Файл: Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителятанков. 19411943За линией фронта. Мемуары.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.12.2023
Просмотров: 497
Скачиваний: 10
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
8 октября
Стало невыносимо холодно. При ледяном северном ветре начался снегопад. При такой жуткой погоде ни о каких операциях и думать нечего. Но как бы то ни было, вечером наши штурмовые группы продвигаются вперед.
Дороги превращаются в ручейки жидкой грязи, автомобили еле-еле продвигаются. Не встречая противника, мы добираемся до Недригайлова
[29]
. На дорогах валяются убитые лошади, стоят брошенные машины, сгоревшие танки, повсюду разорванное в клочья обмундирование, втоптанные в грязь патроны и снаряды. Сразу же за Недригайловом встречаем находящуюся на марше 165-ю пехотную дивизию. Дивизия проводит атаку на соседнем участке, а нам предстоит оборонять один из ее открытых флангов.
С приходом ночи складываем из снежных кирпичиков что-то вроде юрты и ждем атаки большевиков. Но ничего не происходит, по-видимому, враг отступил довольно далеко.
9 октября
Преследуем отступающего противника в направлении города Сумы.
10 октября
Постоянные снегопады вперемешку с дождем не позволяют продвигаться вперед. Вчера вечером прибыли в Кравино (возможно, Кровное Сумской области. – Ред.). Дождь превратил траншеи в озера. По радио мы услышали о победоносном сражении на окружение противника в районе Вязьмы и Брянска.
Судьба Восточной кампании практически решена. Остатки Красной армии на пороге полного уничтожения. Большевистское руководство бежало из Москвы
[30]
. Неужели это их конец? Все чаще и чаще приходится слышать об этом по радио. Да и дома наверняка эти новости на первых полосах газет. Мысли в голове путаются – неужели наше командование в одну ночь свихнулось? Все это не так, не может такое быть правдой. Мы же все видим,
видим, что здесь происходит. Неужели эти господа сидят в шорах?
Что себе думают у нас на родине? Наши жены, матери, невесты? Наверное, с ума сходят от счастья. Плачут от радости, что эта кошмарная кровавая бойня несколько дней спустя закончится? А их сыновья, мужья и женихи самое позднее к Рождеству вернутся?
Боже мой, но реальность совершенно иная. Войска на Восточном фронте столкнулись с колоссальной проверкой на прочность. Мы, немцы, не привыкли сражаться зимой, в мороз и в такой грязи. Может быть, и правда пора применять варварское оружие, травить их ядами?
61
На родине предстоит страшное пробуждение от охвативших всех иллюзий. Пройдет еще несколько недель, и все газеты запестрят черными крестами, чего раньше никогда не было.
11 октября
И снова страшный снегопад. И совершенно внезапно мороз минус 7 градусов! Дороги окаменели. Мы могли бы начать наступать, могли бы… Если бы было горючее! А бензовозы еще вон как далеко, сидят по самые бамперы в окаменевшей на морозе грязи. Около 60
процентов транспортных средств застыли в неподвижности из-за этой замерзшей грязи. Все верно – так и выглядит победоносный марш! А ведь распутица только начинается, но уже после двух дней дождя такой кавардак. Все это как-то не вяжется со вчерашними победоносными фанфарами!
26 октября
Впервые за несколько дней у меня нет температуры. Моим госпиталем стала какая-то вонючая хата да солома на полу. На этот раз я простудился не на шутку – что и говорить,
«русская простуда»! Каким брошенным я вдруг почувствовал себя в этой замызганной полутемной хатенке!
27 октября
Все то же самое: свинцово-серое небо, сильный ветер и дождь со снегом. Дороги в том же состоянии: куда ни глянь – везде грязь и ничего больше, иногда в метр глубиной. Вопрос войскового подвоза превратился в огромную проблему. Это не означает, что мы помираем с голоду, – слава богу, вокруг хватает и гусей и уток. Но вот курить нечего, нет сахара, кофе и вообще массы полезных и вкусных вещей, доставляемых из тыла. Вот поэтому унтер-офицер
Рот и смастерил себе сигаретку из старой газеты и немецкого чая. На вкус переносимо,
нашлись даже подражатели. Надо сказать, что здесь только не пытаются курить. Кое-кто занялся добычей сахара, другие гонят самогон из сухого хлеба. И все происходит в этих грязных, вонючих хатах. Стараемся вообще не выходить на улицу без крайней необходимости в такую собачью погоду, но приходится терпеть и вонь, и грязь, каких не всякая свинья стерпела бы.
Интересно, а как в такой хате, состоящей всего из одного жилого помещения, умещались по семь человек? Целые семьи?
В центре возвышается огромная, занимающая добрую треть хаты, печь, здесь все дома строят вокруг печей. Деревянные нары, очевидно, служат спальней для всей семьи. Под этими нарами и под печкой – нечто вроде кладовок.
Хрюкают свиньи, кудахчут куры, пищат цыплята. И тут же свалена картошка и все остальное.
