Файл: 1 Понятие .pdf

существующее, даже если мы его не видим. Но он полагает, что это нечто не может быть радикально отлично по природе своей от того, что мы видим, и что оно вообще не может быть независимым от видения, хотя оно может быть независимым от нашего видения. Он вынужден, таким образом, считать «реальный» стол идеей в уме Бога. Такая идея требует непрерывности и независимого от нас существования, но не является совершенно непознаваемой — каковой могла бы быть материя — в том смысле, что мы можем только вывести ее, но никогда не имеем прямого и непосредственного ее осознания.
Другие философы после Беркли также полагали, что, хотя стол не зависит в своем существовании от того, вижу ли я его, его существование зависит от видения (или какого-то ощущения) некоторым умом — не обязательно умом Бога, но по большей части коллективным умом Вселенной. Как и Беркли, они считают так по той причине, что ничто не может быть реальным — во всяком случае, ничто из того, что известно как реальное, — за исключением умов и их мыслей и чувств. Мы могли бы представить аргумент в пользу такого взгляда в следующем виде: «Все, о чем можно помыслить, есть идея в уме человека, который думает об этой вещи; следовательно, ни о чем нельзя помыслить, кроме идей в уме;
следовательно, ничто больше не является постижимым, а то, что непостижимо, не может существовать».
…Для многих философов (вероятно, для большинства из них) не существует ничего реального, кроме умов и их идей. Такие философы называются «идеалистами». Когда идет речь об объяснении материи, они либо говорят, подобно Беркли, что материя есть не что иное, как совокупность идей, либо, подобно Лейбницу (1646–1716), что кажущееся материей есть на самом деле совокупность более или менее рудиментарных умов. Однако эти философы, хотя и отрицают материю как противоположность уму, тем не менее в другом смысле ее допускают…Беркли и Лейбниц допускают, что существует реальный стол, но
Беркли говорит, что это определенные идеи в уме Бога, а Лейбниц — что это «собрание душ»… На самом деле почти все философы согласны в том, что реальный стол существует:
почти все они согласны, что, как бы сильно ни зависели от нас наши чувственные данные
(цвет, форма, гладкость и т. п.), они есть знак чего-то, что существует независимо от нас,
чего-то отличного, вероятно, полностью от наших чувственных данных…
Если мы возьмем некоторый общий объект того вида, который известен через чувства, тогда ощущения непосредственно представляют не истины об объектах вне нас, а истины относительно определенных чувственных данных, которые, как мы видели, зависят от отношения между нами и объектом. Таким образом, то, что мы видим и ощущаем непосредственно, есть просто «явление», которое, как мы полагаем, есть знак стоящей за ним «действительности». Но, если действительность не есть явление, имеются ли у нас какие-либо средства узнать, существует ли вообще действительность? И если она существует, есть ли у нас средства обнаружения того, на что она похожа?
Такие вопросы озадачивают, и весьма затруднительно заранее утверждать, что даже самая странная гипотеза не окажется истинной. Таким образом, наш знакомый стол, который до сих пор не привлекал нашего внимания, стал источником проблем, которые полны удивительными возможностями. Единственная вещь, которую мы знаем о столе, — что он не то, чем он кажется. За пределами этого скромного результата мы свободны идти в самых разных направлениях. Лейбниц говорит нам, что это «собрание душ»; Беркли — что это идея в уме Бога; трезвая наука, едва ли менее удивительная, говорит нам, что стол — это огромное собрание электрических зарядов, находящихся в движении. Среди этих удивительных возможностей есть и сомнение в том, что стол вообще существует.

Философия, если она не может ответить на многие вопросы, как мы того хотели бы,
обладает, по крайней мере, силой постановки вопросов, усиливающих интерес к миру, и может продемонстрировать странности и чудеса, лежащие за пределами обыденного взгляда даже на самые простые вещи.
Таблица:
Вопрос
Ключевые слова

