ВУЗ: Казахская Национальная Академия Искусств им. Т. Жургенова
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.02.2019
Просмотров: 2074
Скачиваний: 3
Владек. Я выстрелил ему в ухо. Все-таки одноклассник…
Рысек. Куда мы идем, Дора?
Дора. Никуда, Рысек, мы уже пришли.
Марианна. Что мы наделали, Владек?
Владек. А что нам было делать? Дать себя убить? Как эти твои евреи?
Марианна. Что же теперь будет?
Владек. Да ничего не будет. Спишут на партизан… Придется только спрятаться.
Марианна. С ребенком?
Владек. «Ничего, справимся». Я раздел Рысека до трусов и затащил в лес. Велосипед и форму бросил в Нарев. Сапоги и автомат спрятал на дереве. Мы вернулись домой, мать увидела Марианку, но ничего не сказала. Я тоже — ни слова. Запряг лошадь, положил в телегу кое-какую одежду, перину, одеяла, немного еды и денег. Переночевали мы у Зоськи.
Зоська. Что случилось?
Владек. Я объяснил что и как, попросил пустить нас на пару ночей, пока я не договорюсь с дальними родственниками.
Менахем. Я видел их и слышал весь разговор, но не показывался.
Зигмунт. Рысека нашли через два дня. Лисы обглодали ему ноги, руки, лицо. Говорили, будто его убили партизаны. Но жандармы застрелили мать Владека и сожгли их дом.
Владек. Я, понятное дело, не был на похоронах. Мы поехали к тетке в Конопки. Та увидела Марианку и даже на порог нас не пустила. Дядя, может, и разрешил бы, но его сын, староста, сказал, что отвечает за всю деревню. Я объехал почти всех родственников. Дальних, близких. Никто, ни один человек не согласился нам помочь.
Марианна. Мы ночевали в лесу, в оврагах, в бункерах вместе с крысами. Когда удавалось помыться — это был праздник.
Владек. Главное, что не голодали. У меня с собой были книги. Я читал вслух.
Марианна. У него была «Трилогия» Сенкевича. Дочитав до последней страницы, он начинал сначала. В одних и тех же местах смеялся, в одних и тех же плакал! Господи, я думала, с ума сойду! Просила, умоляла: «Владек, давай я тебя английскому научу, пока есть время. Или бухгалтерии. Ведь кончится же когда-нибудь война».
Владек. Это мысль. Английский. После войны уедем в Америку.
I speak English.
You speak English.
He speaks English…
Марианна. Через двадцать минут он засыпал.
Владек. Ну нет у меня способностей к языкам.
Зоська. Олесь потребовал, чтобы я нажарила ему рыжиков с луком. Наелся, живот вздулся, и он умер. Ну и пошли слухи, будто я его отравила.
Менахем. Я перебрался из коровника в хату и прятался теперь там. Вот было счастье!
Марианна. Роды начались в бункере.
Владек. Я принимал роды. Боже! Я знать не знал, что надо делать!
Марианна. Я рожала и говорила ему, что делать. Хотя сама ничего не знала.
Владек. Я старался, как мог, но ребенок умер.
Марианна. Это была девочка. Прелестная. Здоровая.
Владек. Умерла через несколько часов. Может, оно и к лучшему — втроем мы бы не выжили. С маленьким ребенком? Да никогда.
Марианна. Я думаю, он ее задушил, пока я спала.
Владек. Мы похоронили ее в лесу.
Марианна. Под именем Доротка.
Владек. Когда война закончилась, мы вернулись на мельницу. Мой дом сожгли немцы.
Марианна. Все было разграблено, сломано, испоганено, даже деревья в саду выкопаны.
Владек. Каким-то образом удалось запустить мельницу. Чудом. Конечно, с русской турбиной она работала не так, как с довоенной, швейцарской, но все же. Однажды пришел Зигмунт. Принес литр водки.
Зигмунт. Мир!
Владек. Мы же одноклассники — выпили и помирились.
Зигмунт. Обо всем условились — чего не касаться, о чем не говорить.
Владек. Главное, чтобы Марианка была в безопасности, верно, Зигмунт?
Зигмунт. А как же! Чтобы никто не смел ее обижать! Никто!
Владек. На следующий день я сказал Марианке, что война закончилась и она свободна. Может уйти, если хочет. Но Марианка заявила, что никуда не пойдет, потому что перед Богом и перед людьми она — моя жена и все тут.