На потолке крючья – на них подвешивается колыбель для младенцев. Представьте себе – с потолка свисает деревянное корытце с грудным ребенком. Какая-нибудь бабушка часами сидит и раскачивает колыбель либо ногой, либо привязанной к ноге веревкой, другой конец которой крепится к колыбели. Встает она лишь для того, чтобы усесться с остальной семьей за состоящий из вареной картошки ужин. Все, кто уже в состоянии самостоятельно держать ложку, усаживаются вокруг огромного чугунка и уплетают еду, пока не насытятся. Все это производит впечатление чего-то доисторического, того, что можно было вживую видеть лишь на заре человеческой цивилизации.
Наличие в доме бумаги свидетельствует об образованности и обеспеченности. Те, у кого она есть, украшают ею стены. И в нашей хате разорванные газеты, картинки из них,
62
странички старых школьных учебников, какие-то квитанции, детские рисунки –
единственное «украшение» стен.
Если не считать детских рисунков и газетных вырезок, все эти попытки украсить жилище ничего, кроме брезгливого ужаса, не вызывают. И не только из-за грязи, дыма, копоти и золы на полу, нет. В основном из-за мелких домашних обитателей, живущих своей жизнью за этой бумагой. Мы отодвигали лавки подальше от стен, но по ночам из-за бумаги доносились странный шелест, шорохи и царапанье. И мы знали – их время наступило.
На дверях ни замков, ни ручек. Сами двери – не больше чем сколоченные из досок плиты,
висящие на петлях и просто прикрывающие дыру в стене. Кое-где по краям прибиты гвоздями уплотнения в виде свернутого в тонкий рулон тряпья.
Крохотные окошки не открываются вообще ни летом, ни зимой. Вместо выбитых стекол нередко используется то же самое тряпье или старая одежда, иногда набитые соломой мешочки.
Во время войны все наши чувства подвергались суровым испытаниям. Приходилось слышать крики, стоны, визги переживавших боль раненых, приходилось наблюдать сцены,
после которых вообще хочется онеметь до конца жизни. Какой вони только не испытали наши носы: дыма, гари, смрада разложения на палящем солнце. Всего и не перечислишь. Но на всю оставшуюся жизнь в разум впечатаны тягостные картины быта русских.
Вот так и живут эти местные: с маленькими детьми, со свиньями в подпечьях, спят на расстеленных на печах овечьих шкурах, с запечатанными наглухо окнами, за похожими на баррикады дверями. Прибавьте к этому полтора десятка солдат с оружием, собравшихся поужинать вокруг тускло светящей керосиновой лампы. После этого дымят махрой, от которой вонь даже еще хуже, чем от немецкого чая. Если вам этого букета запахов мало,
добавьте вонь немытых пропотевших тел! И вот в такой клетушке размещаются 25
человеческих особей.
Лампа представляет собой уникальный аспект этой атмосферы. В штабах и других дивизионных учреждениях у нас стоят электрогенераторы, поскольку офицерам необходим свет для работы в ночные часы, в отличие от простого солдата, использующего темноту либо для атак, либо для сна. Если ему вздумается осветить кусочек пространства для личных нужд, как это в данный момент делаю я, он пользуется карбидной лампой или просто свечой.
Вне сомнения, самым простым приспособлением служат маленькие бутылочки из-под водки, подвешиваемые к потолку на проволоке. В залитое в такую емкость масло погружают фитиль – кусок веревки, ткани или еще чего-нибудь в этом роде. А если здорово повезет –
настоящий фитиль. В результате получается нечто вроде масляной лампы, но светящей довольно тускло и часто мигающей. Вот напротив подобного осветительного прибора я и расположился писать эти строки дневника.
Шагом вперед является настоящая масляная лампа без защитного стеклянного цилиндра.
Время и постоянное наличие солдат давным-давно уничтожили стеклянный цилиндр. Но,
несмотря на это, лампа дает достаточно света – можно написать письмо любимой, а потом и своим родным домой. Царь Лидии Крёз (560–546 гг. до н. э.), например, охотно довольствовался масляной лампой, не знаю уж – со стеклянным цилиндром или же без такового.
А где мы обычно спим? Должен сказать, что в последние дни главным занятием, кроме редких стычек с противником, был сон. Боже, сколько часов упущенного сна нам предстояло наверстать! Вот поэтому те, кто не писал письма, не ел, не ловил на себе вшей (каждое обнаружение насекомого в швах обмундирования сопровождается радостным сообщением),
спали. Спим мы все скопом в одном месте. Что, может, кто-нибудь из нас требует одеяльце?
Нет таких. Так вот, спим мы на деревянных лавках, на полу, на огромном столе – самая большая роскошь: клок соломы под себя. Сон глубокий и без сновидений, и в то же время чуткий. Даже объятия Морфея не позволяют нам терять бдительность. Спим мы, глубоко дыша, не чешемся во сне от донимающих нас вшей, одним словом, почти так, как если бы мы
63
спали на нормальной кровати и в пижаме. Но от подобного мы давным-давно отвыкли, зато привыкли спать одетыми.
