Файл: Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2019
Просмотров: 870
Скачиваний: 5
МЕЛАНИ КЛЯЙН
ЗАВИСТЬ И БЛАГОДАРНОСТЬ
ИССЛЕДОВАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНЫХ ИСТОЧНИКОВ
Рекомендовано в качестве учебного пособия для дополнительного образования Министерством образования Российской Федерации
<Зависть и благодарность> - это итоговая клиническая и теоретическая работа одного из классиков психоанализа Мелани Кляйн. Ученица Ференци и Абрахама, Мелани Кляйн ярко заявила о себе еще в 20-е годы, когда начала разрабатывать новую тогда практику и технику детского психоанализа. Настоящая книга суммирует взгляды Мелани Кляйн на раннее развитие младенца, в частности на развитие у человека таких качеств, как зависть, жадность, ненависть, ревность, с одной стороны, и благодарность, щедрость, доброта, с другой. Книга иллюстрирована клиническим и литературным материалом и написана в характерном для Мелани Кляйн смелом и безапелляционном стиле, отражающем энергию и обаяние этой <маленькой фрау> (как она приснилась одной из своих пациенток), оказавшей такое большое влияние на современный психоанализ. c London, Tavistock Publications Limited, 1962. c А. Ф. Усков, перевод на русский язык, 1997. c А. Ф. Усков, вступительная статья, 1997. ISBN 5-88925-023-х c Б. С. К., 1997.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Мелани Кляйн
Благодарности
Предисловие
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Заключение
Примечания
Литература
МЕЛАНИ КЛЯЙН Мелани Кляйн (1882- 1960) является одной из наиболее известных и ярких фигур психоаналитического движения. Ее смелые и оригинальные подходы к анализу детей, анализу взрослых пациентов, страдающих серьезными психическими расстройствами (психозами), ее теоретические идеи о нормальном и патологическом развитии личности и межличностных отношений человека снискали заслуженное уважение и широкое признание и, одновременно, возбудили и продолжают возбуждать многочисленные споры, критику, иногда весьма жесткую, а подчас и полное неприятие и отвержение в психоаналитических кругах. Путь Мелани Кляйн в психоанализ был непрост. Она родилась и жила с родителями в Вене, где в юности входила в кружок интеллигентной молодежи, интересовавшейся философией, наукой, литературой, искусством. В течение двух лет она изучала гуманитарные науки в Венском университете. Она мечтала получить медицинское образование, однако замужество, последующая жизнь в небольших провинциальных городках и рождение детей воспрепятствовали этому. Лишь поселившись в 1910 г. в Будапеште, она вновь окунулась в интеллектуальную атмосферу большого города и вскоре заинтересовалась психоанализом, примкнув к психоаналитическому кружку Шандора Ференци и пройдя у него личный анализ. В 1917г. она познакомилась с Фрейдом, а в 1919г. вступила в Венгерское психоаналитическое общество, представив доклад <О развитии одного ребенка>. В 1920 г. Мелани Кляйн познакомилась с Карлом Абрахамом, личность и идеи которого произвели на нее большое впечатление. В 1921 г. она переехала в Берлин, где начала свою психоаналитическую практику с взрослыми и детьми. Там же она начала свой повторный анализ у Абрахама, который прервался в 1925 г. из-за его преждевременной смерти. В Берлине Мелани Кляйн сформулировала свои первые идеи, касающиеся отличия психоанализа детей от психоанализа взрослых, игровой техники и интерпретативного подхода в детском психоанализе. В 1926 г. Мелани Кляйн по приглашению Эрнста Джонса переехала в Великобританию, где и обосновалась окончательно. Там ее клиническая и теоретическая работа достигла своего расцвета и получила широкое признание, появились многочисленные ученики, вышли в свет основные статьи и книги. Но в 40-е гг. она подверглась жесточайшей критике со стороны последователей ортодоксального психоанализа, в основном эмигрировавших в Англию с континента перед второй мировой войной, и вступила в непримиримое соперничество с Анной Фрейд, также поселившейся в Лондоне и разрабатывавшей свою технику детского анализа и теорию развития ребенка. Все это привело к сохраняющемуся до сих пор расколу Британского психоаналитического общества на группы последователей Мелани Кляйн и Анны Фрейд и нейтральную группу, занимающую промежуточное положение. Наиболее важным достижением Кляйн в практике детского анализа было создание игровой техники. Она считала, что детский анализ не может проходить, как взрослый: когда пациент лежит на кушетке и предается вербальным свободным ассоциациям. Ребенок должен двигаться, играть, видеть своего аналитика. Поэтому вместо вербальных свободных ассоциаций в детском анализе Мелани Кляйн применила технику свободной игры, инициатором которой является ребенок, и которая, так же, как вербальные ассоциации взрослого человека, становится способом выражения его желаний, фантазий и жизненного опыта. Мелани Кляйн также определила, каково должно быть расписание психоаналитических сеансов при работе с детьми и как должна быть устроена игровая комната. Каждый ребенок, в частности, имел свой отдельный ящик с игрушками, причем особый акцепт делался на том, чтобы игрушки были небольшими, что позволяло им выступать непосредственно в качестве символов внутреннего мира ребенка. В отличие от Анны Фрейд, Мелани Кляйн считала, что у маленького