ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 11.01.2024
Просмотров: 58
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Но самой большой головной болью мы считали военную подготовку. Куча всяческих военных дисциплин – ОМП, тактика, бронетехника и вооружение, ещё Бог знает что. Мы это сразу внутренне отвергали. Это все дубовая кафедра, это нам не нужно, потому что мы элиты, мы юриспруденция, наш друг не Наполеон, а Перикл с его законами. В этой позиции был максимализм мальчишек, одетых в военную форму, лишённых свободы передвижения, разлинованных уставами, но вместе с тем постигавших философию и смысл бытия в ракурсе юриспруденции. В общем-то, это было простое высокомерие.
Тактику мы учили все пять лет. И мне кажется, достаточно по-дурацки. Потому что нас обучали не как в военных училищах – максимум действия роты, батальона. Нас обучали действиям общевойсковых армий. В результате как командовать фронтом я имею примерно представление, а как водить БТР и командовать взводом – очень приблизительное, хотя по выпуску уж ротой мы обязаны были командовать.
Забавные были занятия по военной топографии. Нам давали карту, ориентиры, и мы группами шатались по подмосковным лесам и посёлкам, выходя к цели. Оказалось, что это задача не такая уж лёгкая.
На военных дисциплинах водились уникумы. Военный историк блестяще читал лекции, с огромным юмором, и учил нас премудростям военной жизни. Огневую подготовку преподавал полковник Ш. За ним надо было записывать – ну просто народный трибун, генератор афоризмов, как небезызвестный российский премьер.
Это Ш. страшно любил выступать перед личным составом, особенно в лагерях, где был старшим. Вот и брякнул то, что потом прилипло к нам как скотч в заднице:
- Эти юридические лица, которые ходят без строя.
Так мы стали юридическими лицами, только без бухгалтерии и отдела кадров.
Огневая подготовка с ним – это длиннющие лекции, что патрон стоит как булка хлеба, а сколько мы хлеба, сволочи косорукие, сожрали своей бесцельной стрельбой. Кулак у него был огромный, он складывал кукиш и объяснял:
- Вот она, мушка-целик. Проводим мнительную прямую.
Курсовой офицер у нас был из потомственной генеральской семьи, слушал битлов, был гламурный и тоже мечтал стать генералом. У нас он перекантовывался перед карьерным взлётом. Потом попал в одну серьёзную контору, где, наверное, и по сей день. На стрельбище ему Ш. орёт;
- Старлей, быстро сюда!
- Вы почему на меня кричите? – возмущался курсовой. - Я всё же офицер!
- Гавно ты, а не офицер!
Притом «гавно» произносилось со смаком и слышалось как «Хаф-фно» - с ударением на первый слог.
Отдельная песня было физо. В основном бег – бегали мы как лошади. У нас преподаватель был – по-моему, чемпион мира или Олимпиады по марафону. Он и мечтал сделать из нас марафонцев со словами: так, километр бежим, быстренько так. Теперь километр отдыхаем лёгким бегом. Километр бежим.
С беготнёю у меня всегда было плоховато. Вот с гирями нормально – руки сильные. А с беготней на все дистанции, лыжами и метанием гранаты совсем швах. И меня постоянно оставляли тренироваться в субботу воскресенье, загоняли в спортзал, где я любовался на наших качков, тягающих блины, и каратистов, молотящих по груше.
Помимо учёбы мы старались соответствовать понятиям человек думающий, образованный. И, кстати, командиры эти устремления разделяли. Например, вырваться в увольнение было затруднительно, но если ты брал пару билетов в театр, то тебя туда пускали группой. Пускали и в музеи. У нас была хорошая библиотека, и мы читали и классику и новомодные книги. И Маркеса, и Стейнбека. Зачитывали некоторые книги до дыр. Затевали дискуссии. Чуть ли не до мордобоя, какой поэт лучше высказал метания серебряного века. Притом это считалось как бы обязательным – быть культурным и широко образованным, хотя тоже всякие у нас попадались, некоторые были явно не отягощены излишними мыслями и знаниями. Но запрос на интеллект имелся.
