ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.05.2024
Просмотров: 39
Скачиваний: 0
мужик, закрыв глаза, ядовито, убийственно смеется. Подошла ко мне старая
собака, с плешью на спине, видимо, ошпаренная кипятком, понюхала ногу мою и
тихонько, голодно провыла, наполнив сердце мое ненужной жалостью к ней.
На улицах, в лужах, устоявшихся за ночь, отражалось утреннее небо -
голубое и розовое,- эти отражения придавали грязным лужам обидную, лишнюю,
развращающую душу красоту.
На другой день я попросил ребятишек моей улицы наловить жуков, бабочек,
купил в аптеке красивых коробочек и отправился к Леньке, захватив с собою
две бутылки квасу, пряников, конфект и сдобных булок.
Ленька принял мои дары с великим изумлением, широко открыв милые
глаза,- при дневном свете они были еще чудесней.
- У-ю-юй,- заговорил он низким, не ребячьим голосом,- сколько ты всего
притащил! Ты, что ли, богатый? Как же это,- богатый, а плохо одетый и,
говоришь,- не вор? Вот так коробочки! Ую-юй,- даже жалко тронуть, руки у
меня немытые. Там - кто? Юх,- жучишка-то! Как медный, даже зеленый, ох ты,
черт... А - выбегут да улетят? Ну уж...
И вдруг весело крикнул:
- Мамк! Слезь, вымой руки мне,- ты погляди, курятина, чего он принес!
Это - он самый, вчерашний, ночной-то, который приволок тебя, как будочник,-
это он все! Его тоже Ленька зовут...
- Спасибо надо сказать ему,- услышал я сзади себя негромкий, странный
голос.
Мальчик часто закивал головой:
- Спасибо, спасибо!
В подвале колебалось густое облако какой-то волосатой пыли, сквозь него
я с трудом разглядел на печи встрепанную голову, обезображенное лицо
женщины, блеск ее зубов,- невольную, нестираемую улыбку.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте,- повторила женщина; ее гнусавый голос звучал негромко,
но - бодро, почти весело. Смотрела она на меня прищурясь и как будто
насмешливо.
Ленька, забыв про меня, жевал пряник, мычал, осторожно открывая
коробки,- ресницы бросали тень на щеки его, увеличивая синеву под глазами. В
грязные стекла окна смотрело солнце, тусклое, как лицо старика, на рыжеватые
волосы мальчика падал мягкий свет, рубашка на груди Леньки расстегнута, и я
видел, как за тонкими косточками бьется сердце, приподнимая кожу и едва
намеченный сосок.
Его мать слезла с печи, намочила под рукомойником полотенце и, подойдя
к Леньке, взяла его левую руку.
- Убег, стой,- убег! - закричал он и весь, всем телом, завертелся в
ящике, разбрасывая пахучее тряпье под собой, обнажая синие неподвижные ноги.
Женщина засмеялась, шевыряясь в тряпках, и тоже кричала:
- Лови его!
А поймав жука, положила его на ладонь своей руки, осмотрела бойкими
глазами василькового цвета и сказала мне тоном старой знакомой:
- Эдаких - много!
- Не задави,- строго предупредил ее сын.- Она, раз, пьяная села на
зверильницу-то мою, так столько подавила!
- А ты забудь про то, утешеньице мое.
- Уж я хоронил-хоронил...
- Я же тебе сама и наловила их после.
- Наловила! Те были - ученые, которых задавила ты, дурочка из
переулочка! Я их, которые издохнут, в подпечке хороню, выползу и хороню, там
у меня кладбище... Знаешь, был у меня паук, Минка, совсем как мамкин
любовник один, прежний, который в тюрьме, толстенький, веселый...
- Ах ты, утешеньишко мое милое,- сказала женщина, поглаживая кудри сына
темной маленькой рукою с тупыми пальцами. Потом, толкнув меня локтем,
спросила, улыбаясь глазами:
- Хорош сынок? Глазки-то, а?
- Ты возьми один глаз, а ноги - отдай,- предложил Ленька, ухмыляясь и
разглядывая жука.- Какой... железный! Толстый. Мам, он - на монаха похожий,
на того, которому ты лестницу вязала,- помнишь?
- Ну как же!
И, посмеиваясь, она стала рассказывать мне:
- Это, видишь, ввалился однова к нам монашище, большущий такой, да и
спрашивает: ?Можешь ты, паклюжница, связать мне лестницу из веревок?? А я -
сроду не слыхала про такие лестницы. ?Нет, говорю, не смогу я!? - ?Так я,
говорит, тебя научу?. Распахнул рясу-то, а у него все брюхо веревкой
нетолстой окручено,- длинная веревища да крепкая! Научил. Вяжу я, вяжу, а
сама думаю: ?На что это ему? Не церкву ли ограбить собрался??
