ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.09.2024
Просмотров: 55
Скачиваний: 0
Эрнст Толлер Эуген Несчастный
У него нет сил к мечте,
У него нет сил к жизни.
Действующие в трагедии: Несчастный
Грета, его жена
Старуха, мать его.
Пауль Петух
Макс Кнач
Себальдус Богомил
Михель Не-Рыдай
Франциска, подруга Греты
Балаганщик.
Рабочие и работницы. Толпа и прохожие. Время действия 1921год. Место: Небольшой промышленный город в Германии.
Написано в 1921-1922 году в тюрьме Нидершененфельд.
Действие первое. Сцена первая. Намечена: кухня в доме рабочего, служащая так же для жилья, Грета работает у очага. Входит НЕСЧАСТНЫЙ, садится у стола. В правой руке его, лежашей на столе, зажато что-то. Он в упор смотрит на эту руку. Несчастный говорит не «плавно» и не «патетично». В его речах есть тяжелое темное косноязычие примитивной души.
ГРЕТА. Дала тебе мать углей? НЕЧАСТНЫЙ. /молчит/
ГРЕТА. Эуген, я только спросила тебя, дала ли тебе мать углей… Ответь же! … Его как будто и нет здесь!.. Эуген говори же!... Я готова отчаяться! Ни полена дров, ни углей! Эуген, или растопить печь нашей постелью?
НЕСЧАСТНЫЙ. Зверек…маленькая пестрокрылая птичка… Как бьется ее сердечко… Руками можно нащупать. И погружена в ночь. В вечную ночь.
ГРЕТА. Что у тебя в руках, Эуген?
НЕЧАСТНЫЙ. Как ты можешь спокойно стоять у печи? Как горшки не падают из твоих рук? Равзе ты не чувствуешь, как великая темнота обрушивается на тебя? Птичка… создание земли, как и ты, как и я… только что еще радовавшееся жизни… ти-ри-ли, ти-ри-ли… Слыхала ты по утрам? Ти-ри-ли… ти-ри-ли.. Это приветствие солнцу… Ти-ри-ли… а теперь, а теперь я видел, как она раскаленной иглой выжгла глаза птичке.. /стонет/ О… О….
ГРЕТА. Кто, кто?
НЕСЧАСТНЫЙ. Твоя мать… Твоя родная мать. Мать! Мать раскаленной докрасна иглой выкалывает глаза своему скворцу, потому лишь, что в какой-то газетке было написано, что слепые птицы поют лучше… Я бросил к ногам её корзину с углями, десять марок, которые она мне дала… Я… Грета… Я наказал твою мать, как наказывают детей, когда они мучают животных… но потом я отпустил её. Мысль обожгла меня, ужасная мысль, ужасная! Разве прежде я не делал того же? Без колебания? Что значило для меня прежде страдание животного? Ведь это только животное: можно свернуть ему шею, заколоть его, застрелить. Что еще? Когда я был здоров. Мне казалось, что все это так и надо. Теперь я калека и знаю: это чудовищно, это самоубийство! Хуже! Пытка!... А предле!... Как слеп здоровый челвоек!
ГРЕТА. Что ты сделал? Теперь нет надежды.
НЕСЧАСТНЫЙ. Подумай, мать выкалывает глаза живой твари! Не понимаю! И не пойму никогда! Не понимаю!
ГРЕТА. /уходит/.
НЕСЧАСТНЫЙ. Бедная моя птичка. Маленький комочек… Что они сделали с нами, с тобой и со мной? Люди сделали это. Люди. Если б ты мог говорить, ты бы назвал дъяволами того, кого мы называем людьми… Грета!... Грета!... Ушла. Ей скучно в нашем обществе. /Ищет/. Крошки хлеба. Кетка… Клетка? Чтобы один обрек другого на страданье? Нет, нет! Я не хочу быть жестоким, я хочу быть судьбой.. судьбой, которая добрее, чем моя. Потому что я тебя люблю… Люблю… /Убегает. Через несколько мгновений возвращается/.