Это действительно забавное зрелище. Если ты все же видишь сон, то это, конечно же,
что-то связанное с домом, нашими родными пенатами. Те, кто постоянно разглядывает фотографии детей и жен, истершиеся от частого употребления, поймут меня. В конце концов,
именно любовь к близким и всякое напоминание о доме и поддерживает нас. И объединяет.
Ты видишь во сне белую скатерть, тебя нежно целуют – все это обеспечивает хорошее настроение и заряд бодрости на весь день. Неплохо, конечно, увидеть во сне здесь, на
Восточном фронте, и что-нибудь связанное с нашим пребыванием во Франции – приветливое солнышко, винцо. Но подобная тематика сновидений уже не стимул. Скорее родной дом и все с ним связанное. Да будь благословен армейский почтарь, доставляющий нам письма!
Еще на две недели мы застряли в этом Кравино [Кровное?], но в конце концов распутица все же прекратилась, и 10 ноября снова ударили морозы. На градуснике почти круглые сутки минус 12.
15 ноября
Наконец-то! Земля промерзла, как камень. Можно начинать.
16 ноября
Сумы пали после ожесточенных боев. Потери кошмарные. Наш унтер-офицер Ладер,
отправившийся вместе со своим отделением в разведку, не вернулся. Отделение тоже –
погибли все.
18 ноября
Добираемся до Лебедина. Эти последние три дня здорово потрепали дивизию. Лишь 50
процентов вооружений и транспортных средств боеготовы. Поэтому дивизии приказано оставаться в Лебедине до дальнейших распоряжений и как можно быстрее привести в порядок артиллерию и транспортные средства.
Лебедин, по русским стандартам, милый городишко и вообще рай в сравнении с завшивленными хатами Кравина [Кровного]. Советы отгрохали здесь довольно большие административные здания, за городом аэродром и казармы. Сплошные потемкинские деревни!
Издали их выбеленные фасады смотрятся еще ничего. Но стоит подойти поближе или войти внутрь, как ты видишь растрескавшиеся стены и потолки, криво висящие двери,
которые ни открыть, ни закрыть, перекошенные лестницы, набухшие от сырости оконные рамы, неровные полы – и перечисленное еще не самая большая проблема.
Между тем ни одно здание не старше 5–6 лет. И вот что еще меня здесь просто убивает:
нигде в этом «раю для рабочих» мы не встречали скрытой электропроводки! Плохо натянутые провода вечно провисают и на стенах, и на потолках. Здесь неизвестны свинцовые трубки, которые у нас на родине обязательны. Здесь всегда и везде одно и то же – даже в городах преобладает примитивизм и нищета.
Но какова же заработная плата в этом «раю для рабочих»? Каковы цены на товары? Вот несколько примеров, но первым делом уместным будет упомянуть, что советский рубль перед войной разменивался на рейхсмарки по курсу 1:82. То есть за рубль приходилось платить 82 рейхсмарки.
Средняя ежемесячная зарплата
[31]
:
Квалифицированный специалист 300 рублей
64
Солдат Красной армии 7 рублей
Офицер 210 рублей
Размер пенсий исчислялся заработками, в среднем 80 рублей.
Зимнее пальто стоило 2000–3000 рублей
Приличный костюм 1500–2000 рублей
Пара туфель 200–300 рублей
Гусь 120 рублей
Яйца и масло 25 рублей
Буквально сразу же, за несколько дней, из лояльных украинцев была сформирована милиция, проявившая себя с самой лучшей стороны в эти нелегкие последующие дни.
Докладывают о группе партизан численностью в 2 тысячи человек. Развертываемся и вступаем в бой с вооруженными бандитами. У них пулеметы, орудия, противотанковые орудия и другие пехотные вооружения. Так как партизаны начинают представлять серьезную угрозу для Лебедина, приходится запрашивать подкрепление из Ахтырки. На одном из участков нам приходится временно отступить, оставив наших убитых и раненых.
Возвратившись, обнаруживаем их изувеченными. В самом городе обстановка неуверенности.
Нападение на унтер-офицера с целью ограбления. Преступник схвачен в тот же день и повешен. На следующий вечер двое ворюг напали и на меня. Темень стояла кромешная, и обоим удалось сбежать и скрыться в лабиринте переулков. Одного я точно ранил, и вроде бы серьезно – утром при осмотре места преступления мы заметили кровавый след на земле. Но отыскать их нам так и не удалось.
Во второй половине дня было расстреляно 10 человек заложников. Мы теперь не церемонимся, а действуем железной рукой – городские виселицы не пустуют. Казни стали неотъемлемой частью повседневности. Так, и только так должно быть.
С фронта дурные новости: 21 ноября часть дивизии, находившаяся на отдыхе, была спешно поднята по тревоге для соединения с боевой группой Петерсдорфа, ответственной за один чрезвычайно опасный участок фронта вблизи Обояни.
Тем временем установились жуткие холода, временами столбик термометра опускается до минус 25 и даже 30 градусов. У большинства из нас зимнее обмундирование отсутствует,
участились случаи обморожений.