Она засмеялась, обняв сына за плечи и все поглаживая его.
- Ой, затейники! Пришел он в срок, я и говорю: ?Скажи, ежели это тебе
для воровства, так я не согласна!? А он смеется хитровато таково: ?Нет,
говорит, это - через стену перелезать, у нас стена большая, высокая, а мы
люди грешные, а грех-от за стеной живет,- поняла ли?? Ну, я поняла: это ему,
чтобы по ночам к бабам лазить. Хохотали мы с ним, хохотали...
- Уж ты у меня хохотать любишь,- сказал мальчик тоном старшего.- А вот
самовар бы поставила...
- Так сахару же нету у нас.
- Купи поди...
- Да и денег нету.
- Уй, ты, пропивашка! У него возьми вот...
Он обратился ко мне:
- У тебя есть деньги?
Я дал женщине денег, она живо вскочила на ноги, сняла с печи маленький
самовар, измятый, чумазый и скрылась за дверью, напевая в нос.
- Мамка! - крикнул сын вслед ей.- Вымой окошко, ничего не видать мне! -
Ловкая бабенка, я тебе скажу! - продолжал он, аккуратно расставляя по
полочкам коробки с насекомыми,- полочки, из картона, были привешены на
бечевках ко гвоздям, вбитым между кирпичами в пазы сырой стены.-
Работница... как начнет паклю щипать,- хоть задохнись, такую пылищу пустит!
Я кричу: ?Мамка, да вынеси ты меня на двор, задохнусь я тут!? А она:
?Потерпи, говорит, а то мне без тебя скучно будет?. Любит она меня, да и
всє! Щиплет и поет, песен она знает тыщу!
Оживленный, красиво сверкая дивными глазами, приподняв густые брови, он
запел хриплым альтовым голосом:
Вот Орина на перине лежит...
Послушав немножко, я сказал:
- Очень похабная песня.
- Они все такие,- уверенно объяснил Ленька и вдруг встрепенулся.- Чу,
музыка пришла! Ну-ко, скорее, подними-ко меня...
Я поднял его легкие косточки, заключенные в мешок серой, тонкой кожи,
он жадно сунул голову в открытое окно и замер, а его сухие ноги бессильно
покачивались, шаркая по стене. На дворе раздраженно визжала шарманка,
выбрасывая лохмотья какой-то мелодии, радостно кричал басовитый ребенок,
подвывала собака,- Ленька слушал эту музыку и тихонько сквозь зубы ныл,
прилаживаясь к ней.
Пыль в подвале осела, стало светлее. Над постелью его матери висели
рублевые часы, по серой стене, прихрамывая, ползал маятник величиною с
медный пятак. Посуда на шестке стояла немытой, на всем лежал толстый слой
пыли, особенно много было ее в углах на паутине, висевшей грязными тряпками
Ленькино жилище напоминало мусорную яму, и превосходные уродства нищеты,
безжалостно оскорбляя, лезли в глаза с каждого аршина этой ямы.
Мрачно загудел самовар, шарманка, точно испугавшись его, вдруг
замолчала, чей-то хриплый голос прорычал:
- Р-рвань!
- Сними,- сказал Ленька, вздыхая,- прогнали... Я посадил его в ящик, а
он, морщась и потирая грудь руками, осторожно покашлял:
- Болит грудишка у меня, долго дышать настоящим воздухом нехорошо мне.
Слушай,- ты чертей видал?
- Нет.
- И я тоже. Я, ночью, всє в подпечек гляжу - не покажутся ли? Не
показываются. Ведь черти на кладбищах водятся, верно?
- А на что тебе их?
- Интересно. Вдруг один черт - добрый? Водовозова Катька видела чертика
в погребе,- испугалась. А я страшного не боюсь.
Закутав ноги тряпьем, он продолжал бойко:
- Я люблю даже - страшные сны люблю, вот. Раз видел дерево, так оно
вверх корнями росло,- листья-то по земле, а корни в небо вытянулись. Так я
даже вспотел весь и проснулся со страху. А то - мамку видел: лежит голая, а
собака живот выедает ей, выкусит кусочек и выплюнет, выкусит и выплюнет. А
то - дом наш вдруг встряхнулся да и поехал по улице, едет и дверями хлопает
и окнами, а за ним чиновницына кошка бежит...
Он зябко повел остренькими плечиками, взял конфекту, развернул цветную
бумажку и, аккуратно расправив ее, положил на подоконник.
- Я из этих бумажек наделаю разного, чего-нибудь хорошего. А то -
Катьке подарю. Она тоже любит хорошее: стеклышки, черепочки, бумажки и всє.