Бац! Красное пятнышко на каменной стене… несколько перышек в воздухе… Все!... Одна лишь мысль, и все закачалось. Если бы они прежде показали мне такого, как я, я не знаю, что бы я сделал. Бывают обстоятельства, когда не знаешь, что бы ты сделал, так мало знаешь себя… Может быть, я рассмеялся бы… А она?.. Её мать выколола глаза птичке… Разве ты знаешь, что сделает она? /Странно хохочет. Потом поёт дико/. А…А….
Входит Грета. В ужасе смотрит на него, и как бы в порыве отвращения затыкает уши. Внезапно начинает громкоо плакать.
ГРЕТА. Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!
НЕСЧАСТНЫЙ. /Замечает Грету и с яростью бросается к ней/. Что это?... Чего ты плачешь? Женщина?... Отвечай! Чего ты ревешь? Говори! Говори же!... Или ты плачешь потому что я… потому что я тебя… потому, что люди стали бы показывать на меня пальцами, как на шута, если бы знали, что со мной? Потому что доблесный выстрел проклятой твари сделал меня жалким уродом… посмещищем?... Потому, что ты стыдишься меня?... Скажи правду… правду… Все закачалось… все закачалось….Я должен знать правду. /С мольбою, ласково/ Почему ты плачешь? ГРЕТА. Я… я тебя люблю.
НЕСЧАСТНЫЙ. Любишь… или только дрожишь от жалости, когда касаешься моей руки?
ГРЕТА. Я тебя люблю.
НЕСЧАСТНЫЙ. Хозяин имел собаку. Он играл с ней еще ребенком. Она была доброй тварью, преданной тварью… Она никому не давала его в обиду… И вот пес опаршивел. Его шерсть покрылась струпьями, глаза загноились. К нему нельзя и притронуться без отвращения… И видишь ли, если бы не память о том, чем был раньше этот пес, как он глядел на тебя такими понимающими, такими человеческими глазами в горькие твои минуты… И вот ты уже не в силах отвести его к шкуродеру. Ты терпишь его в своей комнате… Ты позволяешься ему ложиться на твою постель. /Кричит/ Грета! Это я такой пес?
ГРЕТА. /Затыкает уши, в отчаяньи/ . Я не выдержу больше. Я повешусь. Открою газовый рожок. Я не выдержу больше.
НЕСЧАСТНЫЙ. /Беспомощно/. Греточка! Что с тобой? Ведь я же ничего не сделал тебе. Ведь я только погибший человек. Тайная болезнь. Я паяц, за которого дергали, пока он не сломался. А пенсии нам мало, чтобы жить, и слишком довольно, чтобы умереть… Грета, ведь я предал бы моих товарищей… Мне кажется, я мог бы… стать штрейкбрехером, если бы… если бы я только знал… если бы что-то не душило… не душило меня… Видишь, я здесь, здесь сидит оно, пучок острых иголок, и колет, и колет. Ты паршивый пес для твоей жены. /Тихо, таинственно/ . И знаешь, Грета, сегодня после этого случая у твоей матери… мысль… чудовищная мысль…гонит меня… гонит… гонит… Я слышу голоса… рожи корчает передо мной… В затылке сидит граммафон, отвратительное животное и хрипит мне в уши: Эуген Смешной, Эуген Смешной… И потом я вижу тебя, ты стоишь в комнате совсем одна, ты стоишь у окошка, когда я иду по улице… ты спряталась за занавеску… и в горле твоем подымается, в груди твоей дрожит смех…/После паузы, просто/. Греточка, не правда ли, ты не могла бы смеяться надо мной. Этого ты не сделала бы со мною?
ГРЕТА. Что мне сказать тебе, Эуген?.. Ведь ты все равно не веришь.
НЕСЧАСТНЫЙ. Да! Да, я верю, Грета! Я с ума сойду от радости! Я верю… я достану работу… даже если бы мне пришлось пресмыкаться, как скоту.
Входит ПАУЛЬ ПЕТУХ.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Добрый вечер.
ГРЕТА. Добрый вечер.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Веселое общество! Поучите и меня смеяться!
