Файл: 1. Философскоисторическая концепция Новалиса 4 "Золотой век" в творчестве Новалиса 9.doc
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 84
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Новалис предполагал, что из обширного фрагмента "Ученики в Саисе" вырастет "подлинно символический роман природы". Учитель в этом фрагменте готов уступить свое место ребенку, но посылает его сначала странствовать. В стихотворении "К Тику" сам Новалис уподобляется странствующему ребенку. "В саду, в безлюдном запустеньи" ребенок находит "книгу, замкнутую златом". Книга сопоставляется с весной и с кристаллом неведомого мира. Для Новалиса книга всегда была событием, суверенным живым существом. "Книга - современная разновидность исторических фигур, при этом в высшей степени значительная. Быть может, они заняли место традиций", - писал Новалис. Фрагменты свидетельствуют о том, что их автор, ненасытный, неистовый читатель, не успевал фиксировать свои впечатления и мысли. Зачастую трудно определить, где кончается выписка и начинается собственная мысль. Сами авторы вряд ли подозревали, какой парадоксальной истиной обернется в глазах юного романтика непритязательная страница учебника или трезвого трактата. Даже аксиомы в прочтении Новалиса ошеломляют. Он потому собирался написать новую Библию, что в каждую книгу вчитывался как в Библию. "Если дух освящает, каждая подлинная книга - Библия. Но книга ради книги пишется слишком редко, а если дух подобен благородному металлу, книги в большинстве своем - эфраимиты. Конечно, каждая полезная книга нуждается в крепкой примеси. В чистом виде благородный металл не имеет хождения. Многие истинные книги удостоились той же судьбы, что золотые слитки в Ирландии. Долгие годы они служат гирями - и только". Во время Семилетней войны король Фридрих нуждался в деньгах. Известный финансист, банкир Эфраим, помог тогда пустить в обращение монеты с примесью меди, прозванные в народе "талерами Эфраима". Одним только словом "эфраимиты" с тонкой иронией заклеймил Новалис "полезные книги", в которых промышленная цивизация примешана к благородному металлу духа. Эта примесь - обманчивый "блеск чужого края", отвергнутый ребенком-странником. Однако Новалис никогда не отвергал цивилизацию и технику в принципе.
В "Диалогах" Новалиса один из собеседников откровенно любуется пространным каталогом, рекламирующим книжные новинки Лейпцигской ярмарки, радуется не только качеству, но и количеству изданных книг. Он уподобляет книгопечатание открытию новых золотых приисков, открытию, которое вызовет и уже вызвало революцию, более великую, чем открытие Америки. Для этого собеседника немыслим возврат "к неотесанной бедности наших отцов". "Книгоиздательство еще далеко не достигло у нас надлежащего размаха, - говорит он. - Если бы мне посчастливилось быть отцом, сколько ни родись у меня детей, мне все было бы мало; что мне десять-двенадцать детей - я хочу по крайней мере сотню... Книги - как уста. Я мечтаю
видеть перед собой целое собрание книг, посвященных всем наукам, всем искусствам - истинное порождение моего духа".
В творчестве Новалиса благородные металлы всегда возвещают глубокую тайну. Простонародные горняцкие поверья и алхимические символы приобретают проникновенную задушевность. В стихотворении "К Тику" книга замкнута златом, потому что в книге сокровище человеческого духа. Такое сокровище Новалис воспевает как тайну. Тайна для Новалиса - творческое начало. При этом Новалис нисколько не затронут "заразой мистического шарлатанства", о которой писал в своей автобиографиии Александр Блок. Традиции античных и средневековых мистиков Новалис переосмысливает в духе своеобразной диалектики. (Эта проблема требует специального исследования.) Мир для Новалиса таинствен, потому что мир познаваем: мир - кристалл, чья прозрачность необозрима и неисчерпаема. Тайна для Новалиса - это принципиальная соизмеримость мира и человека, наличие в мире вездесущего смысла, который нельзя освоить количественно, так что остается выразить его качественно, заново сотворить мир. В новалисовском варианте тайна исключает всякий иррационализм, который неизбежно впадает в теорию абсурда, в принципе отрицая смысл бытия. С другой стороны, новалисовская тайна несовместима и с рационалистическим благодушием близорукого просветительства, принявшего в девятнадцатом веке заведомо анекдотические формы.