12 декабря
Большая часть дивизии уходит из Лебедина. По железной дороге в «спальных вагонах»
19-го числа прибываем в Обоянь.
22 декабря
Дивизия поделена на отдельные боевые группы, подчиняющиеся разному командованию.
Линия фронта здесь очень тонкая и к тому же прерывистая. Рядом с рекой Ржавой демаркационной линией, отделяющей нас от соседней армии, 40 километров линии фронта никем не заняты. Когда мы прибываем туда, мы видим такое, что нас явно не вдохновляет.
Стало быть, это и есть наша позиция на зиму. И здесь нам предстоит останавливать натиск русских?
Плакать хочется, жалкие окопчики – воронки, – мерзлую землю приходится взрывать,
обрывки колючей проволоки, и это все? Те, кому мы пришли на смену, исхудалые, бледные,
со странным блеском в глазах. Они молча жмут нам руки и бредут в тыл. Час спустя в результате взрыва снаряда гибнут двое наших товарищей и еще несколько человек получают ранения.
Вечером первая массовая атака большевиков. При поддержке танков лыжные батальоны вихрем налетают на нас. Ледяной северный ветер со снегом дует прямо нам в лицо, глаза
65
ничего не видят, оружие дает осечки на морозе. Видимость – десять шагов. То здесь, то там вдруг из снежного месива в считаных метрах от тебя выныривает русский танк. Разрывы ручных гранат, дикие крики, жесточайшие рукопашные схватки. Два наших орудия раздавлены танками.
В общем, тут нам не удержаться. Что же теперь, каждый за себя?
Наше отделение собирается в каком-то колхозе в двух километрах отсюда. Мы ждем,
ждем. Проходит полчаса, а нашего подразделения нет и в помине… Никого… Ни одного человека. Трагедия началась…
23 декабря
Ночью прибывает подкрепление, но люди измотаны так, что еле держатся на ногах. Они совершили невозможное – на своих двоих отмахали 30 километров в снегопад, увязая в снегу,
и даже притащили с собой два орудия. В таких условиях о контратаках и думать нечего, а завтра будет уже поздно контратаковать.
Удивляемся, почему русские не преследовали нас.
В условиях постоянных танковых атак взрывами гранат готовим для себя окопы.
Превращаем в огневые точки все – хаты, картофелехранилища, погреба.
24 декабря
Весь день резкое усиление активности разведки. Похолодало еще сильнее – минус 30, как кто-то сказал. Боеприпасы у нас на исходе, и я вместе с двумя бойцами на маленьких деревянных санях оправляюсь на КП батальона. Жалкая кляча еле плетется, выдыхая облачка пара. Шерсть ее заиндевела.
Холод такой, что, кажется, выдыхаемый нами пар тут же замерзает. Мы сидим с поднятыми воротниками шинелей. Все заиндевело – наши пилотки, наши отросшие бороды,
хотя мы сидим, вжав головы в плечи. Ноги мы обернули кусками бараньих шкур. Ветер гонит снег по обледенелой тропинке, по которой мы пробираемся на санях.
Лошадь кое-как тащится. Холод царствует над этим пустынным, безлюдным пейзажем, от которого мы тщетно пытаемся отделиться. Никто ни слова не произносит, потому что тебе кажется: стоит его произнести, и оно тоже замерзнет. Жалкие обледенелые хатенки торчат из снега. Снег скрипит под сапогами, когда мы, чтобы срезать путь, продолжаем путь пешком,
чтобы хоть как-то согреться в движении, потому что холод такой, что отдается болью в теле.
Наконец, после изнурительного двухчасового странствия по снегу, видим небольшое возвышение. Вдоль него высокие, голые березы, но, подойдя ближе, понимаешь, что в снегу прорыты какие-то норы, прикрытые скрипучими дверцами. Вот это и есть батальонный КП,
который, что ни день, обстреливают.
Внутри помещения почти все место занимает печь, наскоро слепленная из глины и грязи.
Дымоходом служат соединенные друг с другом жестяные консервные банки. Тусклый свет позволяет кое-как разглядеть карты и напечатанные приказы. Внутри, скрестив ноги, сидят четверо офицеров. Все ненужное из этой норы вынесено. Над плитой в деревянном коробе мясо и хлеб – их размораживают. Сюда в эту погоду все доходит мерзлым, окаменевшим от холода, включая разлитый во фляги суп из полевых кухонь.
Вдруг этот холмик начинает содрогаться под артобстрелом. Мы пытаемся укрыться в солдатских траншеях, таких же, как наши, разумеется, то есть просто ямках в земле метр семьдесят в ширину и полметра в глубину, в которых вроде бы чуть теплее и которые рассчитаны на двоих бойцов. В последние дни некоторые из окопчиков потеряли своих владельцев, поэтому мы без труда находим, где разместиться.