Марианна. Вот только детей у нас больше не было.
Все.
С гордостью законной,
оглянись вокруг:
ты же ведь — сын Польши,
Коперника внук.
Над Вислой голубою
старый Торунь дремлет…
Поляк остановил Солнце
и закрутил Землю.
Урок XII
Зоська. Не знаю, как Зигмунт догадался, что это я спрятала Менахема.
Зигмунт. Зоська, признайся по-хорошему. Мы знаем, что он у тебя всю войну скрывался! Ты и Олеся грибами отравила, чтобы спать с этим пархатым. Ну и дурак же я, что сразу не допер!
Зоська. «Да ты что, Зигмунт? Какой еще Менахем?» Он залепил мне пощечину.
Зигмунт. Я велел товарищам подождать во дворе.
Менахем. Я все слышал, но что мне было делать?
Зоська. По правде говоря, я сама согласилась. Только бы он не стал искать Менахема. Я понимала, что, если они хорошенько поищут — непременно найдут.
Зигмунт. Ты, Зоська, помни: мы — не бандиты. Мы — польская армия. Если этот паршивый большевик не объявится, мы вернемся сюда и поговорим с тобой иначе, а потом тебя расстреляют от имени Республики Польша!
Менахем. Когда они ушли, я вылез из укрытия.
Зоська. Надо отсюда уезжать.
Менахем. Поедем в Америку. Надо бежать. Обо всем забыть. Начать новую жизнь. Здесь нас убыот. Мстить не имеет смысла. Иначе жизни не будет.
Зигмунт. Однажды я сел и написал Абраму письмо. Дорогой Абрам!
В первых строках своего письма сообщаю тебе грустную весть: наш одноклассник Якуб Кац и наша одноклассница Дора со своим ребенком, а также все наши евреи мертвы — их убили гитлеровские нелюди, заживо сожгли в овине женщин и детей. Никого из твоих родных не осталось! Нет раввина. Убит гадами и наш одноклассник Рысек. Нет слов описать, что вытерпела наша родная Польша, наш народ и наши несчастные одноклассники.
Боже, зачем ты подвергаешь нас таким испытаниям? Желаю тебе всего доброго. Зигмунт.
Абрам. Дорогой мой товарищ Зигмунт, твое письмо надрывает мне сердце. Я плачу день и ночь, и даже в молитве не нахожу утешения. Значит, нет больше на свете нашего Якуба Каца? И Доры? И нашего товарища Рысека?
Я вспомнил, как в день моего отъезда собралась родня — все пошли со мной, когда я прощался с синагогой и могилами предков. Помню, как дядя Бенек, мамин брат, всю дорогу играл на кларнете, а бедная моя мама, не переставая, плакала, словно что-то предчувствовала. Но она, бедняжка, наверное, беспокоилась обо мне — о том, что может случиться с ее сыном, а не о своей судьбе, о том, что злодеи запрут ее в овине и сожгут заживо. Вместе с другими евреями нашего местечка. Из всей нашей большой семьи остался один я.
Не могу писать, дорогой мой товарищ Зигмунт, потому что слезы текут уже не ручьем, а рекой. Напиши, не нужно ли тебе чего-нибудь.
Твой Абрам.
P. S. Будь здоров, и да хранит тебя Всемогущий Господь.
Зигмунт. Дорогой Абрам!
Нам ничего не нужно. Худо-бедно справляемся. Как говорится, гол, да не вор, беден, да честен. Мы хотим увековечить память об этом страшном событии, поставить памятник. Если бы ты сумел помочь скромной суммой, мы были бы благодарны.
С приветом. Зигмунт.
P. S. Моя жена Хеленка, с которой ты не знаком, шлет тебе привет.
Зоська. Я продала все, что можно, и мы уехали в Лодзь.
Менахем. У меня были там знакомые из Вильно — еще с тех пор, как я туда ездил по киношным делам. Нам помогли с работой. Я устроился в театр электриком. Зоська — гардеробщицей. Оказалось, что она беременна.
Зоська. Надо избавиться от ребенка.
Менахем. Зачем?
Зоська. Неизвестно, чей он. Твой или его? Я не знаю. Не знаю. Не знаю. Господи, что делать? Нам тут никогда не дадут жить спокойно. Тебя убыот. Меня убьют. Обещай, что мы уедем! Поклянись!
Менахем. Я поклялся, но после аборта отношения у нас стали портиться.
Зоська. Ты обещал, что мы уедем! Когда?
