Файл: Понятие и границы суверенитета государства (Народный суверенитет).pdf

Национальный суверенитет - это полновластие нации, её политическая свобода, обладание реальной возможностью определять характер своей национальной жизни, включая, прежде всего способность политически самоопределяться вплоть до отделения образования самостоятельного государства^[39].

Полновластие нации проявляется в реальной возможности самостоятельно и суверенно решать вопросы, относящиеся к её национальной свободе, государственно-правовой организации, взаимоотношениями с другими нациями и народностями. Каждая нация вправе определять свою судьбу, решать вопрос национально-государственной организации, она вправе войти в состав того или иного государства и объединиться с другими нациями в тех или иных формах государственного союза, выйти из данного государства и образовать свое самостоятельное национальное государство. Каждая нация вправе сохранять и свободно развивать свой язык, обычаи, традиции, соответствующие национальные учреждения^[40].

Суверенитет нации имеет своей предпосылкой национальные потребности, интересы и цели, вытекающие из объективных условий её существования и являющиеся важнейшим стимулятором развития нации, её борьбы за свое освобождение. В качестве национальных могут выдвигаться интересы, выразителем которых выступает ведущий класс данной нации, а также интересы общенациональные в полном смысле слова^[41].

Национальный суверенитет означает право на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства. В многонациональных государствах, образованных путем добровольного объединения наций, суверенитет, осуществляемый этим сложным государством, естественно, не может быть суверенитетом одной лишь нации. В зависимости от того, каким способом объединившиеся нации осуществили свое право на самоопределение - путем объединения в союзные государства и путем федерации на базе автономии или конфедерации, государственный суверенитет, осуществляемый данным многонациональным государством, должен гарантировать суверенитет каждой из объединившихся наций. В первом случае это достигается путем обеспечения суверенных прав субъектов союза, уступивших часть своих прав многонациональному государству. Во втором случае суверенитет наций обеспечивается путем охраны автономии национальных государств. Но в обоих случаях многонациональное государство в лице своих высших органов является носителем суверенитета не какой-либо отдельной нации, а суверенитета, принадлежащего именно данному многонациональному государству^[42].

Следовательно, государство, тем более демократическое, признающее естественные права человека, стоит на страже свободы любого индивида независимо от его национальности, поэтому национальный, этнический, расовый признак не должен становиться критерием государственной власти. Таким образом, национальный суверенитет следует понимать как демократический принцип, в соответствии с которым каждая нация обладает правом на свободу, на самостоятельное и независимое развитие, что должны уважать все другие нации и государства^[43].

2. Границы государственного суверенитета и проблемы его сохранения

2.1. Проблемы сохранения государственного суверенитета в связи с межгосударственной интеграцией.

На рубеже XX – XXI вв. проблема суверенитета оказалась в числе важнейших вопросов, на которые предстоит ответить современной юридической науке^[44]. Длительное время интерес к данной теме имел чисто академический характер. Казалось бы, после практической реализации идей Н. Макиавелли и Ж. Бодена^[45] в принципах Вестфальского мира, а идей Дж. Локка, Ш.-Л. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо, Э. Ваттеля – в «Декларации прав человека и гражданина», основные контуры понятия суверенитета окончательно закреплены в европейском правосознании. А после их трансцендентальной методологической огранки И. Кантом и духовного переосмысления Г. Гегелем остается лишь уточнить отдельные детали сложившейся теоретико-правовой концепции суверенитета. Однако ситуация существенно изменилась в условиях современных противоречивых процессов глобализации и контрглобализации, когда наследие теоретиков вестфальской модели государственности впервые подверглось серьезному сомнению. Понятие суверенитета составляет центральный элемент понятия государства. Без суверенитета нет и не может быть полноценного государства. Угроза полной или даже частичной потери государством своего суверенитета автоматически ставит под вопрос безопасность общества, личности и самого этого государства. Однако именно понятие суверенитета в его классическом понимании, закрепленном в традициях вестфальского типа государственности, оказалось сегодня в центре критики^[46].