ребенка также возникает перенос, и уделяла большое внимание его анализу, особенно анализу негативного переноса. Она также уделяла большое внимание анализу взаимоотношений ребенка с архаическими, частичными объектами его внутреннего мира, например расщепленными на хорошую и плохую части матерью и отцом. Мелани Кляйн была среди тех психоаналитиков, которые существенно расширили спектр клинического применения психоанализа, включив в него аналитическую работу с тяжело нарушенными психотическими или околопсихотическими пациентами. Для аналитической техники Мелани Кляйн характерны смелые и глубокие интерпретации с самого начала лечения, большое внимание к анализу негативных чувств вообще и негативного переноса в частности, использование при интерпретировании языка частичных объектов (груди, пениса, вагины, фекалий, хорошей и плохой матери и т. п.) и телесных функций (еды, выделения, сексуальности). Главной теоретической заслугой Мелани Кляйн является разработка теории развития личности и межличностных отношений младенца и очень маленького ребенка. Мелани Кляйн была первой из психоаналитиков, кто сосредоточился на отношениях младенца и маленького ребенка с матерью и другими людьми как на главном условии и источнике развития его личности и даже просто его физического выживания. Кляйн является первым и, возможно, наиболее влиятельным теоретиком объектных отношений в психоанализе. Отношения ребенка и, прежде всего, его отношения с матерью, отношения пациента и, прежде всего, его отношения с аналитиком всегда оставались в центре внимания не только психоаналитической теории Мелани Кляйн, но и ее лечебной техники. В своей теории развития Мелани Кляйн исходила из того, что у ребенка с самого начала действуют два основных влечения: любовно-сексуальное и разрушительно-агрессивное. Возникающее Эго младенца решает задачи не только взаимодействия с внешним миром, но и овладения этими инстинктами, причем сам процесс развития проходит благодаря взаимоотношениям ребенка с его первыми объектами - грудью, а затем матерью. Интроецируя (поглощая, усваивая) их, идентифицируясь с первичными объектами и с возникающими с ними объектными отношениями, ребенок строит свой внутренний мир, овладевает своими влечениями. Мелани Кляйн считает, что процесс интеграции Эго, развития его защитных механизмов, процесс становления и развития объектных отношений проходит через две стадии, которые, однако, не имеют четкой хронологической привязки и могут существовать в течение всей жизни человека в качестве позиций, отражающих его отношение к самому себе и окружающему миру. Мелани Кляйн описывает две позиции: параноидно-шизоидную и депрессивную. 'Для параноидно-шизоидной позиции характерно отсутствие интеграции Эго и объектов, которые разделены на хорошую и плохую части. Это необходимо для того, чтобы сохранить хороший объект, хорошего себя и хорошие отношения между ними от атаки со стороны агрессивноразрушительных частей своей личности, которые ребенок еще не в состоянии контролировать. Основными защитными механизмами являются расщепление себя и объекта и как следствие резкие и внешне не мотивированные изменения в чувствах и поведении по отношению к себе и другим людям на противоположные, и проективная идентификация, т. е. проекция на объект невыносимых в себе самом чувств, желаний, намерений, и одновременно идентификация с этим <обогащенным> своими проекциями объектом, что приводит к нарушению границ между собой и объектом, и ощущению внешнего объекта как плохой, преследующей части себя и наоборот. Фиксация на параноидно-шизоидной позиции, как следует из ее названия, присуща тяжело нарушенным пациентам, страдающим психозами или тяжелыми пограничными или нарциссическими расстройствами. Хронологически более поздней, а клинически более зрелой и <нормальной> является депрессивная позиция, для которой характерца целостность себя и объекта, т. е. реалистическое признание в себе и в других людях как хороших, так и плохих сторон, способность испытывать вину за свои агрессивные и разрушительные чувства и желания, смягчать свою ненависть любовью и возмещать нанесенный своими поступками вред. Депрессивной позиции, соответствующей уровню невротических расстройств, присущи зрелые защитные механизмы (вытеснение, рационализация, реактивные образования и т. п.) и объектные отношения с целостными объектами, например с матерью, с отцом, сочетающими в себе как свои хорошие, так и плохие черты. Обогатило психоаналитическую теорию развития также и выдвинутое Мелани Кляйн положение о том, что стадии психосексуального развития, по Фрейду, - оральная, анальная, фаллическая (генитальная) - не являются хронологически закрепленными, последовательно сменяющимися этапами развития, но присутствуют у каждого ребенка с самого рождения в качестве тенденций, а первые, ранние стадии Эдипова конфликта начинают проживаться младенцем еще при кормлении грудью. При этом ранняя <эдипизация>, сексуализация ребенка говорит о его глубокой оральной неудовлетворенности в диадических отношениях с матерью. Особый интерес Мелани Кляйн на протяжении всей ее карьеры привлекали негативные, разрушительные чувства и желания человека: ненависть, зависть, жадность, Клиническому и теоретическому исследованию их источников и проявлений посвящены многие ее работы.
