гражданин?
ДАНТОН. Мое имя вам назовет революция, Я скоро обрету себе пристанище в небытии, а имя мое - в пантеоне истории.
ЭРМАН. Дантон, Конвент обвиняет вас в заговоре с Мирабо, Дюмурье, герцогом Орлеанским, жирондистами, интервентами и сторонниками Людовика Семнадцатого.
ДАНТОН. Мой голос, который я так часто поднимал в защиту народа, легко опровергнет эту клевету. Пусть появятся здесь ничтожные люди, обвиняющие меня, и я покрою их позором. Пусть придут сюда члены Комитетов, я буду отвечать только перед ними. Они нужны мне как обвинители и как свидетели. Пускай они покажутся. Впрочем, какое мне дело до вас и до вашего приговора? Я уже сказал: я найду себе скоро приют в небытии. Жизнь надоела мне, и пусть ее забирают. Я жажду избавиться от нее.
ЭРМАН. Дантон, дерзость - свидетельство вины. Невиновность хранит спокойствие.
ДАНТОН. Личная дерзость достойна порицания, но гражданское мужество, которое я так часто проявлял в сражениях за свободу, - высочайшая из добродетелей. Вот моя дерзость и мое мужество, и ими я пользуюсь здесь во благо республики и против моих жалких обвинителей. Как я могу сдержаться, когда на меня возводят низкую клевету?.. От такого революционера, как я, нельзя ждать хладнокровной защиты. Такие люди - надежда революции, и чело их осеняет гений свободы.
Аплодисменты в зале.
Меня обвиняют в том, что я состоял в заговоре с Мирабо, с Дюмурье, с герцогом Орлеанским, что я ползал у ног ничтожных тиранов; меня заставляют держать ответ перед непреклонной и неумолимой справедливостью... О жалкий Сен-Жюст, ты ответишь перед потомками за это преступление!
ЭРМАН. Я требую, чтобы вы отвечали спокойно! Вспомните Марата - он почтительно разговаривал со своими судьями.
ДАНТОН. Вы осмелились поднять руку на Дантона - так не удивляйтесь, что он поднялся перед вами во весь рост! Я задавлю вас весомостью своих деяний... Я этим не горжусь. Нами управляет рок, но только великие натуры способны быть его исполнителями.
Это я объявил на Марсовом поле войну монархии; это я нанес ей поражение десятого августа; я уничтожил ее двадцать первого января и бросил в лицо европейским монархам королевскую голову, как перчатку.
Снова аплодисменты.
(Берет обвинительный акт.) Когда я смотрю на этот позорный документ, я весь дрожу от гнева. Где они, то люди, которые якобы силой заставили Дантона в тот памятный день, десятого августа, выйти к народу? Кто эти необыкновенные люди, вдохнувшие в него энергию? Пусть покажутся мои обвинители! Я отвечаю за свои слова! Я разоблачу этих презренных негодяев и отшвырну их назад, в пустоту, из которой лучше бы они никогда не выползали!
ЭРМАН (звонит). Вы что, не слышите колокольчика?
ДАНТОН. Голос человека, защищающего свою честь и свою жизнь, перекричит твой колокольчик!.. Это я раззадорил в сентябре юную поросль нашей революции трупами умерщвленных аристократов. Это мой голос ковал оружие для народа из золота аристократов и богачей. Это мой голос гремел, как ураган, и погребал клевретов деспотизма под лавиной ружейных штыков! Бурные аплодисменты.
ЭРМАН. Дантон, вы охрипли, вы слишком волнуетесь. Вам надо отдохнуть, свою речь вы закончите в следующий раз... Заседание переносится.
ДАНТОН. Теперь вы знаете Дантона. Еще несколько часов - и вы сможете сказать: он почил в объятиях славы.
ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ. КАМЕРА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ДИЛЛОН, ЛАФЛОТТ, НАДЗИРАТЕЛЬ.
ДИЛЛОН. Болван, убери свой красный нос, светишь им мне прямо в глаза. Ха-ха-ха ха!
ЛАФЛОТТ. Молчал бы ты. Посмотри лучше на свою лысину - чистый фонарь. Ослепнуть можно. Ха-ха-ха!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Ха ха-ха-ха! Вы, господин, наверное, и прочесть при таком фонаре можете? (Показывает записку, которую держит в руке.)
ДИЛЛОН. Дай сюда!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Господин, у меня в карманах пусто.
ЛАФЛОТТ. А по штанам не видно - они прямо лопаются.
НАДЗИРАТЕЛЬ. То-то и оно - одни дырки сверкают. (Диллону.) Стыдно перед вашим сиятельством. Вы их подмаслите. А то при их тусклом свете вы ничего не разглядите.
ДИЛЛОН. На, грабитель! И убирайся! (Дает ему деньги.)
НАДЗИРАТЕЛЬ уходит.