Особенно актуальной эта проблема стала для стран Западной Европы, для которых процессы глобализации прежде всего ассоциировались с евроинтеграцией. Европейский Союз за время своего существования прошел в своем развитии несколько этапов. Развитие Европейского Союза ведет к тому, что он все более и более приобретает черты, сообщающие ему признаки политической организации, подобной государству. Здесь неизбежно возникают отсылки к историческому опыту европейской интеграции, которая уже в эпоху раннего Средневековья воспринималась как основа европейской идентичности. При таком понимании «подлинно европейским» считалось то, что так или иначе соотносилось с идеей римской имперской государственности (историческая Римская империя, империя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации, папство и т.д.). С другой стороны, обусловленный глобализационными процессами кризис «вестфальского» типа государственности, о котором в последнее время говорят видные европейские интеллектуалы, требует новых интерпретаций самого понятия государства. В таком случае, вопрос о признаках государственности в системе новой европейской интеграции приобретает особую актуальность^[47].

Сегодня государства-члены Европейского союза стремительно, по историческим меркам, теряют свой суверенитет. Причем этот процесс идет неравномерно, при равных правовых формах он имеет существенно различные экономические, социальные и политические последствия для государств, являющихся благоприобретателями результатов евроинтеграции, и для государств, находящихся в явной зависимости от них. Перспектива деструкции Европейского союза с полным или частичным возвратом суверенитета национальным государствам еще более актуализирует проблему определения правовой сущности суверенитета, его основных признаков, правовых механизмов воспроизводства^[48].

Необходимость разрешения проблем, возникающих в процессе практического взаимодействия политических структур и правовых институтов Евросоюза с его государствами-членам, а также в процессе реализации контртенденций евроинтеграции и еврорегионализации, бесспорно, воспроизводящих на региональном уровне Западной Европы глобальные тенденции, побуждает провести своего рода научную «ревизию» понятия суверенитета. Прежде всего это связано с вопросами политико-правовой трактовки трансформации суверенитета государств-членов Европейского союза: «Сегодня все снова и снова воспроизводится разный подход государств-членов относительно его будущего… В этой точке сосредоточены представления о границе между политическим и юридическим, между мечтой и действительностью. С чисто юридической стороны определение правой природы Европейского союза прежде всего зависит от политической суверенной воли государств, являющихся его членами. Является фактом то, что юридическое определение европейского сообщества практически невозможно. Какие бы не предпринимались для этого попытки, они в конечном итоге сводили его к традиционной категории межгосударственного объединения. Но такой подход представляется проблематичным, если считать, что вопрос о правовой природе Европейского союза зависит от определения правовой природы отчуждения компетенций государств-членов^[49].

В западноевропейской традиции правовой мысли идея суверенитета традиционно базировалась на двух понятиях – понятии государства и понятии нации – которые в своей взаимосвязи формировали единый дискурс. Представления о природе суверенитета, развитые просветителями XVIII в., закреплялись во Французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года и в Конституции Французской республики 1791 года: «Постепенно понятие суверенитета трансформировалось благодаря своей существенной открытости и посредством своей чисто формальной природе. Понятие суверенитета – это понятие функции, а не субстанции. Все это ведет к изменению в истории содержания этого понятия. В дальнейшем революция перенесла понятие суверенитета монарха на народ»^[50].

Это представление о «переносе» понятия суверенитета с монарха на народ, во-первых, фиксировал правовое содержание реального исторического события – крушения французской монархии и установления республики, во-вторых, идея просветителей о том, что источником суверенитета может быть народ, получила, можно сказать, практическое подтверждение. Однако из этого вовсе не следовало, что отныне только народ можно было признавать законным источником суверенитета. В большинстве стран таким источником по-прежнему признавался монарх. Вопрос о том, является ли этот факт некоторого рода юридической фикцией или же он опосредован ходом истории точно также, как и народный суверенитет, оставался открытым.

