Файл: prazhskoe_kladbishe.doc

Таксиль, прикрываясь Батаем, умудрялся удовлетворять своих заказчиков-церковников, не волнуя своих же кредиторовевреев. Хотя мог бы, кстати, уже и расплатиться. В первые же пять лет он заработал триста тысяч франков чистых потиражных. Из них шестьдесят тысяч досталось мне.

* * *

В 1894 году газеты вовсю трубили о некоем капитане Дрейфусе, продававшем военную информацию в прусское посольство. Просто подарок: изменник был, оказывается, еврей. За дело Дрейфуса немедля ухватился Дрюмон, так я подумал, что и подшивка «Дьявола» должна была бы отозваться какими-то убойными разоблачениями. Таксиль же упирался, полагая, что в военные шпионские разбирательства лучше не ввязываться. Лишь позднее я понял: он был прав. Одно – разглагольствовать о еврейской составляющей масонства, совсем другое – втягивать туда Дрейфуса, тем утверждая, что Дрейфус, кроме того что еврей, еще и масон. Что было бы очень неосторожно, потому что масонов было полным-полно в армии. В масонах состояли, вероятно, те самые высокие чины в министерстве обороны, которые отправили Дрейфуса под суд.

* * *

Однако были, были там ценные жилы для разработки. В глазах той публики, которую мы успели сформировать, наши козыри были не меньше, чем козыри Дрюмона. Примерно через год после начала выпусков «Дьявола» Таксиль сказал: – В сущности, все, что попадает в «Дьявола», это работа доктора Батая. Разумно ли так доверять ему? Требуется раскаянная палладистка. Пускай честно расскажет самые сокровенные секреты секты. И вдобавок, бывает ли приличный роман без женской линии? Софию Сафо мы показали как-то неаппетитно. Вряд ли ей светят симпатии публики, даже если она вернется в католичество. Нужна какая-нибудь сама по себе приятная, даром что сатанистка, но с таким-нибудь каким-то обещанием исправления на челе… такая какая-нибудь палладистка, которую по неопытности охомутали франкмасоны. И она постепенно, понемножечку будет выпутываться из их тенет и возвращаться в гостеприимные объятия религии отцов своих. – Ну, значит, Диана, – сказал на это я. – Диана просто воплощение грешницы, способной исправиться. Она даже практически по нашему заказу то исправляется, то грешит.

Так свершился в восемьдесят девятом выпуске «Дьявола» выход на сцену Дианы. Вывел ее Батай. Чтобы придать достоверность ее явлению, вслед за этим пришло письмо от Дианы Батаю: недовольна-де тем, как ее вывели, и недовольна изображением, которое по традиции «Дьявола» напечатано рядом с текстом.

Должен сказать, портретик был действительно какой-то мужеподобный, так что мы тут же заменили его на другой, гораздо более женственный, пояснив, что рисовальщик специально встретился с Дианой в одной парижской гостинице.

Дианино письмо появилось в серийном издании «Палладиум возрожденный и освобожденный». Это был печатный орган палладистов, отколовшихся от основного ядра и отважившихся предавать гласности во всех подробностях культ Люцифера и кощунственные ритуалы, сопряженные с этим культом. Ужас перед палладизмом, продолжавшим быть все еще в моде, доходил до того, что некий каноник Мюстель в «Ревю Католик» превознес уклонистку-палладистку Диану чуть ли не как вновь обратившуюся. Диана в ответ послала Мюстелю два билета по сто франков на бедняков его прихода. Мюстель призвал всех читателей молиться за возврат Дианы на истинный путь.

Даю честное слово, что Мюстеля мы не изобретали и не оплачивали. Он сам, как нанятой, отплясывал под нашу музыку. С его журналом заодно выступал и «Религиозный еженедельник», подчинявшийся монсеньору Фаве, епископу Гренобля.

В июне девяносто пятого Диана наконец вернулась в стан добропорядочных католиков и стала публиковать воспоминания, все так же в фельетонах, под названием «Мемуары бывшей палладистки». Кто имел подписку на «Палладиум возрожденный и освобожденный» (натурально, прекративший выходить), мог бесплатно поменять абонемент на эти «Мемуары» или же получить обратно деньги. Помнится мне, что, за исключением нескольких фанатиков, публика вполне приняла смену направления. Диана перековавшаяся рассказывала столь же фантастические байки, сколь и Диана грешившая, а публика ждала как раз баек. Что подтверждало принцип Таксиля: без разницы, рассказываешь ли о коридорных амурах Пия Девятого или о мужеложстве сатанистов-масонов. Читатель хочет запретного. Точка.

Ну а запретного Диана сулила сколько угодно. «Опишу и предам гласности все происходившее в Треугольниках, все, чему я всемерно противилась, презирала несказанно. А также опишу то, что мне представлялось ценным. Пусть нас читатель рассудит…»

Правильно, Диана. Вот и готова новая мифическая линия. Она сама об этом не знала, жила в дурмане от снадобий, которыми ее усмиряли, и меняла свое поведение по мере того, как мы ее ласкали (господи, о чем я, одни ли только мы!).

* * *

Я возвратился душой в те суматошные времена. Ангельская обращенная Диана собирала охапки восторгов и оваций от священников и епископов, домохозяек, раскаявшихся грешников. В журнале «Пилигрим» была заметка, что какую-то тяжелобольную Луизу допустили к паломничеству в Лувр благодаря заступничеству Дианы, и у нее случилось чудотворное выздоровление. «Ля Круа», крупнейшая газета католического мира, захлебывалась: «Мы только что ознакомились с первой главой “Мемуаров бывшей палладистки”, которую мадемуазель Воган любезно предоставила нашему изданию. Мы все еще во власти невыразимого чувства. Сколь предивно нисхождение благодати Господней на те души, которые посвящают себя…», и так далее. Монсеньор Лаццарески, уполномоченный от Ватикана при Центральном комитете Антимасонского Союза, устроил в честь Дианиного обращения трехдневное благодарственное богослужение в церви Святого Креста в Риме. Гимн в честь Жанны д’Арк, якобы созданный Дианой (мы взяли арию из оперетки, сочиненной одним дружком Таксиля по заказу какого-то султана или халифа мусульманского), исполнялся на антимасонских праздниках Римского комитета. Его пели даже в церквах.