Полчаса спустя снегопад кончился. С трудом передвигаясь на одеревеневших ногах, мы выбираемся наружу и убеждаемся, что наши саночки, на которых мы сюда добирались,
Стало невыносимо холодно. При ледяном северном ветре начался снегопад. При такой жуткой погоде ни о каких операциях и думать нечего. Но как бы то ни было, вечером наши штурмовые группы продвигаются вперед.
Дороги превращаются в ручейки жидкой грязи, автомобили еле-еле продвигаются. Не встречая противника, мы добираемся до Недригайлова
[29]
. На дорогах валяются убитые лошади, стоят брошенные машины, сгоревшие танки, повсюду разорванное в клочья обмундирование, втоптанные в грязь патроны и снаряды. Сразу же за Недригайловом встречаем находящуюся на марше 165-ю пехотную дивизию. Дивизия проводит атаку на соседнем участке, а нам предстоит оборонять один из ее открытых флангов.
С приходом ночи складываем из снежных кирпичиков что-то вроде юрты и ждем атаки большевиков. Но ничего не происходит, по-видимому, враг отступил довольно далеко.
9 октября
Преследуем отступающего противника в направлении города Сумы.
10 октября
Постоянные снегопады вперемешку с дождем не позволяют продвигаться вперед. Вчера вечером прибыли в Кравино (возможно, Кровное Сумской области. – Ред.). Дождь превратил траншеи в озера. По радио мы услышали о победоносном сражении на окружение противника в районе Вязьмы и Брянска.
Судьба Восточной кампании практически решена. Остатки Красной армии на пороге полного уничтожения. Большевистское руководство бежало из Москвы
[30]
. Неужели это их конец? Все чаще и чаще приходится слышать об этом по радио. Да и дома наверняка эти новости на первых полосах газет. Мысли в голове путаются – неужели наше командование в одну ночь свихнулось? Все это не так, не может такое быть правдой. Мы же все видим,
видим, что здесь происходит. Неужели эти господа сидят в шорах?
Что себе думают у нас на родине? Наши жены, матери, невесты? Наверное, с ума сходят от счастья. Плачут от радости, что эта кошмарная кровавая бойня несколько дней спустя закончится? А их сыновья, мужья и женихи самое позднее к Рождеству вернутся?
Боже мой, но реальность совершенно иная. Войска на Восточном фронте столкнулись с колоссальной проверкой на прочность. Мы, немцы, не привыкли сражаться зимой, в мороз и в такой грязи. Может быть, и правда пора применять варварское оружие, травить их ядами?
61
На родине предстоит страшное пробуждение от охвативших всех иллюзий. Пройдет еще несколько недель, и все газеты запестрят черными крестами, чего раньше никогда не было.
11 октября
И снова страшный снегопад. И совершенно внезапно мороз минус 7 градусов! Дороги окаменели. Мы могли бы начать наступать, могли бы… Если бы было горючее! А бензовозы еще вон как далеко, сидят по самые бамперы в окаменевшей на морозе грязи. Около 60
процентов транспортных средств застыли в неподвижности из-за этой замерзшей грязи. Все верно – так и выглядит победоносный марш! А ведь распутица только начинается, но уже после двух дней дождя такой кавардак. Все это как-то не вяжется со вчерашними победоносными фанфарами!
26 октября
Впервые за несколько дней у меня нет температуры. Моим госпиталем стала какая-то вонючая хата да солома на полу. На этот раз я простудился не на шутку – что и говорить,
«русская простуда»! Каким брошенным я вдруг почувствовал себя в этой замызганной полутемной хатенке!
27 октября
Все то же самое: свинцово-серое небо, сильный ветер и дождь со снегом. Дороги в том же состоянии: куда ни глянь – везде грязь и ничего больше, иногда в метр глубиной. Вопрос войскового подвоза превратился в огромную проблему. Это не означает, что мы помираем с голоду, – слава богу, вокруг хватает и гусей и уток. Но вот курить нечего, нет сахара, кофе и вообще массы полезных и вкусных вещей, доставляемых из тыла. Вот поэтому унтер-офицер
Рот и смастерил себе сигаретку из старой газеты и немецкого чая. На вкус переносимо,
нашлись даже подражатели. Надо сказать, что здесь только не пытаются курить. Кое-кто занялся добычей сахара, другие гонят самогон из сухого хлеба. И все происходит в этих грязных, вонючих хатах. Стараемся вообще не выходить на улицу без крайней необходимости в такую собачью погоду, но приходится терпеть и вонь, и грязь, каких не всякая свинья стерпела бы.
Интересно, а как в такой хате, состоящей всего из одного жилого помещения, умещались по семь человек? Целые семьи?
В центре возвышается огромная, занимающая добрую треть хаты, печь, здесь все дома строят вокруг печей. Деревянные нары, очевидно, служат спальней для всей семьи. Под этими нарами и под печкой – нечто вроде кладовок.
Хрюкают свиньи, кудахчут куры, пищат цыплята. И тут же свалена картошка и все остальное.
