Файл: Практическая работа Тема 9 Русская философия хіх нач. Хх в. Историософия П. Я. Чаадаева.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 23.11.2023
Просмотров: 46
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Ивана Карамазова, Смердякова, Шатова, А.Долгорукова, Версилова. «Шуты» представляют собой уязвленных и униженных гордецов. Они сознательно демонстрируют своё ничтожество и, тем самым, выказывают свое презрение к обществу и его идеалам. К «шутам» можно отнести Фердыщенко, Мармеладова, Фому Опискина и Петра Верховенского перед Ставрогиным.
Ф.М.Достоевский, пытаясь понять природу греха, процесс его зарождения и проявления, обращается к теме преступления. Интерес русского автора к этой теме обусловлен как раз стремлением познать экзистенциальные истоки зла, исследовать причины и способы преодоления болезни совести человека. Зло всегда выступает как соблазн, но соблазн, прежде всего, поражает души неокрепшие, но чувствительные, склонные к сентиментальности, явственно осознающие несовершенство мира и мечтающие это несовершенство преодолеть. По Достоевскому мечтательность необходима для духовного становления, только герои, прошедшие через юношескую мечтательность, имеют «сердце высшее», способное мучиться поиском ответов на последние вопросы бытия. Но мечтательность в своем крайнем проявлении обнаруживает свою демоническую сущность, делая существование героя нереальным, искажает жизнь и приближает его к принятию ложных идей и решений. В «Братьях Карамазовых» черт говорит Ивану: «Я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Моя мечта – это воплотиться, но чтобы уже окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую, семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти в церковь и поставить Богу свечку от чистого сердца, ей-богу так. Тогда предел моим страданиям». В интерпретации черта сама «живая жизнь» оборачивается косностью мертвой материи, погашающей всякий дух. Воплощение в «семипудовую купчиху» оказывается переходом в полное духовное небытие. Вопрос о смысле жизни, таким образом, решается путем его снятия.
Зло тем более опасно, чем более оно мотивировано и «идейно». Процесс зарождения идеи зла чрезвычайно важен. Идея, как правило, складывается под воздействием целого ряда ярких впечатлений и созерцаний. Человек, охваченный идеей, скорее чувствует, а не логически осознает её. При этом решающим моментом является не оригинальность мысли, а внутреннее осознание её правоты, неоспоримость которой внезапно поражает человека. С появлением идеи завершается период мечтательства, в жизни появляется цель. Пораженность человека некой иррациональной идеей, тем более если она прижилась на почве мечтательного индивидуализма, порождает особенный психологический тип, описанный Достоевским в образе Н.В.Ставрогина. Ставрогин обладает ослепительным, но зловещим обаянием, это образ рафинированного эстета, утомленного собственной неординарностью. Это барин, аристократ. «Князь приехал, уже разрешив все сомнения. Он – новый человек. В бешеной, засевшей внутрь энергии мало высказывается, смотрит насмешливо и скептически, как человек, уже имеющий у себя окончательную разгадку и идею». «Идейное» романтической богоборчество проистекает из особенностей «подпольного» сознания: к попытке самостоятельно определить альфу и омегу бытия, которая есть не вклад человека в соборное действо приближения к Истине, а горделивое самоутверждение при отсутствии смирения и любви.
В каждой «подпольной» идее заложена огромная разрушительная сила. Поскольку идея претендует на всеохватность и, часто, на уникальность, то она, так или иначе, противоречит общепринятому мировоззрению. Поэтому для первоначального утверждения идеи герою требуется нарушить законы общества, нарочито поставить себя вне его, вырваться из ненавистной повседневности помощью некоего эксцентричного поступка, который имеет символическое, ритуальное значение – воплощение в жизнь «главной идеи». Для этого необходимо совершить преступление, то есть символически переступить законы общества, вынести тем самым обществу свой приговор. Преступление оказывается прямым порождением «идеи» и непременным условием её осуществления. Именно окончательная решимость героя на преступление и придает идее серьёзность и глубину. Преступление во имя «идеи» часто связано с ритуальным по существу жертвоприношением, с ритуально проливаемой кровью, которая является сакральным символом: Шатов планирует совершить политическое убийство, Кириллов – самоубийство, Смердяков – отцеубийство, Раскольников – убийство во имя самоутверждения и блага общества, П.Верховенский и Великий Инквизитор планируют убийство тысяч людей, а Ставрогин, совершая надругательство, тоже совершает убийство – человеческого в себе. Но в любом случае, герой обнаруживает ложность пути, по которому он следует, совершая эти дьявольские ритуалы и только свободное волевой усилие, направляющее человека к Вечной Истине и Вечной Любви может предотвратить падение в бездну ада.