Менахем. Уедем, детка, я же сказал!
Зоська. Снова ты пьяный, черт тебя побери! Где ты был? В «Актерском», да?
Менахем. «Детка, надо подсобрать деньжат на дорогу! Ты же знаешь». И я собрал. Занял у одной актрисы, любовницы полковника НКВД, у которой осело добро, наверное, половины виленского гетто. Купил Зоське билет и проводил в Вену.
Зоська. Ты приедешь?
Менахем. «Приеду, детка, как только смогу». Зоська так высовывалась из окна, что я боялся, как бы она не выпала.
Зоська. Он стоял на перроне. В своем светлом пиджаке. Я думала, у меня сердце разорвется. Словно чувствовала, что вижу его в последний раз.
Менахем. У меня была простая цель. Заработать немного денег и убраться из этой страны. Один приятель посоветовал, что самое доходное дело — официальное мародерство. А кто у нас самый официальный мародер? ГБ.
Зоська. В New York мне очень помог Абрам. Приютил, пока я не нашла комнату и работу. Его семья жила в скромном доме. Куча детей. Жена Абрама, кажется, меня полюбила. Мы разговаривали часами. Абрам хотел знать все. Каждую мелочь. Когда я рассказала ему, кто на самом деле сжег евреев, он сперва не поверил. Показал мне письма Зигмунта. Я засмеялась.
Абрам. Я думал, сойду с ума. А я еще этому негодяю деньги посылал. Тогда я написал письмо в польское правительство.
Я, Абрам Бейкер, в 1937 году уехал в Америку.
В Польше остались мой дед Хаим и мой дед Якуб, моя бабушка Роза и моя бабушка Фейга.
Мой папа Шломо и моя мама Эстерка.
Мои братья Хаимек, Изя и Кубек.
И мои сестры: Лейча, Фруня и Фаня.
Мои дядья по матери: Мендель, Иосиф, Шаоль, Райзер, Давид и Шмуль.
И мои тетки по матери: Хана, Сара, Хинда, Дебора, Моли и Зизи.
Мои дядья по отцу: Исаак, Акива, Яша, Зелиг, Бенек и Шимон.
И мои тетки по отцу: Рахеля, Леа, Мириам, Зельда, Гитель и Годль.
Мои двоюродные братья: Шмулек, Монек, Янек, Давид, Урек, Вельвусь, Адась и Элек.
И мои двоюродные сестры: Зузя, Хайка, Фримча, Итка, Тыля, Геня, Мальча, Соня, Ядзя и Дуня.
Все они были сожжены поляками в овине. Убийцы, забравшие себе все их имущество, живут теперь в их домах. Так что же — эти бандиты и воры могут спать спокойно? Что говорит по этому поводу ваш ксендз? Церковь? Польское правительство?
Все.
Патриот Сенкевич
истину поведал:
из вчерашней славы
вырастут победы.
Урок XIII
Менахем. В сорок восьмом, где-то под конец лета — да, точно, я как раз был в Ястарне, в отпуске, — меня вызвал полковник и сказал, что есть приказ открыть следствие по делу участия поляков в убийстве евреев в начале немецкой оккупации и что народная власть уполномочила меня участвовать в нем под оперативным псевдонимом Здислав Холева. И добавил от себя лично: «Наподдай этим сукиным детям, которые изнасиловали и убили твою жену, но только в рамках закона. Пусть народная власть хорошо себя зарекомендует…» ну, и все такое.
Зоська. Любимый! Почему ты не приезжаешь? Ты даже себе не представляешь, как я тоскую!
Менахем. Я написал Зоське, что мне поручили важное дело, и больше я ей писать не смогу.
Зоська. Семья, в которой я тогда работала, была очень культурная. И муж, и жена — профессора. Евреи. Говорили по-польски. Когда к ним приходили friends, они представляли меня и добавляли: «Это наша Зося, которая во время войны спасала евреев». A friends только качали головой: «Не может быть! Ведь поляки такие антисемиты». Это было после того, как Менахем сообщил, что не сможет больше писать из-за своей ответственной работы, я была вся на нервах, разозлилась и сказала: «А чем американцы помогли евреям во время войны?» Хлопнула дверью и ушла. Села в метро. Несколько часов ездила просто так, без всякой цели. Наконец вышла в польском районе. Услышала, как какой-то парень говорит своей девушке по-польски: «Я тебя, курва, люблю, а ты спишь». Я села на скамейку и расплакалась. Боже! Мне тридцать лет. Что делать? Этот сукин сын сказал, что даже писать больше не будет. Приехать он тоже не может. Железный занавес. Как мне жить? Ни мужика. Ни детей. Ни образования. До конца дней работать в прислугах? У евреев? И тут рядом присел Януш. «Почему вы плачете? Жаль портить слезами такие глазки». И все такое. Через две недели мы поженились. Абрам был в ужасе.