НЕСЧАСТНЫЙ. Тебе незачем учиться, Пауль. Ты выслужился. Скоро будешь мастером.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Вздор! За сокращение производства – расчет! С бедным людьм обращаются хуже, чем с животными. Тех, по крайней мере, корямт, выгоняют на пастбище и только тогда, когда они достаточно разжиреют, докругла разжиреют, их закалывают.
ГРЕТА. Вы грешите перед господом Богом.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Как мы можем грешить? Мы бедные люди? Даже если бы и было что-нибудь на том смете, мы должны бы получить вечное блаженство. Прежде всего, потому что здесь у нас не было и времени грешить… а потом, вдеь должны же мы получить награду за то, что доставляли своим мучителям блаженство, здесь, на земле… Впрочем, я атеист, я больше не верю в бога. В какого бога мне верить? В бога евреев? В бога язычников? В бога христиан? Во французского бога, в германского бога?
НЕСЧАСТНЫЙ. Может быть, они все повисли в проволочных ограждениях, эти вечные предводители воинств.
ГРЕТА. Я всю жизнь верила в божью справедливость, и этой веры не отнимет у меня никто.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Если бы бог был справедлив, он должен бы был и поступать справедливо. А как поступает справедливый, любящий, добрый Бог? А? Надо ли это говорить вам? С Богом за короля и отечество, с Богом на людскую бойню. С Богом за главного бога-мамона. Все по божьей воле. Право, кажется, что когда господам и выгодно, когда они стыдятся сказать «Я», они говорят «Бог». Так звучит лучше. И народ легче идет в ловушку… Верить я предоставляю тем, кто извлекает из этого пользу. Мы сражаемся не за небо, мы сражаемся ради земли, ради человечества.
НЕСЧАСТНЫЙ. Сражаться ради человечества, это еще куда ни шло, но ради машины!... Машина дробит наши кости, прежде чем мы успеем встать на ноги. Мне страшно каждого рабочего дня, и когда утром встаю на работу, я едва могу себе представить, что так можешь продолжаться целый день. И когда вечером раздается фабричный гудок, я спешу к воротам, как помешанный.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Меня не тяготит машина. Я – господин, а не машина. Дъявольское веселье охватывает меня, когда я стою у машины: заставь слугу почувствовать, что ты господин. И вот я довожу эту ревущую, грохочущую, стонущую тварь до последнего напряжения, до кровавого пота… так сказать… я хохочу и радуюсь, что она терзается и кряхтит. Так, деточка, кричу я, ты должна быть послушной! И самый грубый кусок дерева бросаю я в машину, чтобы она обработала его по моему приказанию. Будто мужчиной, Эуген, и будь господином!
НЕСЧАСТНЫЙ. /тихо/ Бывают случаи на земле, когда легче остаться Богом, чем Мужчиной.
ГРЕТА. /В упор смотрит на Пауля/ Какие у вас свирепые глаза, господин Петух.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Ого!
НЕСЧАСТНЫЙ. Он научился делатьт свирепые глаза. Только не возле машины.
ГРЕТА. А где же?
НЕСЧАСТНЫЙ. Хочешь знать, где? У баб.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Что за жизнь у пролетария? Когда он рождается на свет, отец зол, что одним едаком стало больше. Голодным идет он утром в школу, а когда вечером ложиться в постель, у него кишки переворачиваются от голода. Да. А потом он попадает в рабство. Он продает свою рабочую силу, как продают фунт керосина. И принадлежит хозяину, собственнику. Становится… так сказать, молотом или стаканом, или паровым фуганком, или пером, или утюгом. Это уж так! В чем его единственная радость? – в любви! В чем никто не может помешать ему? – в люби! В чем он свободен и может сказать господину фабриканту и полицейскому: «это мой дом! Вход запрещается!» - в любви! Видите ли, у богатых людей множество удовольствий. Поездка на воды, и музыка, и книги… а у нашего брата? Конечно, чтиаешь и книгу, да не каждый день. Для этого мы слишком мало учились в школе. Для этого у нас мало сноровки. А музыка? «Лоэнгрин» хорошая вещь, но когда я могу пойти в «Варьетэ» или в оперетку… на «Графа Люксембурга»… или на «Сильву» или на «Веселую Вдову»… знаете /напевает/ «Ти-хо ка-чай-тесь ка-че-ли», или когда оркестрион за десять пфенингов наигрывает вальс, а я танцую с моей девочкой.. это мне гораздо милее… Для нас, пролетариев, любовь, это совсем другое, чем для богачей. Это, так сказать, корень жизни. Когда он подгнил, тогда уж лучше веревка. Ведь так, Эуген?