Наряду с этим, Мелани Кляйн в своих размышлениях о плохой и хорошей матери, ненависти и любви, зависти и благодарности постоянно подчеркивала важность любви, позволяющей не только смягчить и преодолеть негативные чувства, но и глядеть в будущее человечества с осторожным оптимизмом. Мелани Кляйн была не просто выдающимся практиком и ученым, она была и создательницей своей аналитической школы. Ее учениками были такие известные психоаналитики, как Вильфред Бион, Паула Хайман, Герберт Розенфельд, Ханна Сегал. Идеи Кляйн нашли свое применение не только в клинической работе, но и в социальных и гуманитарных дисциплинах. Мы предлагаем вашему вниманию одну из последних итоговых работ Мелани Кляйн <Зависть и благодарность> (1957), обобщающую опыт ее сорокалетней аналитической карьеры. В этой книге в присущей ей смелой и безапелляционной манере Мелани Кляйн исследует бессознательные источники <двух всем знакомых отношений - зависти и благодарности>. На примере богатого литературного и клинического материала Кляйн разворачивает драму развития человека и его взаимоотношений с окружающими в борьбе любви и ненависти, доверия и подозрительности, щедрости и жадности, благодарности и зависти. Она убедительно показывает, как психоаналитическое лечение способно разрешить негативный перенос, реконструировать ранний детский опыт пациента и привести к интеграции его личности. С большим удовольствием представляя вам эту книгу не только как переводчик и автор предисловия, но и как практикующий аналитик, многому научившийся у Мелапи Кляйи, я надеюсь, что вы по достоинству оцените проницательность, глубину, энергию и обаяние этой <маленькой фрау>, как назвала ее в своих ассоциациях одна из пациенток (klein, по-немецки - маленький), оказавшей такое большое влияние на весь современный психоанализ. С большим удовольствием представляя вам эту книгу не только как переводчик и автор предисловия, но и как практикующий аналитик, многому научившийся у Мелапи Кляйи, я надеюсь, что вы по достоинству оцените проницательность, глубину, энергию и обаяние этой <маленькой фрау>, как назвала ее в своих ассоциациях одна из пациенток (klein, по-немецки - маленький), оказавшей такое большое влияние на весь современный психоанализ. А. Ф. Усков
БЛАГОДАРНОСТИ
Я хотела бы выразить глубокую благодарность своему другу Лоле Брук, которая работала вместе со мной на протяжении всего периода подготовки этой книги, так же, как и многих других моих публикаций. Ей присуще редкостное понимание того, что я делаю, и она помогала мне в формулировании и оценке содержания на каждом этане работы. Я выражаю благодарность также д-ру Эллиоту Жаку, который внес несколько ценных предложений, когда книга была еще в рукописи, и помог мне в работе над корректурой. Я в долгу у мисс Джудит Фэй, выполнившей нелегкий труд но составлению указателя.
Предисловие В течение многих лет меня интересовали самые ранние источники двух всем знакомых отношений - зависти и благодарности. Я пришла к выводу, что зависть - это наиболее мощный фактор, подрывающий чувства любви и благодарности у самого их корня, поскольку она влияет на наиболее ранние из всех отношений, отношения с матерью. Фундаментальное значение этих отношений для всей эмоциональной жизни человека было уже доказано в ряде психоаналитических сочинений, и я полагаю, что, глубже исследуя один из факторов, приводящих к значительным нарушениям на этой ранней стадии, я сделаю важное дополнение к моим предыдущим находкам, касающимся развития младенца и формирования личности. Я считаю, что всякая зависть - это орально-садистское и анально-садистское выражение деструктивных импульсов, действующих с начала жизни, и что она имеет конституциональную основу. Эти заключения в некоторых важных моментах близки к идеям Карла Абрахама, хотя подразумевают некоторые отличия от них. Абрахам обнаружил, что зависть - это оральная черта, но - и здесь наши взгляды расходятся - он считал, что зависть и враждебность начинают действовать к более поздний период, который, согласно его гипотезе, соответствует второй, орально-садистской стадии. Абрахам не говорил о благодарности, но описывал щедрость как оральную черту. Он считал анальные элементы важными компонентами зависти и подчеркивал их происхождение от орально-садистских импульсов. Следующей важной точкой нашего соприкосновения является предположение Абрахама о конституциональном элементе, определяющем силу оральных импульсов, которую он связывал с этиологией маниакально-депрессивных расстройств.
