Файл: Практическая работа Тема 9 Русская философия хіх нач. Хх в. Историософия П. Я. Чаадаева.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 23.11.2023
Просмотров: 44
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Модуль 1. Возникновение и развитие философии
Практическая работа 9.
Тема 9: Русская философия ХІХ - нач. ХХ в.\
1. Историософия П.Я.Чаадаева.
Воздействие просветительской философии истории не ограничилось XVIII столетием и было ощутимо в первые десятилетия следующего века. Всякий мыслитель, собирающийся вынести на суд публики свои философско-исторические построения, должен был определить свое отношение к тому, что было сделано просветителями. Не был исключением в этом плане и Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856), приходившийся внуком кн. М.М. Щербатову. Основное его произведение — «Философические письма» (1829—1830) — было написано по-французски не только из- за отсутствия устоявшейся и общепринятой русскоязычной философской терминологии, но, прежде всего, в надежде на публикацию за границей. При жизни Чаадаева из восьми писем было издано только первое в 1836 г. И эта публикация сделала его известным. Крайне нега-тивной была официальная реакция. Популярность письмам придали как обстоятельства их создания, так и суггестивная манера изложения, способ преподнесения материала, намеренно провокативная интерпретация русской истории, что осознавал и сам Чаадаев, именуя свои соображения «парадоксами» и «странными новостями».
Первое «Философическое письмо» было опубликовано в октябре 1836 г. в 15 номере журнала «Телескоп» издаваемом Н.И. Надеждиным, без указания автора.
Четырьмя годами ранее, в 1832 г. в том же «Телескопе» (№11) Чаадаев уже печатал, также анонимно, «Нечто из переписки NN (с французского)», но публикация «Философического письма» оказалась последним прижизненным изданием его работ. Полный цикл «Философических писем» включал восемь писем, адресованных Е.Д. Пановой. Попытки опубликовать их Чаадаев предпринимал неоднократно с 1831 г. Тем временем письма распространялись в рукописных списках. Некоторые из «Философических писем», а также другие небольшие произведения Чаадаева печатались уже после его смерти в различных изданиях как в России, хотя и не без цензурных ограничений, так и за границей. Долгое время были известны лишь три из «Философических писем» (первое, шестое и седьмое). Лишь в 1935 г. Д.И. Шаховской опубликовал остальные пять писем. Вскоре после «телескопской истории» Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего», где значительно пересмотрел свои взгляды на Россию и ее историю. Однако в историко-философской литературе до сих пор нет однозначного мнения о том, насколько искренен был в своих признаниях Чаадаев в той ситуации, в которой он оказался после публикации первого письма.
Чаадаев осознавал провокативность высказываемых им мыслей, намеренно ее провоцировал. «Чем более Вы будете вдумываться в то, что я говорил Вам на днях, — признавался он в седьмом письме, — тем яснее Вам представится, что то же самое было уже много раз сказано людьми всех партий и всех убеждений и что я только придаю сказанному особое значение, которого ранее в нем не видел. А между тем, я уверен, что если эти письма как-нибудь случайно увидят свет, в них непременно усмотрят парадоксы. Стоит поддерживать самые давние идеи с некоторой долей убеждения, чтобы их приняли за какие-то странные новости». Называя свое сочинение письмами о религии, о «религиозном чувстве», «мыслями о религии», именуя себя «христианским философом», Чаадаев ставит вполне практическую задачу: «научимся благоразумно жить в данной действительности», чтобы жизнь стала «более упорядоченной, более легкой, более приятной». Начиная как философ повседневности, Чаадаев постепенно подчиняет свои построения задачам философии истории, которая и становится доминирующей темой его писем. «Сначала надо заняться выработкой домашней нравственности народов, — рассуждает он, — отличной от их политической морали; им надо сначала научиться знать и оценивать самих себя, как и отдельным личностям; они должны знать свои пороки и свои добродетели; они должны научиться раскаиваться в ошибках и преступлениях, ими совершенных, исправлять совершенное ими зло, упорствовать в добре, по пути которого они идут... для выполнения своего назначения в мире должны опереться на пройден-ную часть своей жизни и найти свое будущее в своем прошлом».
Современников поразила негативная оценка России, «нашей своеоб-разной цивилизации», как выражался Чаадаев, и ее исторического пути, противопоставляемому Западу или даже общему ходу истории, воплотившемуся в развитии европейской цивилизации. Все это Чаадаев выражает в яркой, но крайней, гипертрофированной форме. Смысловое противопоставление доведено у него до предела, Россия радикально стоит вне истории. «Дело в том, — пишет Чаадаев, — что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиции ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его совершенному состоянию, на нас не оказали никакого действия». Усвоение общих начал цивилизации и истории произошло в России лишь теоретически, на жизни это не отразилось. И далее Чаадаев продолжает: «ничего устойчивого, ничего постоянного; все течет, все исчезает, не оставляя следов ни вовне, ни в нас. В домах наших мы как будто определены на постой, в семьях мы имеем вид чужестранцев; в городах мы похожи на кочевников, мы
хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы к нашим городам». Россия — страна без достойной истории. Критика непоследовательности, хаотичности русской истории и образа жизни перерастает у Чаадаева в рассуждения о судьбе России: «А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны были бы сочетать в себе два великих начала духовной природы — воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения, и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь».
Далее Чаадаев обрушивается на русскую историю и русскую культуру. Он пишет: «...наша история ни с чем не связана, ничего не объясняет, ничего не доказывает. Если бы орды варваров, потрясших мир, не прошли прежде нашествия на Запад по нашей стране, мы едва были бы главой для всемирной истории»; «Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается в пренебрежении удобствами и радостями жизни».