На потолке крючья – на них подвешивается колыбель для младенцев. Представьте себе – с потолка свисает деревянное корытце с грудным ребенком. Какая-нибудь бабушка часами сидит и раскачивает колыбель либо ногой, либо привязанной к ноге веревкой, другой конец которой крепится к колыбели. Встает она лишь для того, чтобы усесться с остальной семьей за состоящий из вареной картошки ужин. Все, кто уже в состоянии самостоятельно держать ложку, усаживаются вокруг огромного чугунка и уплетают еду, пока не насытятся. Все это производит впечатление чего-то доисторического, того, что можно было вживую видеть лишь на заре человеческой цивилизации.
Наличие в доме бумаги свидетельствует об образованности и обеспеченности. Те, у кого она есть, украшают ею стены. И в нашей хате разорванные газеты, картинки из них,
62
странички старых школьных учебников, какие-то квитанции, детские рисунки –
единственное «украшение» стен.
Если не считать детских рисунков и газетных вырезок, все эти попытки украсить жилище ничего, кроме брезгливого ужаса, не вызывают. И не только из-за грязи, дыма, копоти и золы на полу, нет. В основном из-за мелких домашних обитателей, живущих своей жизнью за этой бумагой. Мы отодвигали лавки подальше от стен, но по ночам из-за бумаги доносились странный шелест, шорохи и царапанье. И мы знали – их время наступило.
На дверях ни замков, ни ручек. Сами двери – не больше чем сколоченные из досок плиты,
висящие на петлях и просто прикрывающие дыру в стене. Кое-где по краям прибиты гвоздями уплотнения в виде свернутого в тонкий рулон тряпья.
Крохотные окошки не открываются вообще ни летом, ни зимой. Вместо выбитых стекол нередко используется то же самое тряпье или старая одежда, иногда набитые соломой мешочки.
Во время войны все наши чувства подвергались суровым испытаниям. Приходилось слышать крики, стоны, визги переживавших боль раненых, приходилось наблюдать сцены,
после которых вообще хочется онеметь до конца жизни. Какой вони только не испытали наши носы: дыма, гари, смрада разложения на палящем солнце. Всего и не перечислишь. Но на всю оставшуюся жизнь в разум впечатаны тягостные картины быта русских.
Вот так и живут эти местные: с маленькими детьми, со свиньями в подпечьях, спят на расстеленных на печах овечьих шкурах, с запечатанными наглухо окнами, за похожими на баррикады дверями. Прибавьте к этому полтора десятка солдат с оружием, собравшихся поужинать вокруг тускло светящей керосиновой лампы. После этого дымят махрой, от которой вонь даже еще хуже, чем от немецкого чая. Если вам этого букета запахов мало,
добавьте вонь немытых пропотевших тел! И вот в такой клетушке размещаются 25
человеческих особей.
Лампа представляет собой уникальный аспект этой атмосферы. В штабах и других дивизионных учреждениях у нас стоят электрогенераторы, поскольку офицерам необходим свет для работы в ночные часы, в отличие от простого солдата, использующего темноту либо для атак, либо для сна. Если ему вздумается осветить кусочек пространства для личных нужд, как это в данный момент делаю я, он пользуется карбидной лампой или просто свечой.
Вне сомнения, самым простым приспособлением служат маленькие бутылочки из-под водки, подвешиваемые к потолку на проволоке. В залитое в такую емкость масло погружают фитиль – кусок веревки, ткани или еще чего-нибудь в этом роде. А если здорово повезет –
настоящий фитиль. В результате получается нечто вроде масляной лампы, но светящей довольно тускло и часто мигающей. Вот напротив подобного осветительного прибора я и расположился писать эти строки дневника.
Шагом вперед является настоящая масляная лампа без защитного стеклянного цилиндра.
Время и постоянное наличие солдат давным-давно уничтожили стеклянный цилиндр. Но,
несмотря на это, лампа дает достаточно света – можно написать письмо любимой, а потом и своим родным домой. Царь Лидии Крёз (560–546 гг. до н. э.), например, охотно довольствовался масляной лампой, не знаю уж – со стеклянным цилиндром или же без такового.
А где мы обычно спим? Должен сказать, что в последние дни главным занятием, кроме редких стычек с противником, был сон. Боже, сколько часов упущенного сна нам предстояло наверстать! Вот поэтому те, кто не писал письма, не ел, не ловил на себе вшей (каждое обнаружение насекомого в швах обмундирования сопровождается радостным сообщением),
спали. Спим мы все скопом в одном месте. Что, может, кто-нибудь из нас требует одеяльце?
Нет таких. Так вот, спим мы на деревянных лавках, на полу, на огромном столе – самая большая роскошь: клок соломы под себя. Сон глубокий и без сновидений, и в то же время чуткий. Даже объятия Морфея не позволяют нам терять бдительность. Спим мы, глубоко дыша, не чешемся во сне от донимающих нас вшей, одним словом, почти так, как если бы мы
63
спали на нормальной кровати и в пижаме. Но от подобного мы давным-давно отвыкли, зато привыкли спать одетыми.