Существует ли стол, который обладает внутренне присущей ему природой, и продолжает ли он существовать, когда я не смотрю на него, или же стол является продуктом моего воображения — этакий стол из сновидения, которое длится очень долго? Этот вопрос имеет огромную важность.
Ибо, если мы не можем быть уверены в независимом существовании объектов, мы не можем быть уверены в независимом существовании других людей и, следовательно, будем еще менее уверены в существовании умов других людей, так как у нас нет других оснований верить в существование умов, за исключением того, что мы выводим из наблюдения над соответствующими телами. Таким образом, если мы не можем быть уверены в независимом существовании объектов, мы оказываемся в пустыне — может оказаться, что весь мир есть не что иное, как сон, а существуем только мы одни. Это весьма беспокоящая возможность,
но, хотя невозможно строго доказать ее ложность, нет ни малейших причин предполагать ее истинность.
Хотя мы можем сомневаться в физическом существовании стола, мы не сомневаемся в существовании чувственных данных, которые заставляют нас полагать, что стол есть; мы не сомневаемся, что в то время, когда мы смотрим на что-то, нам являются некоторые формы и цвета, а когда мы давим на что-то, имеется определенное ощущение твердости. Все эти вещи, относящиеся к психологии, мы не подвергаем сомнению. На самом деле, можно сомневаться очень во многом, но по крайней мере некоторый наш непосредственный опыт является абсолютно достоверным.
Декарт (1596–1650), основатель современной философии, изобрел метод, который все еще весьма полезен, — метод систематического сомнения. Декарт посчитал, что он не мог бы поверить ни во что другое, кроме как в то, что он считает совершенно ясно и отчетливо истинным. Во всем, что может быть подвергнуто сомнению, он должен сомневаться до тех пор, пока не будет резонов для отсутствия сомнения. Путем применения этого метода он постепенно пришел к тому, что единственное, в чем он мог бы быть совершенно уверен, это его собственное существование… Таким образом, его собственное существование было для него абсолютно достоверным. «Я мыслю, следовательно, существую» (Соgito, ergо sum), и,
опираясь на эту достоверность, Декарт возводит мир знания, который был разрушен, его сомнением. Изобретя метод сомнения и показав, что субъективные вещи являются наиболее достоверными, Декарт славно послужил философии, да так, что и до сих пор полезен всем, кто ее изучает.
Однако при использовании аргумента Декарта следует соблюдать некоторую осторожность.
«Я мыслю, следовательно, Я существую» утверждает больше, чем строго достоверную вещь.
Нам может представляться, что мы сейчас являемся теми же самыми людьми, которыми были вчера, и в некотором смысле в этом нельзя сомневаться. Но реальное Я столь же труднодостижимо, как и реальный стол, и оно не имеет абсолютной, убедительной достоверности, которой обладает чувственный опыт.
Когда я смотрю на мой стол и вижу коричневый цвет, определенно достоверно не то, что «Я
вижу коричневый цвет», но скорее то, что «коричневый цвет наблюдается». Это, конечно,
включает нечто (или кого-то), которое (или кто-то) видит коричневый цвет, но при этом нет никакой более или менее постоянно существующей личности, которую мы называем «Я».
Пока принимается во внимание непосредственная достоверность, можно считать, что нечто,
которое видит коричневый цвет, носит моментный характер и оно не идентично чему-то,

что получает совсем другой опыт в следующий момент времени. Таким образом, первичную достоверность имеют наши конкретные мысли и чувства…Итак, мы имеем, что уже ценно,
твердый базис для того, чтобы начать приобретать знания.
Проблема, которую нам следует рассмотреть, такова: допуская, что мы уверены в наших чувственных данных, имеем ли мы какие-либо основания для того, чтобы считать их признаками существования чего-то еще, что можно назвать физическими объектами? Когда мы перечислим все чувственные данные, которые, по нашему мнению, должны быть естественно связаны со столом, скажем ли мы все, что нужно cказать о столе, или же имеется что-то еще — нечто такое, что не дано чувственным образом, нечто такое, что остается,
когда мы покидаем комнату?...
Если стол накрыть чем-то, мы не будем получать чувственных данных от стола, и,
следовательно, если бы стол был совокупностью чувственных данных, он перестал бы существовать и покрывало повисло бы в воздухе, покоясь чудом на том месте, где раньше был стол. Это кажется абсурдным, но тому, кто хочет стать философом, надо научиться не бояться абсурда.
Весьма значительная причина нашего желания сохранить физические объекты в дополнение к чувственным данным состоит в том, что мы предпочли бы иметь одни и те же объекты для различных людей. Когда вокруг обеденного стола сидят десять человек, кажется весьма странным утверждение о том, что они видят не одну и ту же скатерть, одни и те же ножи, вилки и стаканы. Но чувственные данные являются личными для каждого человека;
то, что непосредственно представлено зрению одного, не представлено непосредственно зрению другого: все они видят вещи с несколько различных точек зрения, и потому каждый видит эти вещи слегка отличным образом. Следовательно, если должны быть публично нейтральные объекты, которые в некотором смысле известны различным людям, должно существовать нечто такое, что превосходит личные и конкретные чувственные данные,
которые являются различным людям. Каковы в этом случае резоны для предположения о том, что существуют такие общие нейтральные объекты?
Первый ответ, который приходит в голову, состоит в том, что, хотя разные люди могут видеть вещи несколько отличным образом, они все же видят более или менее похожие вещи при взгляде на стол, и вариации того, что они видят, можно объяснить законами перспективы и отражения света, так что легко прийти к заключению о постоянном объекте,
который лежит в основе всех чувственных ощущений различных людей. Я купил этот стол у прежнего хозяина этой комнаты; я не мог купить его чувственные данные, которые исчезают с его уходом, но я мог бы купить и купил заслуживающие доверия ожидания более или менее подобных чувственных данных. Таким образом, именно тот факт, что различные люди имеют подобные чувственные данные и что один человек в данном месте в разное время имеет подобные чувственные данные, заставляет нас предполагать, что сверх и помимо чувственных данных имеется постоянный публичный объект, который лежит в основе и является причиной чувственных данных различных людей в разное время.
…Если я не имею причин верить в то, что существуют физические объекты независимо от моих чувственных данных, у меня не должно бы быть резонов верить в то, что существуют другие люди, кроме как в качестве части моих снов. Таким образом…мы не можем апеллировать к свидетельствам других людей… Следовательно, мы должны, если это