Не просветленная одухотворенной верой тьма «подполья» делает идею болезненной, мертворожденной, зловещей и отвлеченной, но в тоже время по своему оригинальной и глубокой, поскольку она призвана ответить на вопрос о смысле жизни и заменить собою веру.
Настоящая, созидательная вера происходит не из тьмы «подполья», а из вне его – эта вера идет от сердца, от Божьей Благодати, которая просветляет разум и одухотворяет волю.
Исследуя природу преступления, Достоевский исследует и природу зла. Его духовные прозрения говорят нам, что моральные движения определяются не чувствами, не рассудком, не разумом, а прежде всего живым ощущением Бога, - и где выпадает это ощущение, там неизбежен или не знающий пределов цинизм, ведущий к распаду души, или человекобожество. По мысли Н.А.Бердяева: «Природа зла не внешнесоциальна, а внутренняя, метафизическая. Человек, как существо свободное, ответственен за зло… Но зло есть также путь человека, трагический путь его, судьба свободного, опыт, который может обогатить человека, возвести его на высшую ступень. И зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то открывается, оно тоже – путь».
3.Постановка проблемы человека, Бога, знания в философии Л.Толстого.
Между тем все это очень важные, но все же следствия. Исходная точка толстовского учения — убежденность, что человеку необходимо представление о смысле жизни, находящемся вне его самого. Без этого его ждут тоска, безысходный ужас, самоубийство.
Что в таком случае меняется в 1878–1880 годах? Основное изменение — все эти мысли высказываются Толстым теперь напрямую, без посредничества художественных образов; систематизируются, становятся основным предметом его рефлексии, главным делом его жизни. А главное — они подтверждаются образом жизни автора: Толстой становится первым толстовцем, превращается из писателя в вероучителя.
Толстой как религиозный проповедник вообще оказывается неприемлем для многих современников. Мы помним об отлучении его от церкви, о конфликте с церковными и светскими властями, о преследованиях, которым подвергались его сторонники. Поэтому Толстой представляется нам едва ли не революционером. Однако в борьбе двух лагерей, радикального и лоялистского, которая определяла политическую и социальную жизнь России тех лет, он был в равной степени далек от обеих сторон. Лоялистам он казался опасным анархистом, отрицающим государство и все его институты. Настоящих же революционеров, эсеров и социал-демократов, отталкивало толстовское убеждение, что переустройство общества — лишь производная от внутреннего самосовершенствования человека и социальный переворот сам по себе ничего не даст. Поэтому, кстати, Толстого довольно жестко критикует Ленин.
Тем не менее у него оказывается множество последователей из самых разных социальных слоев. И дело тут не только в писательской известности Толстого, хотя и в ней, конечно, тоже. Самое главное — его проповедь удивительно совпала с духом времени. Достаточно вспомнить судьбу его ближайшего соратника и друга Владимира Черткова, который, будучи выходцем из того же социального слоя, что и Толстой, одновременно с ним и даже чуть раньше пришел к тем же вопросам, а отчасти и к тем же ответам и практическим выводам: осуждал роскошь, переселился из господского дома в комнатку в ремесленной школе, стал ездить в вагонах третьего класса и т. д. Стремление к опрощению вообще оказалось созвучно чаяниям многих представителей высшей аристократии: неслучайно среди ближайших сподвижников Толстого не только конногвардеец Чертков, но и гусар Дмитрий Хилков, морской офицер Павел Бирюков, родовитый дворянин Виктор Еропкин и многие другие. Не менее характерны для эпохи движения трезвенников, пацифистов, вегетарианцев, также находящие поддержку и сочувствие в разных стратах. Отказ брать в руки оружие и борьба с пьянством — характерные черты многих народных религиозных движений.