Это действительно забавное зрелище. Если ты все же видишь сон, то это, конечно же,
что-то связанное с домом, нашими родными пенатами. Те, кто постоянно разглядывает фотографии детей и жен, истершиеся от частого употребления, поймут меня. В конце концов,
именно любовь к близким и всякое напоминание о доме и поддерживает нас. И объединяет.
Ты видишь во сне белую скатерть, тебя нежно целуют – все это обеспечивает хорошее настроение и заряд бодрости на весь день. Неплохо, конечно, увидеть во сне здесь, на
Восточном фронте, и что-нибудь связанное с нашим пребыванием во Франции – приветливое солнышко, винцо. Но подобная тематика сновидений уже не стимул. Скорее родной дом и все с ним связанное. Да будь благословен армейский почтарь, доставляющий нам письма!
Еще на две недели мы застряли в этом Кравино [Кровное?], но в конце концов распутица все же прекратилась, и 10 ноября снова ударили морозы. На градуснике почти круглые сутки минус 12.
15 ноября
Наконец-то! Земля промерзла, как камень. Можно начинать.
16 ноября
Сумы пали после ожесточенных боев. Потери кошмарные. Наш унтер-офицер Ладер,
отправившийся вместе со своим отделением в разведку, не вернулся. Отделение тоже –
погибли все.
18 ноября
Добираемся до Лебедина. Эти последние три дня здорово потрепали дивизию. Лишь 50
процентов вооружений и транспортных средств боеготовы. Поэтому дивизии приказано оставаться в Лебедине до дальнейших распоряжений и как можно быстрее привести в порядок артиллерию и транспортные средства.
Лебедин, по русским стандартам, милый городишко и вообще рай в сравнении с завшивленными хатами Кравина [Кровного]. Советы отгрохали здесь довольно большие административные здания, за городом аэродром и казармы. Сплошные потемкинские деревни!
Издали их выбеленные фасады смотрятся еще ничего. Но стоит подойти поближе или войти внутрь, как ты видишь растрескавшиеся стены и потолки, криво висящие двери,
которые ни открыть, ни закрыть, перекошенные лестницы, набухшие от сырости оконные рамы, неровные полы – и перечисленное еще не самая большая проблема.
Между тем ни одно здание не старше 5–6 лет. И вот что еще меня здесь просто убивает:
нигде в этом «раю для рабочих» мы не встречали скрытой электропроводки! Плохо натянутые провода вечно провисают и на стенах, и на потолках. Здесь неизвестны свинцовые трубки, которые у нас на родине обязательны. Здесь всегда и везде одно и то же – даже в городах преобладает примитивизм и нищета.
Но какова же заработная плата в этом «раю для рабочих»? Каковы цены на товары? Вот несколько примеров, но первым делом уместным будет упомянуть, что советский рубль перед войной разменивался на рейхсмарки по курсу 1:82. То есть за рубль приходилось платить 82 рейхсмарки.
Средняя ежемесячная зарплата
[31]
:
Квалифицированный специалист 300 рублей
64
Солдат Красной армии 7 рублей
Офицер 210 рублей
Размер пенсий исчислялся заработками, в среднем 80 рублей.
Зимнее пальто стоило 2000–3000 рублей
Приличный костюм 1500–2000 рублей
Пара туфель 200–300 рублей
Гусь 120 рублей
Яйца и масло 25 рублей
Буквально сразу же, за несколько дней, из лояльных украинцев была сформирована милиция, проявившая себя с самой лучшей стороны в эти нелегкие последующие дни.
Докладывают о группе партизан численностью в 2 тысячи человек. Развертываемся и вступаем в бой с вооруженными бандитами. У них пулеметы, орудия, противотанковые орудия и другие пехотные вооружения. Так как партизаны начинают представлять серьезную угрозу для Лебедина, приходится запрашивать подкрепление из Ахтырки. На одном из участков нам приходится временно отступить, оставив наших убитых и раненых.
Возвратившись, обнаруживаем их изувеченными. В самом городе обстановка неуверенности.
Нападение на унтер-офицера с целью ограбления. Преступник схвачен в тот же день и повешен. На следующий вечер двое ворюг напали и на меня. Темень стояла кромешная, и обоим удалось сбежать и скрыться в лабиринте переулков. Одного я точно ранил, и вроде бы серьезно – утром при осмотре места преступления мы заметили кровавый след на земле. Но отыскать их нам так и не удалось.
Во второй половине дня было расстреляно 10 человек заложников. Мы теперь не церемонимся, а действуем железной рукой – городские виселицы не пустуют. Казни стали неотъемлемой частью повседневности. Так, и только так должно быть.
С фронта дурные новости: 21 ноября часть дивизии, находившаяся на отдыхе, была спешно поднята по тревоге для соединения с боевой группой Петерсдорфа, ответственной за один чрезвычайно опасный участок фронта вблизи Обояни.
Тем временем установились жуткие холода, временами столбик термометра опускается до минус 25 и даже 30 градусов. У большинства из нас зимнее обмундирование отсутствует,
участились случаи обморожений.