Абрам. Зоська, что ты делаешь?! Как можно выходить замуж за человека, которого знаешь две недели? А как же Менахем? И потом, надо получить образование! Ты ведь даже английский до сих пор толком не выучила! А работа? Эти благородные евреи, с которыми ты так обошлась… Чем они могли помочь во время войны? Чем я мог помочь? Подумай сама! Не ожесточайся. Они хорошие люди. Образованные. Помогут тебе, если захочешь получить аттестат зрелости. Или высшее образование.
Зоська. Не смеши меня, Абрам. Какое там высшее образование… Я выхожу замуж. А о Менахеме даже слышать не желаю. Свинья он и больше ничего. Избавился от обузы.
Зигмунт. За мной пришли под утро, на глазах жены и детей надели наручники и на «газике» отвезли в Ломжу, в ГБ.
Хенек. Они явились в плебанию. Пес рвался с цепи, лаял. Его застрелили. Надели на меня наручники, отвезли в ГБ.
Владек. Пришли на мельницу, надели наручники, отвезли в ГБ.
Зигмунт. Меня привели в какую-то комнату. Посадили на табурет. Шторы задвинуты. Хотя за окном светило солнце. Лампа в лицо. За столом — Менахем.
Менахем. Поручик Здислав Холева. Буду вести ваше дело. Фамилия?
Зигмунт. Менахем, это ты?..
Менахем. Я встал из-за стола.
Зигмунт. Он встал из-за стола.
Менахем. Подошел к нему.
Зигмунт. Подошел ко мне.
Менахем. И дал ему по морде.
Зигмунт. И со всей силы ударил меня по носу. По-моему, у него был кастет. Я услышал, как что-то хрустнуло. Упал с табурета и потерял сознание.
Менахем. Чушь. Какой еще кастет? Меня немного занесло, когда я увидел улыбку этого сукина сына, который изнасиловал мою жену, сжег моего ребенка и убил моего друга. Не говоря уже о тысяче других.
Зигмунт. Они облили меня водой. Я пришел в себя. Нос распух. Глаза едва открывались. Что делать? К кому обратиться? За что меня взяли? Кто может помочь?
Менахем. Ты должен называть меня «пан поручик». Ясно?
Зигмунт. Есть, пан поручик.
Менахем. Я подумал, что жалко тратить время на протокольные вопросы. Я ведь знаю о тебе все, сукин ты сын. Например, что ты живешь в доме убитого тобой раввина. А вот интересно, знают ли об этом твоя жена и твои дети? Знают ли они, что в сорок пятом ты был одновременно вожаком банды и председателем совета гмины? Милиционеров сдавал бандитам, а бандитов — милиции. Когда как было выгоднее. Вот только свидетелей, курва, не осталось, подумал я.
Зигмунт. А ты, курва, попробуй найди свидетелей, подумал я.
Менахем. Но сейчас меня интересует только одно. Что ты сделал с Якубом Кацем 24 июня 1941 года на углу Пшитульской и Нового Рынка?
Зигмунт. Ах вот о чем речь! Не понимаю, что вы имеете в виду, пан поручик. Насколько мне известно, 24 июня Якуб Кац был убит немцами…
Менахем. Мне не хотелось его бить. Я просто вызвал ребят и приказал с ним поработать.
Зигмунт. Они били меня палками, обливали водой и опять били. Приходил врач, говорил, что можно продолжать, и они продолжали. Этот сукин сын только заглядывал время от времени и спрашивал, кто и когда убил Якуба Каца. Боже! Но я уже знал, что делать.
Хенек. Меня привели в темную комнату, посадили на табурет. Лампа в лицо, за столом — Менахем.
Менахем. Я поручик Здислав Холева, буду вести ваше дело. Фамилия?
Хенек. Если ты, Менахем, — Здислав Холева, то я — китайский император.
Менахем. Я встал.
Хенек. Он встал.
Менахем. Я подошел.
Хенек. Он подошел.
Менахем. И ударил его по морде.