Толстой не просто утверждает необходимость для каждого человека заниматься физическим, лучше всего — земледельческим трудом (прямо говоря, что было бы желательно любому из нас надеть лапти и идти за сохой). Важнее, что он видит в этом императиве религиозный смысл, своего рода дополнение к заповедям блаженства. Поэтому естественно, что первым и самым прямым следствием толстовского учения стала организация сельскохозяйственных коммун, где трудились самые разные люди: аристократы, земские интеллигенты, военные, крестьяне. Надо сказать, что интеллигентские земледельческие колонии возникали и раньше, вне связи с Толстым. В конце 1860-х — начале 1870-х годов коммуны такого рода появились на черноморском побережье и на Кубани, однако просуществовали недолго. Новая попытка отличалась от предыдущих массовостью и относительной унификацией участников: в толстовских коммунах ходили в крестьянской одежде, причем старой и часто рваной, питались растительной пищей, вели аскетический образ жизни.
В этой борьбе с собственными поклонниками Толстой победил: толстовство не превратилось в скованную догматами окаменелость. Тот же Пругавин с полным основанием констатировал:
Гениальный писатель и глубокий мыслитель Л.Н. Толстой занимает важное место в русской философии второй половины XIX в. В центре его религиозно-философских исканий стоят вопросы понимания Бога, смысла жизни, соотношения добра и зла, свободы и нравственного совершенствования человека. Он выступил с критикой официального богословия, церковной догматики, стремился обосновать необходимость общественного переустройства на принципах взаимопонимания и взаимной любви людей и непротивления злу насилием.
Для Толстого Бог — это не Бог Евангелия. Он отрицает все те его свойства, какие рассматриваются в православном вероучении. Он стремится освободить христианство от слепой веры и таинства, видя предназначение религии в доставлении человеку земного, а не небесного блаженства. Бог представляется ему не Личностью, которая может открываться людям, а туманным, неопределенным Нечто, неопределенным началом духа, живущим во всем и в каждом человеке. Это Нечто является и хозяином, велящим поступать нравственно, творить добро и уклоняться от зла.
Нравственное совершенствование человека Толстой отождествлял с вопросом о сущности жизни. Он оценивает сознательную, культурную и социальную жизнь с ее условностями как жизнь лживую, призрачную и в сущности ненужную людям. И это относится, прежде всего, к цивилизации. Толстой рассматривает ее как отсутствие у людей потребности сближения, как стремление к личному благосостоянию и игнорирование всего, что прямо не относится к собственной особе, как убеждение в том, что лучшее благо мира — деньги. Цивилизация, считает Толстой, калечит людей, разъединяет их, искажает все критерии оценки человека и лишает людей наслаждения общения, наслаждения человеком.
Отсюда активное обличение Толстым зла и лжи реальной жизни и призыв к немедленному и окончательному осуществлению добра во всем. Важнейшим шагом в достижении этой цели является, по убеждению Толстого, непротивление злу насилием. Для Толстого заповедь непротивления злу насилием означает безусловное нравственное начало, обязательное для исполнения всеми, закон. Он исходит из того, что непротивление не означает примирение со злом, внутреннюю капитуляцию перед ним. Это особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Толстой подчеркивает, что, следуя учению Христа, все деяния которого на земле были противодействием злу в его многообразных проявлениях, необходимо бороться со злом. Но эту борьбу следует полностью перенести во внутренний мир человека и осуществлять ее определенными путями и средствами. Лучшими средствами такой борьбы Толстой считает разум и любовь. Он верит, что если на любое враждебное действие отвечать пассивным протестом, непротивлением, то враги сами прекратят свои действия и зло исчезнет. Применение насилия по отношению к ближнему, которого Заповедь требует любить, лишает человека возможности блаженства, душевного комфорта, считает Толстой. И наоборот, подставление щеки и подчинение чужому насилию только укрепляет внутреннее сознание собственной нравственной высоты. И это сознание не сможет отнять никакой произвол со стороны.
Толстой не раскрывает содержание самого понятия зла, которому не следует противиться. И поэтому идея непротивления носит абстрактный характер, существенно расходится с реальной жизнью. Толстой не хочет видеть разницы в прощении человеком своего врага ради спасения своей души и бездеятельностью государства, например по отношению к преступникам. Он игнорирует, что зло в своих разрушительных действиях ненасытно и что отсутствие противодействия только поощряет его. Заметив, что отпора нет и не будет, зло перестает прикрываться личиной добропорядочностью, и проявляет себя открыто с грубым и нахальным цинизмом.