Эти мысли нашли дальнейшее развитие и в романе «Генрих фон Офтердинген» («Heinrich von Ofterdingen»), над которым Новалис работал в 1799 г., но безвременная кончина не позволила завершить его. Роман по праву считается энциклопедией раннего этапа немецкого романтизма. Как и в повести «Ученики в Саисе», чередует Новалис поэзию и прозу, вплетает сказку в историю духовного становления юноши Генриха фон Офтердингена, служащую сюжетным стержнем всего повествования, состоящего как бы из отдельных новелл. В заглавие романа вынесено имя, видимо, реально жившего поэта-миннезингера XII—XIII вв. Но с историческим прототипом герой романа имеет мало общего. Более существенным является сближение с романом Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера». Роман Новалиса — это роман о художнике, и в выборе героя важен именно род его занятий, неясно осознаваемое тяготение к миру искусства. Существенным является и обращение к столь любимому Н. средневековью. Но исторические реалии не очень беспокоят романиста. Эпоха миннезингеров представлена как «золотой век», в котором царили согласие и красота, а миром правила Поэзия. Поэтому роман открывается посвящением Поэзии.
Отношения Новалиса с подлинным просветительством восемнадцатого века сложны и противоречивы. Фрагменты показывают, что молодой мыслитель намеревался вступить в полемику со своими предшественниками по вопросу об отношениях природы и культуры. В духовной жизни восемнадцатого века Новалис усматривает две тенденции: тенденцию к произвольному подавлению и тенденцию к столь же произвольному постулированию тех или иных начал. Гернгутеры подавляют свой разум, чувствительные подавляют свой рассудок, напротив, рассудительные подавляют свое сердце. В то же время желаемое принимается за действительное. "Это своего рода чародейство, - иронически замечает Новалис, - посредством которого мы заказываем себе мир по нашей прихоти для нашего удобства". Обе тенденции роднит их неорганичная произвольность. Новалис упрекает отвлеченных мыслителей в том, что они подавляют чувственный мир миром знаков или представлений, на своем примере доказывая тем самым общность обеих тенденций. Новалис видит в этом инертность, пассивную приверженность "к произвольному, самодельному и установленному". Однако для Новалиса неприемлема и позиция Руссо, Гельвеция, Локка, игнорирующих, по его мнению, мир представлений и знаков, то есть культуру, предпочитающих грубую чувственность, что ведет к той же инертности, к порабощению человека природой: "Книга, замкнутая златом" - это подлинное единство природы и культуры: наука звезд, уроки злаков. Заказывать себе мир значит отказывать себе в творчестве. Для Новалиса знак - это творческое освоение осмысленной тайны. Для Новалиса огромное значение приобретает Кант, которого поэт усиленно изучает, чтобы преодолеть влияние непревзойденного аналитика. Если кантовская вещь в себе совершенно непостижима, ее нельзя считать тайной в новалисовском смысле, так как для Новалиса лишь постижимое таинственно. Между тем Кант объявляет существом в себе, вещью в себе, не только объект, но и субъект познания, так что человек становится напостижимым (теоретически) для самого себя. Новалис отвечает на это по-своему: "Мы никогда не достигнем совершенного самопознания, но мы можем достигнуть и достигнем гораздо большего". Вещь в себе Новалис принимает за тайну, парадоксальным образом ограниченную лишь безграничностью творческих перспектив. Истинное познание обнаруживается в творчестве: "Мы постигаем нечто лишь постольку, поскольку мы можем выразить, то есть создать это нечто". Так "с Великих Таинств снят запрет". Оставаясь тайной для теоретического умозрения
, тайна превращается в творческий стимул для человеческой цельности. Хотя Новалис придавал таинствам преимущественно поэтический смысл, в своих фрагментах он ставит проблему гораздо шире; он отчасти предвидит значение, которое приобретут формулы в современной науке; в сущности, Новалиса уже занимает язык науки как особая проблема. Поэтически осваивая парадоксальную сложность реального мира, Новалис предчувствовал скорее интеллектуальную атмосферу современной науки, чем ее конкретные достижения; поэта волновала проблема ориентации в мире, который в то время еще только начинал открываться науке.