Кроме этого, как работы Абрахама, так и мои собственные работы более полно и глубоко показали важность деструктивных импульсов. В <Краткой истории развития либидо с точки зрения психических расстройств>, написанной в 1924 г. (<Избранные статьи>), Абрахам не упоминал гипотезу Фрейда о существовании инстинктов жизни и смерти, хотя работа <По ту сторону принципа удовольствия> уже была опубликована за четыре года до этого. Тем не менее, в этом произведении Абрахам исследовал корни деструктивных импульсов и использовал их для понимания этиологии психических нарушений более определенно, чем кто-ибо другой до него. Мне кажется, что, хотя он не использовал концепцию Фрейда об инстинктах жизни и смерти, его клиническая работа, особенно анализ первых из когда-либо анализированных маниакально-депрессивных пациентов, были основаны на понимании, продвигавшем его в этом направлении. Я могу предположить, что ранняя смерть помешала Абрахаму осознать различные возможности использования своих находок и их глубокую связь со сделанным Фрейдом открытием двух инстинктов. Поскольку я собираюсь опубликовать эту книгу три десятилетия спустя после смерти Абрахама, для меня большим источником наслаждения является то, что моя работа вносит вклад в растущее признание значения открытий, сделанных Абрахамом.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В этой книге я собираюсь выдвинуть некоторые новые предположения, касающиеся самой ранней эмоциональной жизни младенца, а также сделать некоторые заключения о взрослом возрасте и психическом здоровье. Неотъемлемой частью открытий Фрейда является тот факт, что исследование прошлого пациента, его детства и его бессознательного является необходимым условием понимания его взрослой личности. Фрейд открыл Эдипов комплекс у взрослых и реконструировал по этому материалу не только детали Эдипова комплекса у детей, но и время его возникновения. Находки Абрахама многое добавили к этому подходу, который стал характерной чертой психоаналитического метода. Нам также следует помнить, что, согласно Фрейду, сознательная часть психики развилась из бессознательной. Поэтому, прослеживая вплоть до раннего младенчества тот материал, который я в первую очередь обнаружила в анализе маленьких детей, а затем и в анализе взрослых, я придерживалась процедуры, уже знакомой психоанализу.
Наблюдения над маленькими детьми скоро подтвердили находки Фрейда. Я считаю, что некоторые из выводов, к которым пришла я, касающиеся гораздо более раннего возраста, первых лет жизни, также до определенной степени могут быть подтверждены наблюдением. Право - и даже необходимость - реконструировать данные о более ранних периодах жизни пациентов на основе материала, предоставляемого ими в наше распоряжение, наиболее убедительно выражены Фрейдом в следующем пассаже: <То, что мы ищем, - это картина забытых лет пациента, которая должна выглядеть правдоподобной и, в основном, завершенной... Его [психоаналитика] работа по конструированию или, если хотите, реконструированию в большей степени напоминает археологические раскопки поселения, которое было разрушено или сожжено, или какого нибудь древнего сооружения. Эти два процесса на самом деле идентичны, за исключением того, что аналитик работает в лучших условиях и имеет в своем распоряжении больше материала, поскольку то, с чем он работает, не разрушено, а до сих пор живо - а, может быть, и по другой причине. И так же как археолог строит стены здания по сохранившемуся фундаменту, определяет количество и расположение колонн по углублениям в полу и восстанавливает настенную живопись и украшения по обломкам, так действует и аналитик, когда он делает свои выводы на основе фрагментов воспоминаний, ассоциаций и поведения анализируемого. Оба имеют неоспоримое право реконструировать путем дополнения и комбинирования сохранившихся остатков. Оба, более того, подвержены сходным трудностям и ошибкам... Аналитик, как мы уже сказали, работает в более благоприятных условиях, чем археолог, поскольку у него в распоряжении есть материал, которому нет аналога при раскопках, такой как повторение реакций, исходящих из детства, и все, что возникает в связи с этим повторением в переносе... Все важные элементы сохранны, и даже те, которые, казалось, полностью забыты, где-то и как-то существуют, будучи лишь похороненными и недоступными для субъекта. Более того, можно, как мы знаем, вообще усомниться, способна ли психическая структура стать жертвой полного разрушения. Только от аналитической техники зависит, достигнем ли мы успеха в полном освещении того, что было скрыто>.1 Опыт научил меня, что сложность полностью развившейся личности можно попять, только если заглянуть в психику младенца и проследить ее развитие в дальнейшей жизни. Таким образом, анализ проделывает путь от взрослого к младенцу и через промежуточные стадии обратно к взрослому, в повторяющихся туда и обратно движениях, в соответствии с преобладающей в переносе ситуацией. На протяжении всей своей работы я придавала фундаментальное значение первым объектным отношениям младенца - отношениям с материнской грудью и с матерью - и сделала заключение, что если этот первичный объект, который интроецируется, укореняется в Эго с достаточной стабильностью, то закладывается основа для удовлетворительного развития. Врожденные факторы вносят свой вклад в эту связь. При доминировании оральных импульсов грудь инстинктивно ощущается как источник питания и, в более глубоком смысле, самой жизни. Такая психическая и