Можно привести примеры государств, например, теократических монархий (государство Ватикан), которые являются в полной мере суверенными и суверенитет которых никто не может оспорить. Но в то же время утверждение о том, что источником этого суверенитета выступает народ, представляется достаточно сомнительным. По крайней мере, даже если с позиций светской науки не принимать ссылки на Бога как на источник суверенитета таких государств, то в качестве такого источника может быть признана религиозная община, понятие которой мы вовсе не можем отождествить с понятием народа.

Также вызывает вопросы и распространенная в мировой, в том числе и в отечественной правовой науке, точка зрения, согласно которой современная теория суверенитета признает суверенитет лишь в отношении демократического государства или, по крайней мере, тесно связывает его понятие с представлениями о демократии и защитой прав человека. «Почти до 20-х годов ХХ в. понятие суверенитета практически не увязывалось с признанием прав человека. Эти понятия существовали как бы параллельно. Лишь в ХХ в., особенно во второй его половине, идея, что суверенитет государства не может служить основанием для ограничения прав человека, а также, что не признающее прав человека государство не может быть признано суверенным, постепенно стало завоевывать всеобщее признание, хотя в отдельные годы и в некоторых странах еще продолжали отстаивать принцип примата интересов государства над интересами личности»^[51].

Здесь также возникают сомнения, связанные с соображениями как эмпирического, так и теоретического порядка. Во-первых, известно достаточно много государств, суверенитет которых никто не оспаривает, но в которых однозначно не соблюдаются права человека и которые точно не являются демократическими. Достаточным примером может служить Саудовская Аравия. Во-вторых, из того факта, что в большинстве современных государств источником суверенитета признается воля народа, еще никак не следует возможность дедуцировать понятие суверенитета из аналитически расчлененного понятия воли народа. Во всяком случае не приходилось встречать теоретических или логических доказательств того, что понятие суверенитета может быть дедуцировано только из понятия воли народа и что его нельзя точно также дедуцировать из понятия воли монарха, воли класса, воли религиозной группы и даже из воли Бога.

Как нам представляется, дело состоит в том, что понятие суверенитета в теории государства является первичным понятием, выражающим, если использовать определение Гегеля, «идеальность всех особенных правомочий». В своей «Философии права» Гегель прямо указывал на всеобщий характер понятия суверенитета, сводящих в свою внутреннюю сущность (идеальность) все особенные определения государства, которые именно поэтому следуют из понятия суверенитета и зависят от него, а не наоборот. Согласно этой точке зрения, организация, обладающая политической властью, для того чтобы существовать в форме государства, должно обладать тем качеством, которое обозначается комплексным синтетическим понятием суверенитета. Суверенитет выражает автономность и субъектность политической организации, без которого его существование уже не будет существованием именно государства. Вопрос о том, будет ли это государство абсолютной теократической монархией или демократической республикой, по отношению к вопросу обладания политической организацией суверенитетом, уже вторичен. Точно также, как и вопросы о соблюдении прав человека, его демократических свобод, обеспечении его безопасности и т.п. В противном случае окажется, что мы экстраполируем особенное содержание понятия на его всеобщее содержание, что методологически недопустимо.

Как и теоретическое понятие суверенитета общий принцип суверенитета выполняет в процессе общественного развития двойную функцию: инструментальную и структурирующую. В таком случае принцип национального суверенитета выражает связь между нацией, ее действительным суверенитетом и единой национальной государственностью и может рассматриваться в своих двух аспектах: суверенитет государства и суверенитет народа. «Принцип национального суверенитета получил как материальное, в принципе переносимое на другие инстанции содержание (суверенитет государства), так и абстрактное, неотчуждаемое содержание (демократический суверенитет). Ядро суверенитета складывается не из комплекса компетенций – его составляет экспликация народом первоисточника власти. Такое понимание соответствует изначальному значению понятия национального суверенитета в том виде, как оно сложилось ко времени революции»^[52]. По мнению исследователя, это различие между государственным суверенитетом и суверенитетом народа, которое соответствует национальной конституции (в данном контексте речь идет о конституции Французской республики), позволяет согласовать национальную теорию суверенитета с реалиями Европейского союза. Лишь при таком условии понятие национального суверенитета еще может выполнять свои функции в европейском контексте без того, чтобы угрожать европейской интеграции.