Таким образом, человечество находится между древним и новым «золотым веком». В далеком прошлом, в эпоху праотцов исчезнувшего первобытного народа все природное казалось человечным знакомым и близким. Природа и человек жили единым счастливым домом. Природа была другом, утешительницей, чародейкой. Нынешнее человечество - выродившиеся и одичавшие остатки исчезнувшего первобытного народа. Мышление - только сон чувства, отмершее чувство, бледная серая жизнь. Господство человека (науки) над природой недолговечно - нарушен природный строй вещей, в котором человек не господин, а часть природы. Дальнейшее развитие требует установления нового «золотого века».
3. "Третие царство" в рамках идеи о "золотом веке"
Новалис рассматривал искусство и поэзию как общественные силы, исполненные глубочайшего гуманизма, и энергично стремился защищать их от все возраставшего разделения труда и грубого коммерческого подхода. Его критика развивающегося капитализма отчетливо показывает изменившуюся ситуацию в Германии после Французской революции: она отражает проблемы вступающего в свои права буржуазного общества. Главная мечта и видение Новалиса — новый гармонический мир, исполненный гуманности, являющийся неким синтезом старины и новой реальности с ее буржуазными свободами. Обе эпохи — старая и новая — не могут, как полагает поэт, уничтожить друг друга с помощью силы. Программа Новалиса протестует как против «экспорта» Французской революции, так и против вооруженного наступления контрреволюции, она грезит о царстве, в котором главенствовали бы поэзия и искусство — безусловно, под знаком религиозно-мистических устремлений.
Проблематичность подобной программы Новалиса и других романтических поэтов не следует преуменьшать. Эти взгляды причинили достаточно вреда и до настоящего времени дают основания реакционной буржуазии использовать их для апологетической защиты своего господства. Реакционно-утопические взгляды Новалиса на историю всего яснее выражены в его статье «Христианство, или Европа» (1799) — наиболее радикальном политическом манифесте романтизма. Наряду с критикой исторического развития начиная с XVI века здесь дается крайне идеализированное представление об эпохе средневековья. «Это были прекрасные, блестящие времена, когда Европа была единой христианской страной, когда христианское сообщество населяло эту преобразованную человеком часть света...»
Открытия в области естествознания и общественных наук Новалис считал причиной всех современных противоречий, ответственность за которые он возлагал на великое просветительское движение в Европе.
«Простой народ просвещали с подлинной страстью и воспитывали в нем пресловутый энтузиазм к образованию...» Следствием этого, по мнению Новалиса, стали разобщенность и социальная дисгармония. Напротив, орден иезуитов поэт прославляет как «образец идеального общественного устройства». Работа Новалиса вызвала опасение и критику даже со стороны его друзей. Гёте, которому была чужда антипросветительская позиция поэта, выступил против публикации этой статьи в «Атенеуме». Она была напечатана в сокращенном виде лишь в 1826 году.
Тенденция «отменить» Просвещение, чтобы прийти таким образом к новому гармоническому веку, пронизывает и всю поэзию Новалиса. В 1800 году в «Атенеуме» были опубликованы его «Гимны к ночи», написанные ритмической прозой — существует также вторая их редакция в форме свободного стиха. В то время как античность и немецкий классицизм были устремлены к дню, к свету, к продуктивности, Новалис видит в символе ночи истинно «достойное человека время», мистерию, в которой смерть и жизнь взаимно обусловливают и взаимно уничтожают друга друга.
Все здесь оборачивается «таинственным путем внутрь», в сокровенное,— так Новалис постоянно определяет смысл своего искусства, которое понимается им как «истинная сфера деятельности человеческого духа». Человек у Новалиса — в центре всего космического мироздания; в человеке пересекаются природа и дух, он — «дифференциал бесконечно великой и интеграл бесконечно малой природы», он есть «мера всех вещей». В подчеркнуто элегических тонах Новалис выражает свою тоску по гармонии, которую представляет в аспекте христианско-мистических идей о конце света: «Неужели утро неотвратимо? Неужели вечен гнет земного? В хлопотах злосчастных исчезает небесный след ночи? Неужто никогда не загорится вечным пламенем тайный жертвенник любви? Свету положены пределы; в бессрочном, беспредельном царит ночь». Любовное отчаяние оборачивается здесь жаждой смерти, любовь и смерть сливаются в этом поэтическом восприятии, ставшем образцом и мерилом для всей последующей антиреалистической буржуазной литературы. Против гётевского «Вильгельма Мейстера» — «этой опоэтизированной бюргерской и семейной обыденности», как пишет Новалис,— направлена концепция романа «Генрих фон Офтердингек» (1802).