физическая близость к удовлетворяющей груди до некоторой степени восполняет, если все в порядке, потерянное пренатальное единство с матерью и чувство безопасности, которое оно дает. Это во многом зависит от способности младенца к сильной привязанности (катексису) к груди или символически заменяющей ее бутылочке; так мать превращается в любимый объект. Вполне возможно, что сформировавшаяся у младенца в пренатальном состоянии часть, олицетворяющая для него мать в этот период, способствует возникновению врожденного чувства, что вовне его существует нечто, способное удовлетворить все его потребности и желания. Хорошая грудь принимается внутрь и становится частью Эго, и младенец, который был вначале внутри матери, теперь принимает мать внутрь себя. Хотя пренатальное состояние, без сомнения, подразумевает чувство единства и безопасности, по степень комфортности этого состояния зависит от психологического и физического состояния матери и, возможно, даже от определенных, до сих пор не исследованных факторов, связанных с самим плодом. Поэтому мы можем считать широко распространенную ностальгию по пренатальному состоянию проявлением потребности в идеализации. Если мы исследуем эту ностальгию с точки зрения идеализации, то поймем, что одним из ее источников является сильная персекуторная 2 тревога, вызванная рождением. Мы можем предположить, что эта первая форма тревоги, видимо, соединяется с неприятными переживаниями плода, которые, вместе с чувством безопасности в материнской утробе, предвещают двойственность отношений к матери, как хорошей и плохой груди.3 Внешние обстоятельства играют важную роль в первоначальном отношении к груди. Если рождение было трудным и, особенно, если возникали такие осложнения как недостаток кислорода, то происходит нарушение адаптации к внешнему миру, и отношения с грудью начинаются очень неблагоприятно. В таких случаях нарушается способность ребенка переживать новые источники удовлетворения, и вследствие этого он не способен в достаточной мере интернализовать 4 действительно хороший первичный объект. При дальнейшем развитии важно, доставляет ли матери удовольствие уход за ребенком или она тревожна и переживает психологические проблемы в связи с кормлением - все эти факторы влияют на способность ребенка принимать молоко с удовольствием и интернализовывать хорошую грудь. Элемент фрустрации со стороны груди неминуемо входит в самые ранние отношения младенца, потому что даже счастливая ситуация кормления не может заменить пренатального единства с матерью. К тому же тяга младенца к неистощимой и постоянно присутствующей груди исходит, без сомнения, только из желания пищи и из либидозных желаний. Поэтому даже на самых ранних стадиях потребность в постоянном ощущении материнской любви глубоко укоренена в тревоге. Борьба между инстинктами жизни и смерти и производный от нее страх уничтожения себя и объекта собственными деструктивными импульсами являются основополагающими факторами в первоначальном отношении младенца к матери. Поэтому его желания подразумевают, что грудь, а затем и мать должны устранить эти деструктивные импульсы и боль от персекуторной тревоги. Вместе со счастливыми переживаниями неизбежные обиды подкрепляют внутренний конфликт между любовью и ненавистью, а на самом деле, в своей основе, между инстинктами любви и смерти, и, в результате, это приводит к чувству, что существуют хорошая и плохая грудь. Как следствие, ранняя эмоциональная жизнь характеризуется чувством потери и возвращения хорошего объекта. Говоря о врожденном конфликте между любовью и ненавистью, я подразумеваю, что способность как к любви, так и к деструктивным импульсам является до некоторой степени конституциональной, хотя индивидуально варьирующей по силе и взаимодействующей с самого начала с внешними условиями. Я многократно выдвигала гипотезу, что первичный хороший объект, материнская грудь, образует ядро Эго и жизненно важен для его роста; я часто описывала, как младенец чувствует, что он буквально интернализует грудь и то молоко, которое она дает. В его психике также есть уже неопределенное представление о связи груди и других аспектов и частей матери. Я считаю, что грудь для него не просто физический объект. Все его инстинктивные желания, все бессознательные фантазии наделяют грудь качествами, далеко выходящими за рамки кормления как такового, которое она обеспечивает.5 При анализе наших пациентов мы обнаруживаем, что грудь в своем хорошем аспекте является прототипом материнской доброты, неистощимого терпения и щедрости, а также творчества. Именно эти фантазии и инстинктивные потребности так обогащают первичный объект, что становятся основой надежды, доверия и способности полагаться на добро. В этой книге я рассматриваю определенный аспект наиболее ранних объектных отношений и процессов интернализации, уходящих корнями в оральность. Меня интересует воздействие зависти на развитие способности к благодарности и счастью. Зависть вносит свой вклад в затруднения младенца при построении своего хорошего объекта, так как он чувствует, что удовлетворение, которого он был лишен, оставлено фрустрирующей его грудью для себя.6 Следует провести различие между завистью, ревностью и жадностью. Зависть - это злобное чувство, что другой человек обладает и наслаждается чем-то желаемым, завистливый импульс направлен на то, чтобы отобрать или испортить это. Более того, зависть подразумевает отношение субъекта только к одному человеку и исходит из наиболее ранних исключительных отношений