(Читает.) "Дантон запугал трибунал, присяжные растерялись, публика начала роптать. Зал ломился от наплыва на рода. Вокруг Дворца правосудия собралась толпа и запрудила всю улицу. Достаточно было бы пригоршни денег, одной руки...". Гм! Гм! (Принимается шагать взад и вперед по камере, отпивая время от времени из бутылки.) Только бы выбраться на улицу хоть на секунду! Я не дам себя зарезать как барана. Выбраться бы на улицу!
ЛАФЛОТТ. Вот и выберемся скоро - на повозку.
ДИЛЛОН. Ты думаешь? Нет, до повозки еще останется несколько шагов. Этого достаточно, чтобы отметить каждый из них трупами децемвиров... Пора наконец честным людям поднять голову.
ЛАФЛОТТ (про себя). Тем лучше - легче будет ее снять. Давай, давай, старый осел, еще глоточка два - и я с тобой управлюсь.
ДИЛЛОН. Мерзавцы! Кончится тем, что эти идиоты сами себя гильотинируют. (Начинает почти бегать по камере.)
ЛАФЛОТТ (в сторону). Нет, когда своими руками вернешь себе жизнь, ее можно прямо-таки снова полюбить, как собственное чадо. Не часто так бывает - вступишь со случаем в кровосмесительную связь и станешь сам себе отцом. И отец и сын сразу. Везучий Эдип!
ДИЛЛОН. Трупами народ не накормишь. Женам Дантона и Камилла надо бросать в толпу банкноты. Они ей нужней, чем отрубленные головы.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Глаза я себе не вырву. Они мне еще пригодятся, чтобы оплакать остолопа генерала.
ДИЛЛОН. Поднять руку на Дантона! Кто же тогда в безопасности? Нет, страх должен их объединить.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Все равно ему крышка. Так почему бы мне не наступить на труп, чтобы выкарабкаться из могилы?
ДИЛЛОН. Только бы выйти на улицу! Людей я найду - старых солдат, жирондистов, аристократов. Мы взломаем тюрьмы. Договориться с заключенными мы сумеем.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Ну да, конечно, подлостью помахивает. Ну и что? Мне даже интересно и это попробовать! Осточертело все одно и то же. А тут - угрызения совести, разнообразие! Свое дерьмо не пахнет. И к гильотине готовиться надоело - слишком долго ждать! В уме я раз двадцать к ней примерялся. Даже уже не щекотно - самый обыкновенный каюк.
ДИЛЛОН. Надо передать записку жене Дантона.
ЛАФЛОТТ (в сторону). И потом - смерти я не боюсь, а вот боль... Ведь это может быть больно, кто знает? Говорят, правда, что это - секунда какая-нибудь. Но у боли счет времени иной - она и секунду делит на шестьдесят частей. Нет! Боль - единственный грех, и страдание - единственный порок; останусь-ка я добродетельным.
ДИЛЛОН. Послушай, ЛАФЛОТТ, куда запропастился этот болван? У меня есть деньги. Мы все сделаем. Надо ковать железо, пока горячо. Я уже все продумал.
ЛАФЛОТТ. Конечно, конечно. Я сторожа знаю, я с ним поговорю. Положись на меня, генерал. Выберемся мы из этой дыры... (отходя, в сторону) чтобы попасть в другую: я в самую широкую - в мир, он в самую узкую - в могилу.
КОМИТЕТ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ
СЕН-ЖЮСТ, БАРЭР, КОЛЛО д`ЭРБУА, БИЙО-ВАРЕНН.
БАРЭР. Что пишет Фукье?
СЕН-ЖЮСТ. Проведен второй допрос. Арестованные требуют вызова на процесс депутатов Конвента и членов Комитета спасения; они апеллируют к народу, жалуясь на то, что трибунал не выслушивает свидетелей. Страсти на площадях накалены до предела. Дантон изображал из себя Юпитера и потрясал гривой.
КОЛЛО. Тем легче будет Сансону ухватиться за нее!
БАРЭР. Но на улицу нам показываться нельзя - торговки и всякие оборванцы могут нас изрядно потрепать.
БИЙО. Парод только и ждет, кто бы его отхлестал - плетью или взглядом, все равно. Наглые физиономии, вроде дантоновской, ему нравятся. Такие лбы опаснее наследственных гербов - на них написано презрение к людям, аристократизм еще более утонченный. И разбивать эти лбы - долг каждого, кого раздражают взгляды свысока.
БАРЭР. Он как роковой Зигфрид - кровь казненных в сентябре сделала его неуязвимым... Что говорит Робеспьер?
СЕН-ЖЮСТ. Делает вид, будто у него есть что сказать... Присяжные должны заявить, что они во всем разобрались, и закрыть судебное разбирательство.
БАРЭР. Невозможно. Это не выйдет.
СЕН-ЖЮСТ. Их надо убрать любой ценой, даже если нам придется задушить их собственными руками. Дерзайте! Зря, что ли, Дантон учил нас этому? Революция не споткнется об их трупы; если же Дантон останется жив, он схватит ее за полу и, вот увидите, в конце концов изнасилует вашу свободу!
СЕН-ЖЮСТА зовут из-за сцепы. Он уходит. Входит НАДЗИРАТЕЛЬ.