Все эти непоследовательности и противоречия вызывают определенное недоверие к позиции толстовского непротивления. Оно приемлет цель — преодоление зла, но делает своеобразный выбор о путях и средствах. Это учение не столько о зле, сколько о том, как не следует его преодолевать. Проблема не в отрицании противления злу, а в том, всегда ли насилие может быть признано злом. Эту проблему последовательно и четко Толстой решить не сумел.
Ф.М.Достоевский, пытаясь понять природу греха, процесс его зарождения и проявления, обращается к теме преступления. Интерес русского автора к этой теме обусловлен как раз стремлением познать экзистенциальные истоки зла, исследовать причины и способы преодоления болезни совести человека. Зло всегда выступает как соблазн, но соблазн, прежде всего, поражает души неокрепшие, но чувствительные, склонные к сентиментальности, явственно осознающие несовершенство мира и мечтающие это несовершенство преодолеть. По Достоевскому мечтательность необходима для духовного становления, только герои, прошедшие через юношескую мечтательность, имеют «сердце высшее», способное мучиться поиском ответов на последние вопросы бытия. Но мечтательность в своем крайнем проявлении обнаруживает свою демоническую сущность, делая существование героя нереальным, искажает жизнь и приближает его к принятию ложных идей и решений. В «Братьях Карамазовых» черт говорит Ивану: «Я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Моя мечта – это воплотиться, но чтобы уже окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую, семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти в церковь и поставить Богу свечку от чистого сердца, ей-богу так. Тогда предел моим страданиям». В интерпретации черта сама «живая жизнь» оборачивается косностью мертвой материи, погашающей всякий дух. Воплощение в «семипудовую купчиху» оказывается переходом в полное духовное небытие. Вопрос о смысле жизни, таким образом, решается путем его снятия.
Зло тем более опасно, чем более оно мотивировано и «идейно». Процесс зарождения идеи зла чрезвычайно важен. Идея, как правило, складывается под воздействием целого ряда ярких впечатлений и созерцаний. Человек, охваченный идеей, скорее чувствует, а не логически осознает её. При этом решающим моментом является не оригинальность мысли, а внутреннее осознание её правоты, неоспоримость которой внезапно поражает человека. С появлением идеи завершается период мечтательства, в жизни появляется цель. Пораженность человека некой иррациональной идеей, тем более если она прижилась на почве мечтательного индивидуализма, порождает особенный психологический тип, описанный Достоевским в образе Н.В.Ставрогина. Ставрогин обладает ослепительным, но зловещим обаянием, это образ рафинированного эстета, утомленного собственной неординарностью. Это барин, аристократ. «Князь приехал, уже разрешив все сомнения. Он – новый человек. В бешеной, засевшей внутрь энергии мало высказывается, смотрит насмешливо и скептически, как человек, уже имеющий у себя окончательную разгадку и идею». «Идейное» романтической богоборчество проистекает из особенностей «подпольного» сознания: к попытке самостоятельно определить альфу и омегу бытия, которая есть не вклад человека в соборное действо приближения к Истине, а горделивое самоутверждение при отсутствии смирения и любви.
В каждой «подпольной» идее заложена огромная разрушительная сила. Поскольку идея претендует на всеохватность и, часто, на уникальность, то она, так или иначе, противоречит общепринятому мировоззрению. Поэтому для первоначального утверждения идеи герою требуется нарушить законы общества, нарочито поставить себя вне его, вырваться из ненавистной повседневности помощью некоего эксцентричного поступка, который имеет символическое, ритуальное значение – воплощение в жизнь «главной идеи». Для этого необходимо совершить преступление, то есть символически переступить законы общества, вынести тем самым обществу свой приговор. Преступление оказывается прямым порождением «идеи» и непременным условием её осуществления. Именно окончательная решимость героя на преступление и придает идее серьёзность и глубину. Преступление во имя «идеи» часто связано с ритуальным по существу жертвоприношением, с ритуально проливаемой кровью, которая является сакральным символом: Шатов планирует совершить политическое убийство, Кириллов – самоубийство, Смердяков – отцеубийство, Раскольников – убийство во имя самоутверждения и блага общества, П.Верховенский и Великий Инквизитор планируют убийство тысяч людей, а Ставрогин, совершая надругательство, тоже совершает убийство – человеческого в себе. Но в любом случае, герой обнаруживает ложность пути, по которому он следует, совершая эти дьявольские ритуалы и только свободное волевой усилие, направляющее человека к Вечной Истине и Вечной Любви может предотвратить падение в бездну ада.