с матерью. Ревность основана на зависти, но включает отношение, по крайней мере, к двум людям; она, в основном, озабочена той любовью, которую субъект чувствует своей привилегией и которую отбирает, или есть угроза, что отберет, его соперник. В обыденном представлении о ревности мужчина или женщина чувствуют, что кто-то другой лишает их любимого человека. Жадность - это бурное и ненасытное алкание, которое превышает потребности субъекта и желание и возможности объекта давать. На бессознательном уровне жадность, в первую очередь, нацелена на вычерпывание, высасывание и пожирание груди: т. е. ее целью является деструктивная интроекция; в то время как зависть не только пытается ограбить свой объект, но также и внести плохое, в первую очередь, плохие экскременты и плохие части себя в мать и, прежде всего, в ее грудь, чтобы испортить и разрушить ее. В самом глубоком смысле это означает разрушение ее творческой способности. Этот процесс, который исходит из уретрально- и анально-садистских импульсов, я в другом месте7 определила как деструктивный аспект проективной идентификации, возникающий с самого начала жизни.8 Одно из существенных различии между жадностью и завистью, хотя и не являющееся четкой разграничительной линией, поскольку они тесно связаны, это, соответственно то, что жадность, в основном, связана с интроекцией, а зависть с проекцией. Согласно <Краткому оксфордскому словарю>, ревность означает, что кто-то другой забирает или получает <благо> (<добро>, <хорошее>), которое по праву принадлежит индивиду. В этом контексте я бы проинтерпретировала <хорошее> как первоначально хорошую грудь, мать, любимого человека, которых кто-то другой отнимает. Согласно <Английским синонимам> Крабба, <...ревность боится потерять то, что имеет; зависть переживает, видя, что кто-то имеет то, что хочется иметь самому... Завистливому человеку плохо при виде удовольствия. Ему хорошо только при страданиях других. Поэтому все попытки удовлетворить завистника тщетны>. Ревность, согласно Краббу, - это <благородная или низкая страсть к объекту. В первом случае - это соперничество, обостренное страхом. Во втором случае - это жадность, стимулируемая страхом. Зависть всегда находится в основе, порождая вслед за собой самые худшие страсти>. Общее отношение к ревности отличается от отношения к зависти. Действительно, в некоторых странах (в частности во Франции) убийство из ревности ведет к менее суровому наказанию. Причина такого различия заключена в общем чувстве, что убийство соперника подразумевает любовь к неверному партнеру. Это означает, используя введенные мною выше термины, что любовь к <хорошему> существует и что любимый объект не разрушается и не портится, в отличие от объекта зависти. Шекспировский Отелло в своей ревности разрушает объект, который любит, и это, с моей точки зрения, характерно для того, что Крабб описывает как <низкую страсть ревности> - жадность, стимулируемую страхом. В этой пьесе есть замечательная ссылка на ревность как врожденное качество души: Ревнивым в этом надобности нет. Ревнуют не затем, что есть причина, А только для того, чтоб ревновать. Сама собой сыта и дышит ревность. (Пер. Б. Пастернака)
Можно сказать, что очень завистливый человек ненасытен, он никогда не будет удовлетворен, потому что его зависть идет изнутри, и всегда найдется объект ее приложения. Это указывает на близкую связь между ревностью, жадностью и завистью. Шекспир не всегда, видимо, различал зависть и ревность; приводимые ниже строчки из <Отелло> во всей полноте показывают значение зависти в том смысле, в каком я ее определяю здесь: Ревности остерегайтесь Зеленоглазой ведьмы, генерал, Которая смеется над добычей. (Пер. Б. Пастернака) 9 Можно напомнить о выражении <укусить кормящую руку>, которое почти синонимично кусанию, разрушению и порче груди.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Моя работа научила меня, что самым первым объектом зависти становится кормящая грудь, '0 поскольку младенец ощущает, что она обладает всем, что ему нужно, и что существует неограниченный поток молока и любви, который грудь оставляет для собственного удовлетворения. Это ощущение добавляется к его чувствам обиды и ненависти и в результате нарушает отношения с матерью. Если зависть чрезмерна, это, с моей точки зрения, показывает, что параноидные и шизоидные черты являются аномально сильными и что такой ребенок может расцениваться как больной. В этом разделе я буду говорить о первичной зависти к материнской груди, и ее следует отделить от ее последующих форм (присущих желанию девочки занять место матери и женственной позиции мальчика), в которых зависть сосредоточена уже не на груди, а на матери, принимающей пенис отца, вынашивающей в себе детей, рожающей и способной вскармливать их. Я много раз указывала, что садистские атаки на материнскую грудь обусловлены деструктивными импульсами. Здесь я хочу добавить, что зависть придает этим атакам особую остроту. То, что я писала раньше о жадном вычерпывании груди и материнского тела и о разрушении ее детей, так же как и о вкладывании в мать плохих экскрементов, 11 предвосхищало то, что я затем охарактеризовала как завистливую порчу объекта. Если мы будем считать, что депривация приводит к росту жадности и персекуторной тревоги и что у младенца существует фантазия о неистощимой груди как о самом сильном своем желании, то станет понятно, насколько возрастает зависть, если ребенка кормят несоответствующим образом. Чувства младенца, видимо, состоят в