БАРЭР. Ты слыхал про лечение? Они еще сделают из гильотины лекарство против сифилиса. Ведь они борются вовсе не с умеренными - они борются с пороком!
БИЙО. Пока еще нам с ними по пути.
БАРЭР. Робеспьер хочет сделать из революции школу морали, а из гильотины кафедру.
БИЙО. Или исповедальню.
КОЛЛО. Только ему придется там не сидеть, а лежать.
БАРЭР. Я надеюсь. Мир совсем перевернется, если так называемые честные люди будут вешать так называемых щеголей.
КОЛЛО (Барэру). Когда ты снова будешь в Клиши?
БАРЭР. Когда отвяжусь от врача.
КОЛЛО. Над этим святым местом сияет волосатая звезда, верно, Барэр? Ее жгучие лучи иссушают твой костный мозг.
БИЙО. Подождите, нежные пальчики несравненной Димайи еще извлекут у него этот мозг из оболочки и повесят на спину, как косичку.
БАРЭР (пожимает плечами). Тссс! Неподкупный не должен об этом знать.
БИЙО. Ох уж этот импотент, возомнивший себя Магометом!
БИЙО и КОЛЛО выходят.
БАРЭР. Звери! "Гражданка, тебе далеко еще не подошла пора желать смерти"! И как не отсохнет язык у того, кто произносит такие слова. А я что? Когда в сентябре толпа ворвалась в тюрьму, один из заключенных схватил нож, смешался с оравой убийц и вонзил его в грудь священника - и так спасся! Кто посмеет осудить его? Смешаюсь ли я с толпой убийц или сяду в Комитет спасения, воспользуюсь ли гильотинным или карманным ножом - все едино, только обстоятельства несколько запутанны; принцип в обоих случаях одинаковый... А если он мог убить одного - мог ли он убить двух, трех, сотню? Где конец? Как с ячменным зерном - получается ли куча из двух, трех или сотни зерен? Иди сюда, моя совесть, иди сюда, цыпленочек, цып-цып-цып, вот тебе зернышки! И все-таки я ведь не был заключенным? Я был под подозрением - это одно и то же. И меня ждала верная смерть. (Уходит.)
КОНСЬЕРЖЕРИ
ЛАКРУА, ДАНТОН, ФИЛИППО, КАМИЛЛ.
ЛАКРУА. Ты здорово защищался, Дантон; пораньше бы тебе начать хлопотать о своей жизни - сейчас все бы выглядело иначе. Что, неприятно, когда смерть подходит вот так вплотную, и смердит, и становится все наглее?
КАМИЛЛ. О, если б она хоть терзала и силой вырывала жизнь из теплых, еще трепещущих членов! Но чтобы вот так, с соблюдением всех формальностей - как в брачную ночь со старухой! Подписываются документы, приглашаются свидетели, раздается "аминь!", одеяло поднимается - и она медленно заползает к тебе и прижимается холодными телесами!
ДАНТОН. Да, если бы это хоть была драка, когда вцепляются друг в друга когтями и зубами! А тут такое чувство, будто ты попал под мельничные жернова и грубая механическая сила медленно, хладнокровно выворачивает все твои конечности! Тебя умерщвляют механически!
КАМИЛЛ. А потом лежать одному во влажных испарениях гнили, холодному, застывшему, а смерть будет медленно высасывать из тебя жизнь... Может быть, ты будешь гнить еще в полном сознании!
ФИЛИППО. Успокойтесь, друзья! Мы как безвременники, семена которых вызревают только к весне. И отличаемся мы от цветов только тем, что при пересадке будем несколько припахивать. Так ли уж это грустно?
ДАНТОН. А так ли уж это приятно? С одной навозной кучи на другую! О божественные линнеевские классы! Из одного класса в другой, из другого в третий и так далее? Мне надоели парты; я, как обезьяна, насидел из-за них мозоли на заднице.
ФИЛИППО. Ну а чего ты хочешь?
ДАНТОН. Покоя.
ФИЛИППО. Покой ты найдешь только в раю.
ДАНТОН. В небытии. Что может быть безмятежнее небытия? И если безмятежный покой есть рай, то, может быть, небытие и есть рай? Впрочем, я атеист. Проклятый закон: материя не может обратиться в ничто! А я и есть эта самая несчастная материя!.. Творец не поленился все заполнить, нигде не оставил пустого места, всюду толкотня. Небытие убило себя, творение - его разверстая рана, мы - капли его кропи, мир - могила, в которой оно гниет... Я спятил, да? Но, согласитесь, разве я так уж неправ?
КАМИЛЛ. Мир - Вечный Жид, небытие - смерть, но смерть невозможна. Как это там говорится?.. "О, почему умереть не могу я!"
ДАНТОН. Мы все погребены заживо, похоронены, как короли, в двойных, тройных саркофагах: под небесами, в наших домах, в наших камзолах и наших рубахах... В течение пятидесяти лет мы царапаем крышку гроба. Да, поверить бы в небытие - стало бы намного легче! Но на смерть нет надежды. Смерть - только более простая, а