Другое дело история и культура Западной Европы, которые Чаадаев готов обожествить. По его словам: «...все же царство Божие в известном смысле в нем действительно осуществлено, потому, что общество это содержит в себе начало бесконечного и обладает в зародыше и в элементах всем необходимым для его окончательного водворения в будущем на земле». На таком контрастном фоне (принижения России и возвеличения Запада) у Чаадаева и возникает тема исторического урока, к которому может быть сведена судьба России. «Одним словом, — рассуждает он, — мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке». История России, прошедшая со времени написания чаадаевских «Философических писем», особенно потрясения начала XX в., дали дополнительный повод для более содержательной интерпретации этого загадочного «урока».
«Философические письма» непосредственно не посвящены философии истории. Тем не менее, проблема русской и европейской истории, отношение к философии истории занимают у Чаадаева важное место. Он постоянно возвращается к историографическим вопросам и дает им историософское толкование.
Принимаясь за изложение своих взглядов, Чаадаев исходил из идеи, что формы повседневной жизни, или «бытовые образцы», «инстинкты», создают народ, придают ему неповторимые черты, делают его личностью. Именно из анализа повседневной жизни у Чаадаева и вырастает столь яркое и прежде всего сохраняющееся в памяти противопоставление Запада России, русской истории европейской.
Народы Западной Европы, утверждает Чаадаев, как раз и представляют собой такие личности, несмотря на все свое своеобразие, они имеют «общее лицо, семейное сходство». Чаадаев даже говорит о «физиологии европейца». Все это — результат общих форм повседневной жизни, отражающей и повторяющей постоянно из века в век одни и те же представления. Для европейцев это представления о долге, справедливости, праве, порядке.
Но эти представления не возникают на пустом месте. Они черпаются из истории и создаются в истории, точнее, в тех первоначальных событиях, из которых складывается общество. История Запада говорит о постоянном прогрессе европейских народов. И этот прогресс в первую очередь ощутим в повседневной жизни. Западная цивилизация рождает у Чаадаева утопические настроения и дает ему основание меч-тать о создании в будущем «нового общества» на принципах прогресса, т. е. на тех принципах, которые уже реализуются в европейской жизни и реализовались в истории Запада. Выход из плачевного положения, в котором оказалась Россия, — ориентация на Запад. Судьба России теперь зависит от судьбы Запада.
Всякий народ, рассуждал Чаадаев, — личность, индивидуальность, воспитываемая историей. Народ обладает историей так же, как отдель-ный человек — биографией. Основная воспитательная роль в этом про-цессе отводится русским мыслителем христианству. Более того, он пря-мо отождествляет исторические народы с христианскими. Христианство воздействует на индивида и на народы прежде всего в повседневности, через «мелочи жизни», придавая быту порядок и методичность.
Для христианской религии, о которой говорит Чаадаев, характерны два момента: единобожие, или «высшее начало единства» и традиция, или «непосредственная передача истины в непрерывном преемстве ее служителей».
Исторически христианство сложилось как церковь, т. е. как определенная социальная система, воспринимаемая верующими в качестве царства истины среди людей. В то же время церковь представляет собой нравственную силу, в ней воплощен принцип единства. Церковь устанавливает духовную дисциплину, задает «режим для души и для тела». Именно в обыденной жизни формируются те «навыки сознания», на основе которых «созревают зачатки добра». Христианство посредством церковной организации действует на двух уровнях: индивидуальном и историческом. Христианская философия реализуется как в нрав-ственных постулатах, так и в истории церкви. Воздействуя на индивидуальное сознание, христианство воспитывает личность в повседневности. Воздействуя на общее сознание, оно воспитывает народ в истории. Но в каждом из этих случаев (и в отношении индивидуального, и в отношении общего сознания) осуществляется влияние невидимой силы. Мы можем наблюдать ее проявление в истории и в конкретном человеке, но не способны непосредственно ощущать ее.
Единственное, что мы можем признать, так это внешний характер действия такой силы. Она не доступна познанию, она принадлежит другому, неведомому нам миру.
Ограниченность познания, провозглашаемая Чаадаевым, неслучайна — это следствие общего принципа, властвующего, по его мнению, в нашем мире — принципа подчинения. То, что доступно познанию, идет от опыта, дающего достоверность понятий, и от разума, который, на первый взгляд, спонтанен, независим, свободен, самостоятелен. Однако на самом деле это не так. Познавая, разум не должен вменять ни предмету познания, ни самому себе принцип и закон бытия. Напротив, он должен подчиниться этому принципу, должен принять этот закон. Возможность познания кроется в «покорности ума». Сила разума состоит в его подчинении. Реальность — вне нас, истина трансцендентна; мы должны перед ней преклониться. Истина доступна не сильному, а слабому, подчиняющемуся ей. Таков же и закон нравственной жизни; долг — это тоже подчинение.
В мире действуют две силы. Одна из них несовершенна, это сила внутри нас, проявляющаяся как самозаконность разума и приводящая к ошибкам и заблуждениям. Другая сила — вне нас; она совершенна и никогда не ошибается. Итак, наша задача и в жизни, и в познании, и в истории состоит в том, чтобы подчиниться высшей внешней силе. Высшая сила осознается, а не ощущается. Результат такого осознанного подчинения — единство и всеобщность. Ими обладают наука и религия. Это объективное единство. Мы можем наблюдать его в двух плоскостях: как единство индивидуального сознания и как единство истории. Оба они создаются этой высшей силой.