том, что грудь обделяет его, она становится плохой, т. к. она удерживает молоко, любовь и заботу, ассоциирующиеся с хорошей грудью, для себя. Он ненавидит ее и завидует тому, что ощущает как подлую и злобную грудь. Возможно, более понятно то, что удовлетворяющая грудь также становится объектом зависти. Сама та легкость, с которой идет молоко, - хотя младенец и получает от этого удовлетворение- также приводит к зависти, поскольку этот дар кажется чем-то недостижимым. Мы обнаруживаем возрождение этой зависти в ситуации переноса. Например, аналитик только что сделал интерпретацию, которая принесла пациенту облегчение и привела к изменению настроения от разочарования к надежде и доверию. Для некоторых пациентов или для одного и того же пациента в определенные периоды времени эта помогающая интерпретация может вскоре превратиться в объект разрушительной критики. Она уже больше не ощущается как нечто хорошее, что он получил и пережил как свое обогащение. Его критика может быть направлена на малозначимые моменты: интерпретацию следовало сделать раньше; она была слишком длинной и нарушила ассоциации пациента; или она была слишком короткой, и это означает, что его недостаточно хорошо поняли. Завистливый пациент недоброжелателен к успешной работе аналитика, и если он чувствует, что сам аналитик и та помощь, которую он дает, испорчены и обесценены его завистливой критикой, то он не может их надлежащим образом интроецировать в качестве хорошего объекта, то есть не принимает эти интерпретации с настоящей убежденностью в их правильности и не может усвоить их. Настоящая убежденность, как мы часто наблюдаем у менее завистливых пациентов, подразумевает благодарность за полученный дар. Кроме того, завистливый пациент может чувствовать, что он недостоин помощи со стороны аналитика, что обусловлено его чувством вины за обесценивание предлагаемой ему помощи. Нет нужды говорить, что пациенты критикуют нас по многим причинам, иногда обоснованным. Но потребность пациента обесценивать аналитическую работу, которую он воспринимает как помогающую, является проявлением зависти. В переносе мы раскрываем корни зависти, если мы прослеживаем следы эмоциональных ситуаций, с которыми мы встречаемся на ранних стадиях, вплоть до первичной ситуации. Деструктивная критика особенно очевидна в случае параноидных пациентов, которые с удовольствием предаются садистским радостям третирования работы аналитика, даже если она приносит им некоторое облегчение. У этих пациентов завистливая критика выступает явно; у других она может играть столь же важную роль, но оставаться невыраженной и даже неосознанной. Согласно моему опыту, медленный прогресс, с которым мы сталкиваемся в этих случаях, также связан с завистью. Мы обнаруживаем, что сомнения и неуверенность в ценности анализа у таких пациентов сохраняются. При этом пациенты отщепляют завистливые и враждебные части себя и постоянно предъявляют аналитику те аспекты, которые они считают более приемлемыми. Понятно, что отщепленные части существенно влияют на ход анализа, который в конце концов может быть успешен, только если он приведет к интеграции и обеспечит целостность личности. Другие пациенты избегают критиковать аналитика, погружаясь в состояние спутанности. Эта спутанность - не только защита, но и проявление неуверенности в том, останется ли аналитик такой же хорошей фигурой или ион сам, и та помощь, которую он предоставляет, станут плохими из-за враждебной критики пациента. Эту неуверенность я вывожу из тех чувств спутанности, которые являются одними из последствий нарушения самых ранних отношений с материнской грудью. Младенец, который благодаря силе параноидных и шизоидных механизмов и остроте зависти не может разделить и успешно сохранить в отдельности любовь и ненависть и, следовательно, хороший и плохой объекты, склонен чувствовать спутанность между хорошим и плохим и в других обстоятельствах. Так зависть и защиты от нее начинают играть важную роль в негативной терапевтической реакции, дополняя факторы, открытые Фрейдом и в дальнейшем разработанные Джоан Ривьер.12 Зависть и те установки, которые она порождает, препятствуют постепенному построению хорошего объекта в ситуации переноса. Если на самой ранней стадии хорошая пища и первичный хороший объект не принимаются и не усваиваются, то же повторяется в переносе, и течение анализа нарушается. В контексте аналитического материала можно путем проработки вышеуказанных ситуаций реконструировать чувства пациента, которые он испытывал в младенчестве по отношению к материнской груди. Например, младенец может быть обижен на то, что молоко идет слишком быстро или слишком медленно13 или что ему не дают грудь, когда он больше всего жаждет ее, и поэтому, когда затем ее дают, он уже ее больше не хочет. Он отворачивается от нее и вместо этого сосет свои пальцы. Когда младенец принимает грудь, он может съесть недостаточно много, или кормление может быть нарушено. Некоторым младенцам явно очень трудно справиться с такими обидами. У других эти чувства, хотя и основаны на действительных фрустрациях, скоро проходят; грудь принимается, и они полностью наслаждаются пищей. В анализе мы встречаем пациентов, которые, как им говорили, с удовольствием принимали пищу и не выказывали явных признаков тех установок, которые я только что описала, и отщепили свои обиды, зависть и ненависть, которые, тем не менее, сыграли роль в развитии их характера. Эти процессы становятся совершенно явными в ситуации переноса. Исходное желание