Не просветленная одухотворенной верой тьма «подполья» делает идею болезненной, мертворожденной, зловещей и отвлеченной, но в тоже время по своему оригинальной и глубокой, поскольку она призвана ответить на вопрос о смысле жизни и заменить собою веру.
Настоящая, созидательная вера происходит не из тьмы «подполья», а из вне его – эта вера идет от сердца, от Божьей Благодати, которая просветляет разум и одухотворяет волю.
Исследуя природу преступления, Достоевский исследует и природу зла. Его духовные прозрения говорят нам, что моральные движения определяются не чувствами, не рассудком, не разумом, а прежде всего живым ощущением Бога, - и где выпадает это ощущение, там неизбежен или не знающий пределов цинизм, ведущий к распаду души, или человекобожество. По мысли Н.А.Бердяева: «Природа зла не внешнесоциальна, а внутренняя, метафизическая. Человек, как существо свободное, ответственен за зло… Но зло есть также путь человека, трагический путь его, судьба свободного, опыт, который может обогатить человека, возвести его на высшую ступень. И зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то открывается, оно тоже – путь».
3.Постановка проблемы человека, Бога, знания в философии Л.Толстого.
Между тем все это очень важные, но все же следствия. Исходная точка толстовского учения — убежденность, что человеку необходимо представление о смысле жизни, находящемся вне его самого. Без этого его ждут тоска, безысходный ужас, самоубийство.
Что в таком случае меняется в 1878–1880 годах? Основное изменение — все эти мысли высказываются Толстым теперь напрямую, без посредничества художественных образов; систематизируются, становятся основным предметом его рефлексии, главным делом его жизни. А главное — они подтверждаются образом жизни автора: Толстой становится первым толстовцем, превращается из писателя в вероучителя.
Толстой как религиозный проповедник вообще оказывается неприемлем для многих современников. Мы помним об отлучении его от церкви, о конфликте с церковными и светскими властями, о преследованиях, которым подвергались его сторонники. Поэтому Толстой представляется нам едва ли не революционером. Однако в борьбе двух лагерей, радикального и лоялистского, которая определяла политическую и социальную жизнь России тех лет, он был в равной степени далек от обеих сторон. Лоялистам он казался опасным анархистом, отрицающим государство и все его институты. Настоящих же революционеров, эсеров и социал-демократов, отталкивало толстовское убеждение, что переустройство общества — лишь производная от внутреннего самосовершенствования человека и социальный переворот сам по себе ничего не даст. Поэтому, кстати, Толстого довольно жестко критикует Ленин.
Тем не менее у него оказывается множество последователей из самых разных социальных слоев. И дело тут не только в писательской известности Толстого, хотя и в ней, конечно, тоже. Самое главное — его проповедь удивительно совпала с духом времени. Достаточно вспомнить судьбу его ближайшего соратника и друга Владимира Черткова, который, будучи выходцем из того же социального слоя, что и Толстой, одновременно с ним и даже чуть раньше пришел к тем же вопросам, а отчасти и к тем же ответам и практическим выводам: осуждал роскошь, переселился из господского дома в комнатку в ремесленной школе, стал ездить в вагонах третьего класса и т. д. Стремление к опрощению вообще оказалось созвучно чаяниям многих представителей высшей аристократии: неслучайно среди ближайших сподвижников Толстого не только конногвардеец Чертков, но и гусар Дмитрий Хилков, морской офицер Павел Бирюков, родовитый дворянин Виктор Еропкин и многие другие. Не менее характерны для эпохи движения трезвенников, пацифистов, вегетарианцев, также находящие поддержку и сочувствие в разных стратах. Отказ брать в руки оружие и борьба с пьянством — характерные черты многих народных религиозных движений.
Толстой не просто утверждает необходимость для каждого человека заниматься физическим, лучше всего — земледельческим трудом (прямо говоря, что было бы желательно любому из нас надеть лапти и идти за сохой). Важнее, что он видит в этом императиве религиозный смысл, своего рода дополнение к заповедям блаженства. Поэтому естественно, что первым и самым прямым следствием толстовского учения стала организация сельскохозяйственных коммун, где трудились самые разные люди: аристократы, земские интеллигенты, военные, крестьяне. Надо сказать, что интеллигентские земледельческие колонии возникали и раньше, вне связи с Толстым. В конце 1860-х — начале 1870-х годов коммуны такого рода появились на черноморском побережье и на Кубани, однако просуществовали недолго. Новая попытка отличалась от предыдущих массовостью и относительной унификацией участников: в толстовских коммунах ходили в крестьянской одежде, причем старой и часто рваной, питались растительной пищей, вели аскетический образ жизни.