НЕСЧАСТНЫЙ. Ты, пожалуй, прав…
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Вы замужняя женщина, мадам Несчастная, и с вами можно говорить открыто. Чем была бы наша жизнь, если бы каждый день нельзя было побывать у своей девочки?
НЕСЧАСТНЫЙ. /напряженно следит за Гретой/
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Что вы скажете?
ГРЕТА. Что скажу? /Робко/. Женщины бывают разные.
НЕСЧАСТНЫЙ. /Быстро встает./ Я достану работу, Грета. Будь спокойна… Я хочу подарить тебе что-нибудь к Рождеству.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Побереги ноги.
НЕСЧАСТНЫЙ. Подожди, Пауль! До свиданья, Грета.
/Несчастный уходит. Несколько мгновений тишина./
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Настоящий борец из цирка. Жалко до слез, что такой человек остается без дела. И всегда весел. Вы, должно быть, очень счастливы?
ГРЕТА./В упор смотрит на него/. Да.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Я всегда завидую Эугену, когда вижу вас вместе.
ГРЕТА. /С плачем закрывает лицо руками./
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Что с вами?... Я ведь не сказал ничего дурного. Вы плачете?... что же это? Или мне побежать за Эугеном? Я, пожалуй, еще догоню его?...
ГРЕТА. /Рыдает безудержно/. Голова разламывается… Они доведут меня до сумасшедшего дома… я буду кричать… кричать…
ПАУЛЬ ПЕТУХ. /озабоченно/. Вы больны? Могу я помочь вам? Или вы в ожидании? С женщинами тагда бывают припадки.
ГРЕТА. Ах, божем ой… ведь я… вдеь я… /Судорожно смеется/ была бы рада, если бы меня похоронили сегодня.
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Или Эуген не хорош с вами? Бьет вас?
ГРЕТА. Я скажу… я скажу… я скажу… Я несчастное создание… Мой Эуген… мой Эуген… мой Эугне… он ведь вовсе… он ведь вовсе не мужчина…
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Вы действительно больны? Вас лихорадит?
ГРЕТА. Нет… Мой Эуген… мой Эуген, его так изуродовали на войне… и теперь он калека. Мне так стыдно… я не могу вам объяснить, но вы понимаете, господин Петух. Он больше не мужчина. /Как бы в испуге закрывает рот/
ПАУЛЬ ПЕТУХ. /Хохочет коротко и грубо/
ГРЕТА. Ах, боже мой, что я сделала, что я сказала? Вы теперь смеетесь надо мной… О!... Этого я не думала… не ожидала этого от вас… О!О!
ПАУЛЬ ПЕТУХ. Простите! Это так, щекочет в горле… когда слышишь о таких вещах, мужчине нельзя не смеяться. /С негодованием/. Но Эуген… ведь он же эгоист! Почему он держит вас? Он вас не любит. Иначе он отпустил бы вас. /Ласкает Грету. Та прижимается к нему/.
ГРЕТА. Все это гораздо труднее, чем вы думаете, господин Петух. Никак не собраться с мыслями. Сейчас все ясно, а потом снова кругом черная ночь. Мне жаль его. Что за человек был до войны! Сама жизнь… А теперь… он ропщет. Ропщет на бога и на людей… и когда он глядит на меня, мне кажется, он хочет увидеть меня всю до дна, как если бы я была вещью, а не человеком. И часто я боюсь его.. Ненавижу его… Он мне противен… /С дрожью/. Он мне противен… Боже мой, чем это кончится?