доставить удовольствие матери, потребность быть любимым, так же, как и стремление защититься от последствий собственных деструктивных импульсов, как обнаруживает анализ, являются подоплекой сотрудничества со стороны этих пациентов, чьи зависть и ненависть отщеплены, но образуют часть негативной терапевтической реакции. II Я много говорю о желании младенца обладать неистощимой, всегда доступной для него грудью. Но, как я предположила в предыдущем разделе, он хочет не только пищи; он также хочет, чтобы его освободили от деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. Это чувство, что мать всесильна и может избавить от любой боли и зла, исходящих из внешних и внутренних источников, можно также найти и при анализе взрослых. Между прочим, я хотела бы сказать, что очень благоприятные изменения в кормлении детей, произошедшие в последние годы, в отличие от довольно жесткого способа кормления по расписанию, не могут, тем не менее, сами по себе предотвратить затруднений ребенка, т. к. мать не может устранить его деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. Необходимо рассмотреть еще один момент. Слишком тревожное отношение со стороны матери, которая, каждый раз как ребенок плачет, тут же дает ему есть, не помогает ребенку. Он чувствует тревогу матери, и это увеличивает его собственную тревогу. Я также встречала у взрослых обиды на то, что им не давали достаточно поплакать, и они поэтому потеряли способность выражать тревогу и горе (и получать таким образом облегчение), так что ни агрессивные импульсы, ни депрессивные тревоги не могли найти себе полного выхода. Интересно, что Абрахам упоминает среди факторов, лежащих в основе маниакально-депрессивного расстройства, как чрезмерную фрустрацию, так и слишком сильное потакание желаниям и, поскольку фрустрация, если она не чрезмерна, является стимулом адаптации к внешнему миру и способствует развитию чувства реальности. Действительно, определенная доля 4эрустрации, за которой следует удовлетворение, может дать младенцу чувство, что он способен справиться с тревогой. Я также обнаружила, что неисполненные желания младенца, которые, до некоторой степени, и невозможно исполнить, вносят важный вклад в его сублимации и творческую деятельность. Отсутствие конфликта у младенца, если это гипотетическое состояние можно представить, лишает его возможности обогащения своей личности и важного фактора в усилении Эго, поскольку конфликт и потребность в его преодолении - это фундаментальные элементы творчества. Из утверждения, что зависть портит первичный хороший объект и придает дополнительную остроту садистским нападкам на грудь, следуют дальнейшие выводы. Грудь, на которую так нападают, теряет свою ценность, становясь плохой - искусанной и отравленной мочой и калом. Чрезмерная зависть повышает интенсивность этих нападок и их длительность и тем самым затрудняет младенцу возможность восстановить хороший объект; в то время как садистские нападки на грудь, которые в меньшей степени обусловлены завистью, проходят гораздо быстрее и поэтому не разрушают так сильно и так надолго хороший объект в душе ребенка: грудь, которая возвращается и которой можно наслаждаться, становится доказательством того, что она не повреждена и по-прежнему хороша.'5 Тот факт, что зависть подрывает способность к удовлетворению, до некоторой степени объясняет, почему она столь упорна16, поскольку именно удовольствие и вызванная им благодарность смягчают деструктивные импульсы, зависть и жадность. Можно посмотреть на это и с другой точки зрения: жадность, зависть и персекуторная тревога, связанные друг с другом, неизбежно усиливают Друг друга. Чувство вреда, причиненного завистью, сильная тревога, вызванная этим, и вследствие этого неуверенность в <хорошести> объекта, приводят в результате к возрастанию жадности и деструктивных импульсов. Даже если после этого объект и ощущается как хороший, то он желается и берется вовнутрь еще более жадно. Это приложимо и к пище. В анализе мы обнаруживаем, что если пациент испытывает большие сомнения по поводу своего объекта и, следовательно, также по поводу ценности аналитика и анализа, он может вцепиться в любую интерпретацию, которая облегчит его тревогу, и склонен продлевать сессии, поскольку он хочет принять в себя как можно больше того, что он сейчас ощущает хорошим. (Некоторые люди, наоборот, так боятся своей жадности, что очень стараются уйти точно вовремя.) Сомнения по поводу обладания хорошим объектом и соответствующая неуверенность в собственных добрых чувствах приводят также к жадным и неразборчивым идентификациям; на таких людей легко повлиять, т. к. они не могут доверять собственным суждениям. По сравнению с младенцем, который из-за зависти не способен к стабильному установлению хорошего внутреннего объекта, ребенок с сильной способностью к любви и благодарности поддерживает глубоко укорененные отношения со своим хорошим объектом и может, не будучи фундаментально поврежденным, выносить временные состояния зависти, ненависти и обиды, которые возникают даже у детей, которых любят и за которыми хорошо ухаживают. Таким образом, поскольку эти негативные состояния преходящи, хороший объект восстанавливается снова и снова. Это необходимый фактор в его укреплении и закладке основы стабильности и сильного Эго. В ходе развития ребенка отношения с материнской грудью становятся основой преданности людям, ценностям и делам и, таким образом, поглощают часть любви, которая первоначально испытывалась к первичному объекту.