А - слушай-ка: если таракана всє кормить да кормить, так он вырастет с
лошадь?
Было ясно, что он верит в это; я ответил:
- Если хорошо кормить - вырастет!
- Ну да! - радостно вскричал он.- А мамка, дурочка, смеется!
И он прибавил зазорное слово, оскорбительное для женщины.
- Глупая она! Кошку так уж совсем скоро можно раскормить до лошади -
верно?
- А что ж? Можно!
- Эх, корму нет у меня! Вот бы ловко!
Он даже затрясся весь от напряжения, крепко прижав рукой грудь.
- Мухи бы летали по собаке величиной! А на тараканах можно бы кирпич
возить,- если он - с лошадь, так он сильный! Верно?
- Только вот усы у них...
- Усы не помешают, они - как вожжи будут, усы! Или - паук ползет -
агромадный, как - кто? Паук - не боле котенка, а то - страшно! Нет у меня
ног, а то бы! Я бы работал бы и всю свою зверильницу раскормил. Торговал бы,
после купил бы мамке дом в чистом поле. Ты в чистом поле бывал?
- Бывал, как же!
- Расскажи, какое оно, а?
Я начал рассказывать ему о полях, лугах, он слушал внимательно, не
перебивая, ресницы его опускались на глаза, а ротишко открывался медленно,
как будто мальчик засыпал. Видя это, я стал говорить тише, но явилась мать с
кипящим самоваром в руках, под мышкой у нее торчал бумажный мешок, из-за
пазухи - бутылка водки.
- Вот она - я!
- Ло-овко,- вздохнул мальчик, широко раскрыв глаза.- Ничего нет, только
трава да цветы. Мамка, ты бы вот нашла тележку да свезла меня в чистое поле!
А то - издохну и не увижу никогда. Шкура ты, мамка, право! - обиженно и
грустно закончил он.
Мать ласково посоветовала ему:
- А ты - не ругайся, не надо! Ты еще маленький...
- ?Не ругайся?! Тебе - хорошо, ходишь куда хошь, как собака всє равно.
Ты - счастливая... Слушай-ка,- обратился он ко мне,- это бог сделал поле?
- Наверное.
- А зачем?
- Чтобы гулять людям
- Чистое поле! - сказал мальчик, задумчиво улыбаясь, вздыхая. - Я бы
взял туда зверильницу и всех выпустил их,- гуляй, домашние! А - слушай-ка! -
бога делают где - в богадельне?
Его мать взвизгнула и буквально покатилась со смеха,- опрокинулась на
постель, дрыгая ногами, вскрикивая:
- О,- чтоб те... о господи! Утешеньишко ты мое! Да, чай, бога-то -
богомазы... ой, смехота моя, чудашка...
Ленька с улыбкой поглядел на нее и ласково, но грязно выругался.
- Корячится, точно маленькая! Любит же хохотать.
И снова повторил ругательство.
- Пускай смеется,- сказал я,- это тебе не обидно!
- Нет, не обидно,- согласился Ленька.- Я на нее сержусь, только когда
она окошко не моет; прошу, прошу: ?Вымой же окошко, я света божьего не
вижу?, а она всє забывает...
Женщина, посмеиваясь, мыла чайную посуду, подмигивала мне голубым
светлым глазом и говорила:
- Хорошо утешеньице у меня? Кабы не он - утопилась бы давно, ей-богу!
Удавилась бы...
Она говорила это улыбаясь.
А Ленька вдруг спросил меня:
- Ты - дурак?
- Не знаю. А что?
- Мамка говорит - дурак!
- Так ведь я - почему? - воскликнула женщина нимало не смущаясь.-
Привел с улицы пьяную бабу, уложил ее спать, а - сам ушел, нате-ко! Я ведь
не во зло сказала. А ты уж сейчас ябедничать, у - какой...
Она говорила тоже, как ребенок, строй ее речи напоминал
девочку-подростка. Да и глаза у нее были детски чистые,- тем безобразнее
казалось безносое лицо, с приподнятой губой и обнаженными зубами. Какая-то
ходячая, кошмарная насмешка, и - веселая насмешка.
- Ну, давайте чай пить,- предложила она торжественно.
Самовар стоял на ящике рядом с Ленькой, озорниковатая струйка пара,
выбиваясь из-под измятой крышки, касалась его плеча. Он подставлял под нее
ручонку и, когда ладонь увлажнялась паром,- мечтательно щурясь, вытирал ее о
волосы.
- Вырасту большой,- говорил он,- сделает мамка тележку мне, буду по
улицам ползать, милостинку просить. Напрошу и выползу в чистое поле.
- Охо-хо,- вздохнула мать и тотчас тихонько засмеялась.- Раем видит