В этой борьбе с собственными поклонниками Толстой победил: толстовство не превратилось в скованную догматами окаменелость. Тот же Пругавин с полным основанием констатировал:
Гениальный писатель и глубокий мыслитель Л.Н. Толстой занимает важное место в русской философии второй половины XIX в. В центре его религиозно-философских исканий стоят вопросы понимания Бога, смысла жизни, соотношения добра и зла, свободы и нравственного совершенствования человека. Он выступил с критикой официального богословия, церковной догматики, стремился обосновать необходимость общественного переустройства на принципах взаимопонимания и взаимной любви людей и непротивления злу насилием.
Для Толстого Бог — это не Бог Евангелия. Он отрицает все те его свойства, какие рассматриваются в православном вероучении. Он стремится освободить христианство от слепой веры и таинства, видя предназначение религии в доставлении человеку земного, а не небесного блаженства. Бог представляется ему не Личностью, которая может открываться людям, а туманным, неопределенным Нечто, неопределенным началом духа, живущим во всем и в каждом человеке. Это Нечто является и хозяином, велящим поступать нравственно, творить добро и уклоняться от зла.
Нравственное совершенствование человека Толстой отождествлял с вопросом о сущности жизни. Он оценивает сознательную, культурную и социальную жизнь с ее условностями как жизнь лживую, призрачную и в сущности ненужную людям. И это относится, прежде всего, к цивилизации. Толстой рассматривает ее как отсутствие у людей потребности сближения, как стремление к личному благосостоянию и игнорирование всего, что прямо не относится к собственной особе, как убеждение в том, что лучшее благо мира — деньги. Цивилизация, считает Толстой, калечит людей, разъединяет их, искажает все критерии оценки человека и лишает людей наслаждения общения, наслаждения человеком.
Отсюда активное обличение Толстым зла и лжи реальной жизни и призыв к немедленному и окончательному осуществлению добра во всем. Важнейшим шагом в достижении этой цели является, по убеждению Толстого, непротивление злу насилием. Для Толстого заповедь непротивления злу насилием означает безусловное нравственное начало, обязательное для исполнения всеми, закон. Он исходит из того, что непротивление не означает примирение со злом, внутреннюю капитуляцию перед ним. Это особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Толстой подчеркивает, что, следуя учению Христа, все деяния которого на земле были противодействием злу в его многообразных проявлениях, необходимо бороться со злом. Но эту борьбу следует полностью перенести во внутренний мир человека и осуществлять ее определенными путями и средствами. Лучшими средствами такой борьбы Толстой считает разум и любовь. Он верит, что если на любое враждебное действие отвечать пассивным протестом, непротивлением, то враги сами прекратят свои действия и зло исчезнет. Применение насилия по отношению к ближнему, которого Заповедь требует любить, лишает человека возможности блаженства, душевного комфорта, считает Толстой. И наоборот, подставление щеки и подчинение чужому насилию только укрепляет внутреннее сознание собственной нравственной высоты. И это сознание не сможет отнять никакой произвол со стороны.
Толстой не раскрывает содержание самого понятия зла, которому не следует противиться. И поэтому идея непротивления носит абстрактный характер, существенно расходится с реальной жизнью. Толстой не хочет видеть разницы в прощении человеком своего врага ради спасения своей души и бездеятельностью государства, например по отношению к преступникам. Он игнорирует, что зло в своих разрушительных действиях ненасытно и что отсутствие противодействия только поощряет его. Заметив, что отпора нет и не будет, зло перестает прикрываться личиной добропорядочностью, и проявляет себя открыто с грубым и нахальным цинизмом.
Все эти непоследовательности и противоречия вызывают определенное недоверие к позиции толстовского непротивления. Оно приемлет цель — преодоление зла, но делает своеобразный выбор о путях и средствах. Это учение не столько о зле, сколько о том, как не следует его преодолевать. Проблема не в отрицании противления злу, а в том, всегда ли насилие может быть признано злом. Эту проблему последовательно и четко Толстой решить не сумел.