Постоянно нам привозили лекторов на сколькие темы – помню Бовина, который говорил явно что-то не предусмотренное официальной идеологией. Привозили артистов. Показывали фильмы. В общем, старались делать из нам относительно разносторонних людей, за что я благодарен моей Альма Матер.
Насмеши прапорщика
Если у тебя чего-то нет, скажи об этом прапорщику, насмеши его.
Материально наша обалденная элитарная престижность не ощущалась от слова никак. Сколько потом я ездил по войсковым частям, нигде не видел, чтобы кормили настолько отвратно. Или свалявшаяся перловка, или макаронные рожки, такие склизкие, что их сравнивали с опарышами. Располагались мы по четыре человека за столом, столовые приборы там металлические, все нормально. На стол ставилась миска якобы с мясом, где в каком-то машинном масле плавали куски неопределённого происхождения, часто со щетиной.
Шрам на моей руке – это я порезал, когда таскал австралийские туши то ли кенгуру, то ли баранов – ещё с пятидесятых годов, из госрезерва, которыми нас кормили. Тайна, что это было за мясо такое, так и осталась до конца не раскрыта.
По воскресеньям нам давали варёные яйца, в воскресенье их выходило больше, поскольку ты ел ещё и яйца, предназначенные для боевого товарища, судьбой закинутого в увольнение. По самым большим праздникам давали котлеты – вкусные вполне, но настолько редкие – мы в ресторан «Пекин» чаще ходили.
Спасением были чипок – так называли буфет, где брали яйцо майонезом или просто яйцо сырое, выливая его в стакан и размешивая с кусками хлеба. Там ещё были шикарные эклеры. Правда, это стоило денег, получали мы тогда по семь рублей в месяц, на старших курсах по пятнадцать. Но на столовке нашей долго не протянешь. Так что тратили деньги на еду.
Объяснялось это безобразие со жратвой просто. Зампотылу был армянин-полковник в шапке-аэродроме и очень богатый.
Прапорщики наши – это отдельная песня. Они как мыши опустошали вещевые склады. Куда они девали эти сапоги простыни – просто непонятно. Закончилось всё это дело для них кисло. Схема была такая. Разворовываешь свой склад. Когда ревизия, звонишь такому же прапорщику из Академии Фрунзе и из других Академий и заводишь с их складов имущество, чтобы отчитаться перед комиссией. Когда в Академии проверка – помогаешь им тем же. Особисты, видимо, прочухали это, и были организованы одновременные встречные проверки во всех академиях. С последующими уголовными делами.
Наш полковник, военный историк, человек потрясающего чувства юмора и язвительности, помню, поймал прапорщика, тащившего домой украденный шмат мяса, и гордо конвоировал его по институту.
Впрочем, сапоги яловые нам давали, обмундирование тоже, так что страждущими мы не выглядели. Только первые два курса воровали друг у друга хлястики для шинели. Стоит одному хлястику пропасть, как все начинают снимать их у соседей, потому как без хлястика нельзя – нарушение формы одежды.
Интересно, у нас были некие маркеры, кроме курсовок на рукаве отмечающие срок службы. Распущенные ремни, как у дембелей в армии, были не приняты, хотя на первом курсе все ходили затянутые, потом ослабляли ремни, но не до безобразия. А вот сумки – это другое дело.
Для тетрадей и учебников нам выдавали клеёнчатые сержантские сумки. В них мало что влезало, и были они страшненькие. Но командиры следили, чтобы ходили именно с ними. На втором курсе нам начали позволять менять их на кожаные офицерские. А родители у многих были офицеры, поэтому и отдавали им. Но это было ещё так, шуточки. Настоящий престиж начинался с четвёртого курса, а у "переводов " - со второго-третьего. Когда начинали таскать дипломаты. Обычные портфели не котировались. Вот дипломат – это да. Тогда в ходу были индийские «Вип» - стоили дорого, да ещё и дефицитные, но мы доставали, и сразу переходили в категорию людей серьёзных.
Но за «переводами» нам было не угнаться. Они во время заграничных практик накупят таких дипломатов, которых в России и не видывали – с отливом, роскошными замками. Это было как бы обозначение – кто есть кто. Мы завидовали. Но без злобы.