12 декабря
Большая часть дивизии уходит из Лебедина. По железной дороге в «спальных вагонах»
19-го числа прибываем в Обоянь.
22 декабря
Дивизия поделена на отдельные боевые группы, подчиняющиеся разному командованию.
Линия фронта здесь очень тонкая и к тому же прерывистая. Рядом с рекой Ржавой демаркационной линией, отделяющей нас от соседней армии, 40 километров линии фронта никем не заняты. Когда мы прибываем туда, мы видим такое, что нас явно не вдохновляет.
Стало быть, это и есть наша позиция на зиму. И здесь нам предстоит останавливать натиск русских?
Плакать хочется, жалкие окопчики – воронки, – мерзлую землю приходится взрывать,
обрывки колючей проволоки, и это все? Те, кому мы пришли на смену, исхудалые, бледные,
со странным блеском в глазах. Они молча жмут нам руки и бредут в тыл. Час спустя в результате взрыва снаряда гибнут двое наших товарищей и еще несколько человек получают ранения.
Вечером первая массовая атака большевиков. При поддержке танков лыжные батальоны вихрем налетают на нас. Ледяной северный ветер со снегом дует прямо нам в лицо, глаза
65
ничего не видят, оружие дает осечки на морозе. Видимость – десять шагов. То здесь, то там вдруг из снежного месива в считаных метрах от тебя выныривает русский танк. Разрывы ручных гранат, дикие крики, жесточайшие рукопашные схватки. Два наших орудия раздавлены танками.
В общем, тут нам не удержаться. Что же теперь, каждый за себя?
Наше отделение собирается в каком-то колхозе в двух километрах отсюда. Мы ждем,
ждем. Проходит полчаса, а нашего подразделения нет и в помине… Никого… Ни одного человека. Трагедия началась…
23 декабря
Ночью прибывает подкрепление, но люди измотаны так, что еле держатся на ногах. Они совершили невозможное – на своих двоих отмахали 30 километров в снегопад, увязая в снегу,
и даже притащили с собой два орудия. В таких условиях о контратаках и думать нечего, а завтра будет уже поздно контратаковать.
Удивляемся, почему русские не преследовали нас.
В условиях постоянных танковых атак взрывами гранат готовим для себя окопы.
Превращаем в огневые точки все – хаты, картофелехранилища, погреба.
24 декабря
Весь день резкое усиление активности разведки. Похолодало еще сильнее – минус 30, как кто-то сказал. Боеприпасы у нас на исходе, и я вместе с двумя бойцами на маленьких деревянных санях оправляюсь на КП батальона. Жалкая кляча еле плетется, выдыхая облачка пара. Шерсть ее заиндевела.
Холод такой, что, кажется, выдыхаемый нами пар тут же замерзает. Мы сидим с поднятыми воротниками шинелей. Все заиндевело – наши пилотки, наши отросшие бороды,
хотя мы сидим, вжав головы в плечи. Ноги мы обернули кусками бараньих шкур. Ветер гонит снег по обледенелой тропинке, по которой мы пробираемся на санях.
Лошадь кое-как тащится. Холод царствует над этим пустынным, безлюдным пейзажем, от которого мы тщетно пытаемся отделиться. Никто ни слова не произносит, потому что тебе кажется: стоит его произнести, и оно тоже замерзнет. Жалкие обледенелые хатенки торчат из снега. Снег скрипит под сапогами, когда мы, чтобы срезать путь, продолжаем путь пешком,
чтобы хоть как-то согреться в движении, потому что холод такой, что отдается болью в теле.
Наконец, после изнурительного двухчасового странствия по снегу, видим небольшое возвышение. Вдоль него высокие, голые березы, но, подойдя ближе, понимаешь, что в снегу прорыты какие-то норы, прикрытые скрипучими дверцами. Вот это и есть батальонный КП,
который, что ни день, обстреливают.
Внутри помещения почти все место занимает печь, наскоро слепленная из глины и грязи.
Дымоходом служат соединенные друг с другом жестяные консервные банки. Тусклый свет позволяет кое-как разглядеть карты и напечатанные приказы. Внутри, скрестив ноги, сидят четверо офицеров. Все ненужное из этой норы вынесено. Над плитой в деревянном коробе мясо и хлеб – их размораживают. Сюда в эту погоду все доходит мерзлым, окаменевшим от холода, включая разлитый во фляги суп из полевых кухонь.
Вдруг этот холмик начинает содрогаться под артобстрелом. Мы пытаемся укрыться в солдатских траншеях, таких же, как наши, разумеется, то есть просто ямках в земле метр семьдесят в ширину и полметра в глубину, в которых вроде бы чуть теплее и которые рассчитаны на двоих бойцов. В последние дни некоторые из окопчиков потеряли своих владельцев, поэтому мы без труда находим, где разместиться.
Полчаса спустя снегопад кончился. С трудом передвигаясь на одеревеневших ногах, мы выбираемся наружу и убеждаемся, что наши саночки, на которых мы сюда добирались,