возможно, найти в нашем собственном, сугубо личном опыте такие характеристики, которые показывают, что в мире есть другие вещи, не сводящиеся к нашему личному опыту или нам самим.
…Мы никогда не сможем доказать, что существуют вещи помимо нас самих и нашего опыта.
Нет никакого логического абсурда в гипотезе, что мир состоит из меня и моих мыслей,
чувств и ощущений и что все остальное есть просто фантазия... Нет никакой логической невозможности в предположении, что вся жизнь является сном, в котором мы создаем все те объекты, которые нам являются. Несмотря на то, что это не является логически невозможным, не существует никаких резонов предполагать истинность такого предположения. И на самом деле, эта гипотеза менее проста, если ее рассматривать как способ объяснения фактов нашей собственной жизни, по сравнению с гипотезой здравого смысла, что реально существуют объекты, не зависящие от нас и являющиеся причинами наших ощущений…
Если кот появляется в один момент времени в одной части комнаты, а в другой момент времени он появляется в другой части комнаты, естественно предположить, что он туда переместился, проходя при этом через промежуточные пункты. Но если бы это было просто множеством чувственных данных, он не мог бы быть ни в одном месте, в котором я не видел этого кота. Таким образом, мы должны предположить, что кот не существует вовсе, пока я на него не смотрю, и внезапно впрыгивает в новое место. Если кот существует независимо от того, вижу я его или нет, мы можем понять из нашего собственного опыта, как он становится голодным через некоторое время после еды, но если кот не существует, когда я его не вижу,
тогда кажется странным, что аппетит должен расти в период его несуществования так же быстро, как во время существования. И если бы кот состоял только из чувственных данных,
он не мог бы быть голоден, так как никакой голод, кроме моего собственного, не может быть для меня чувственными данными. Таким образом, поведение представляющих кота чувственных данных, кажущееся совершенно естественным, если считать его выражением голода, становится совершенно необъяснимым, когда считается просто движениями и изменениями пятен цвета, которые столь же не способны к голоду, как треугольник к игре в футбол.
Но трудности подобного рода в случае с котом — ничто по сравнению с трудностями в случае человеческих существ. Когда человек разговаривает… весьма трудно предположить,
что слышимое нами не является выражением мысли, как это должно быть, когда мы испускаем те же самые звуки. Конечно, подобные вещи случаются и во сне, где мы ошибаемся в отношении существования других людей. Но сны более или менее определяются тем, что мы называем бодрствованием, и могут быть более или менее объяснены научными принципами, если мы предположим существование физического мира. Таким образом, принцип простоты понуждает нас принять естественную точку зрения…
Конечно, мы приходим к вере в независимое существование внешнего мира не за счет аргументации. Мы обнаруживаем в себе эту веру уже готовой с того самого момента, когда начинаем размышлять: это то, что мы можем назвать инстинктивной верой. Мы никогда не подвергали бы эту веру сомнению, если бы не тот факт, что (во всяком случае, в процессе видения) у нас есть инстинктивная вера в существование чувственных данных в качестве независимых объектов, в то время как аргументы показывают, что чувственные данные не могут быть тождественны объектам. Однако это открытие (которое не совсем уж парадоксально в случае вкуса, запаха и звука и только отдаленно — в случае осязания)