Ещё один заскок был – но это уже на пятом курсе. Поскольку институт был старше по статусу, чем обычное военное училище, давал академическое образование, то нас страшно бесило, что мы как обычные люди вынуждены носить синие поплавки военных училищ. Как-то там по статусу могли таскать белые академические поплавки, но нам их никто не давал. И перед выпуском прапорщики развернули торговлю ими. То ли десятку стоил, то ли типа того. Но в войска уехали на какие-то там синие поплавковые «дубы», а «академики». Кстати, на местах эта пыль в глаза действовала, не раз слышал – такой молодой, а уже академию закончил. Потому что поступление в Академию было мечта для строевого офицера, а тут лейтенант – и уже оттуда. Завидно же!
Общага
На четвёртом курсе нам объявили, что мы теперь взрослые люди. Мы оставили казарму и переехали в общагу - такое многоэтажное здание на территории института, где были комнаты на два-четыре человека и один санузел на две комнаты. Ну, роскошь просто нереальная. Переводчики её давным-давно прозвали «Хилтоном». Ещё более приятным выглядело то, что нам, кто по полгода без увольнительных сидел и города не видел, разрешили ночевать дома. В девять, после сампо – самоподготовки, уезжаешь. И приезжаешь к восьми утра. Ну, шикарно же. На метро покатаешься, где люди ходят не в форме. Себя покажешь, такого красивого.
Правда, счастье это было москвичам. И ещё женатиками. На третьем курсе все начали жениться обрастать тёщами и детьми. И даже появился женсовет, женкомитет какой-то – и там курсанты наши собрались такие юркие, настырные, все время чего-то там требовали, чем раздражали всех.
Но была одна заковырка. Домой не отпускали двоечников и залётчиков. То есть схватил пару, не пробежал лыжню на время – гуд бай родной дом. Сиди в Хилтоне. А так как у меня постоянно что-то там не срасталось, то постоянно я и зависал. Через некоторое время такой жизни становится уже вообще до фонаря, что там на воле происходит. Ну не отпустили в воскресенье в увал, сидишь, жрёшь за весь курс масло, яйца и ещё что дадут, в кино сходишь – лепота.
Комсомольцы
Это была отдельная каста. По традиции лучше всего распределялись по окончании института активисты комсомольцы и отличники. У комсомольцев шансов было больше, кто там за курс или факультет отвечал, и туда лезли не самые преданные делу партии, а самые ушлые. И выплывали они наверх, часто портя жизнь окружающим, кого-то в чем-то изобличая и комсомольски карая.
У нас как-то эти внесудебные комсомольские расправы над неугодными не практиковались. Но все же пострадавший у нас был – выпихнули из комсомола и из института уже на четвёртом курсе. Лева – двухметровый толстенный детина с наивным улыбающимся лицом, профессиональный залётчик. Конечно, заскоки у него были – грешков было немало, ему все вспомнили, в том числе и прослушивание в комнате эмигрантских песен. Я и ещё пара человек голосовали против того, чтобы до его покарать, но в лучших традициях перестроечной истерики (ещё до перестройки) все так накрутили друг друга, что вполне искренне избавились от врага. Тогда я понял, что при желании даже самый терпимый коллектив можно накрутить на что угодно.
Были и профессиональные стукачи. Курсантам, без пяти минут офицерам, по Москве запрещалось ходить в гражданской одежде. По уставу ты всегда должен быть в форме. Но помимо того, что обустраивать личные дела в таком виде не всегда удобно, а тут ещё комендатура. Мы сами ходили в комендантские наряды по городу и прекрасно знали, что у старшего патруля одна задача – записать как можно больше народу за нарушение формы одежды, иначе ему самому будут неприятности за бездействие. Поэтому попадание на глаза патрулю означало, что тебя как столб осмотрят и обязательно докопаются. Запишут замечание, а потом из комендатуры в институт бумага с твоим именем – и сиди месяц без увольнений. А патрулей тогда много было, чуть ли не на каждой станции. И не пройдёшь мимо. Эти гонки с патрулями стали народным спортом. Наиболее отвязанные наши парни с ними просто дрались. Были такие молотобойцы, которые отбивались боксёрскими ударами от патруля и перемахивали через забор института ласточкой. Интересно, но последствий это не имело,