Дальше – больше. Без какого бы то ни было нашего участия вышла на сцену одна ударившаяся в мистицизм кармелитка из Лизье. Она уже почиталась едва ли не святой, невзирая на юный возраст. Эта сестра Тереза, радетельница Младенца Иисуса и Пречистого Лика, когда ей попался экземпляр воспоминаний излечившейся Дианы, до того расчувствовалась, что ввела Диану как действующее лицо в сценарий театрального действа, написанного ею для сестер в Господе. Пьеса называлась «Триумф смиренности», и у нее там действовала даже Жанна д’Арк. Тереза отправила Диане свой фотографический снимок в виде Жанны д’Арк.

Воспоминания Дианы переводились на многие языки. Кардинал-викарий Парокки прославлял ее переориентацию в таких словах, как «преславное ликование благодати». Монсеньор Винченцо Сарди, апостольский секретарь, писал, что Провидение расположило Диану в оную скверную секту особенно для того, чтобы примернее поразить ее (секту). В журнале «Чивильтá каттолика» утверждалось, что мисс Диана Воган, «выведенная из потемок на божий свет, ныне применяет опыт свой на благо служения церкви путем писаний, с которыми не бывало сравнимых по точности и полезности».

* * *

Буллан зачастил в Отей. Каковы его отношения с Дианой? Иногда, неожиданно нагрянув в Отей, я заставал их обнявшимися, причем у Дианы глаза в экстазе закачены к потолку. Ну, нельзя было исключить, что это как раз начало вхождения во второе состояние, то есть она как раз только что покаялась и оба умиляются на ее очищение. Но Таксиль уж точно вызывал подозрения. Их я застукал на диване, причем она была раздета и в объятиях багрового и сопящего Таксиля. Ну и прекрасно, сказал себе я, должен же кто-то удовлетворять плотские желания «дурной» Дианы, так и хорошо, что это не я. Мне и в принципе подумать гадко о плотских взаимоотношениях с женщиной. А уж с придурковатой – б-р-р! Когда я присаживаюсь подле Дианы «хорошей», она опускает невинную головку мне на плечо и со слезами просит прощения. Теплая тяжесть у щеки, веяние раскаяния из ее уст – меня пронимает дрожь. Я отстраняюсь, предлагаю Диане перейти в исповедальню и, преклонив колени перед образами, молиться им.

* * *

Палладистские круги (как, они реальны? В анонимках говорится о них как о реальных. Говоря о чем угодно, делаешь это реальным) невесть чем грозили предательнице Диане. И еще что-то случилось, но не припомню что. Вроде бы смерть аббата Буллана. Хотя я вижу его в картинах памяти… рядом с Дианой… довольно недавно.

Слишком я перенапрягаю память.

Мне нужен отдых.

23 Двенадцать правильно истраченных лет

Из дневников за 15 и 16 апреля 1897 г.

Далее не только записи в дневнике Далла Пиккола переплетаются, хочется сказать «неистово», с записками Симонини, и оба часто повествуют об одном, но с противоположных позиций, – но и вдобавок симониниевский текст становится сбивчивым, будто пишущему трудно припоминать разные факты, людей и ситуации. Симонини восстанавливает, путаясь во временах и в порядке событий, период начиная с перековки Таксиля до девяносто шестого или же седьмого. То есть около дюжины годов. Череда недлинных замечаний, почти стенографических. Как если бы он пытался зафиксировать то, что внезапно промелькивало в памяти. Иногда встречаются и более пространные изложения бесед, рассуждений и драматических эпизодов. Повествователь ввиду отсутствия определенной манеры изложения (она отсутствует у автора) ограничился тем, что рассортировал события по небольшим главам, поправил хронологию, разделил истории и постарался придать им системность, хотя на самом деле, скорее всего, события совершались одновременно и без всякой системы. Ну, например, Симонини выходил с собеседования с Рачковским и шел на собеседование с Гавиали. Но, как говорится, не обессудьте.

Салон Адан

Симонини вспоминает, что после того, как наставил Таксиля на путь истинный (и с которой стати Далла Пиккола сам претендует теперь на эту роль наставника, никак не ясно!), он принял решение если не влиться в ряды масонства, то по крайней мере сблизиться с республиканцами, среди которых, как он думал, масоны найдутся в любом потребном числе. Обратился к тем, с кем познакомился на рю де Бон, прежде всего к Туссенелю, и получил допуск в салон Жюльетты Ламессен, ставшей уже госпожою Адан, то есть женой депутата из фракции левых республиканцев, основателя «Земельного кредита» и пожизненного сенатора. Деньги, высокая политика, культура осеняли собой этот пышный салон, находившийся сперва на бульваре Пуассоньер, а потом на бульваре Мальзерб, хозяйка которого не только сама была небезызвестной литераторшей (даже опубликовала жизнеописание Гарибальди), но и принимала у себя государственных мужей – Гамбетту, Тьера, Клемансо, а также важных писателей: Прюдома, Флобера, Мопассана и Тургенева. Симонини соприкоснулся даже с полуживым, забронзовелым, практически неподвижным – от старости, от пурпурных риз, от последствий инсульта – Виктором Гюго.