Файл: Дойч. Структура Реальности.doc

Этот аргумент нацелен на то, чтобы показать, что солипсизм невоз­можно защитить буквально, потому что, соглашаясь с подобной защи­той, человек неявно противоречит ей. Но наш профессор-солипсист мог попытаться избежать этого аргумента, сказав что-то вроде: «Я могу защитить солипсизм и неизменно делаю это. Я защищаю его не от других людей, поскольку других людей не существует, но от противополож­ных аргументов. Эти аргументы попадают в поле моего внимания от людей из сна, которые ведут себя как мыслящие существа, часто про­тивопоставляющие свои мысли моим. Моя лекция и аргументы, в ней содержащиеся, направлены не на то, чтобы убедить этих людей из сна, а на то, чтобы убедить себя —помочь себе прояснить свои мысли».

Однако, если существуют источники мыслей, которые ведут се­бя, как если быони были независимы от кого-либо, то они непременноявляютсянезависимыми от кого-либо. Если я определяю «себя» как сознательную сущность, обладающую мыслями и чувствами, наличие которых я осознаю, то «люди из сна», с которыми я, по-видимому, вза­имодействую, по определению —нечто отличное от узко определен­ного «меня», а потому я должен допускать, что кроме меня существу­ет что-то еще. Если бы я был ярым солипсистом, у меня остался бы единственный выход: считать людей из сна созданиями моего подсо­знательного разума и, следовательно, частью «меня» в более свободном смысле. Но тогда я вынужден был бы допустить, что у «меня» очень мо­гущественная структура, большая часть которой не зависит от моего сознательного «я». В рамках этой структуры присутствуют некоторые сущности —люди из сна, —которые, несмотря на то, что являются всего лишь составляющими разума предполагаемого солипсиста, ведут себя словно ярые антисолипсисты. Я не мог бы назвать себя солипсис­том целиком и полностью, поскольку этого взгляда придерживалась бы только узко определенная часть меня. Множество, по-видимому, боль­шинство мнений, находящихся в пределах моего разума, в целом про­тивостояли бы солипсизму. Я мог бы изучить «наружную» часть себя и обнаружить, что она, по-видимому, подчиняется определенным зако­нам, тем же законам, которые, по словам учебников из сна, применимы к тому, что они называют физической вселенной. Я обнаружил бы, что внешняя часть гораздо больше внутренней. Помимо того, что она со­держит больше мыслей, она также более сложна, более разнообразна и обладает буквально в астрономическое число раз большим количеством измеримых переменных по сравнению с внутренней областью.

Более того, эта наружная часть поддается научному изучению с по­мощью методов Галилео. Поскольку я вынужден теперь определить эту область как часть себя, солипсизм уже не имеет аргумента против об­основанности такого изучения, которое теперь определяется просто как форма самоанализа. Солипсизм допускает, а в действительности, при­нимает, что знание о самом себе можно получить посредством само­анализа. Он не может объявить, что изучаемые сущности и процессы нереальны, поскольку реальность самого себя —его основной постулат.

Таким образом, мы видим, что если воспринять солипсизм всерьез - если принять, что это истина и что все обоснованные объяснения должны ему в точности соответствовать, —он разрушит сам себя. Чем же солипсизм, если принять его всерьез, отличается от своего разум­ного соперника реализма? Всего лишь схемой переименования. Солип­сизм настаивает на том, чтобы называть объективно различные вещи (например, внешнюю реальность и мой подсознательный разум или са­моанализ и научное наблюдение) одинаковыми именами. Но затем ему приходится показывать, чем отличаются эти категории, посредством объяснений на основе чего-то вроде «наружной части себя». Но такие дополнительные объяснения не понадобились бы, если бы он не наста­ивал на необъяснимом переименовании. Кроме того, солипсизм мог бы постулировать существование еще одного класса процессов: неви­димых, необъяснимых процессов, которые дают разуму иллюзию жиз­ни во внешней реальности. Солипсист, уверенный, что не существует ничего, кроме содержимого его разума, также должен верить, что этот разум —явление гораздо более многообразное, чем это обычно считает­ся: он содержит мысли, подобные мыслям других людей, мысли о свой­ствах планет, мысли, подобные законам физики. Эти мысли реальны. Они развиваются сложным образом (или делают вид, что развивают­ся), и они достаточно независимы, чтобы удивлять, разочаровывать, просвещать или противоречить тому классу мыслей, которые называ­ют себя «я». Таким образом, солипсистское объяснение мира основано скорее на взаимодействии мыслей, чем на взаимодействии предметов. Но эти мысли реальны и взаимодействуют в соответствии с теми же законами, которые, по словам реалиста, управляют взаимодействием предметов. Таким образом, солипсизм, далекий от того, чтобы стать мировоззрением, разложенным на основные элементы, —это реализм, искаженный и отягощенный дополнительными излишними допущения­ми, —никчемным багажом, который используют только в целях оправ­дания.

Этот аргумент дает нам возможность обойтись без солипсизма и всех родственных ему теорий, которые невозможно защитить. Между прочим, на этой основе мы уже отвергли одно из мировоззрений, позитивизм (теорию о том, что бессмысленны все утверждения, кроме тех, которые описывают или предсказывают наблюдения). Как я заметил в главе 1,позитивизм провозглашает свою собственную бессмыслен­ность, и, следовательно, его невозможно стойко защищать.

А потому мы, успокоившись, можем продолжать придерживаться разумного реализма и искать объяснения с помощью научных методов. Однако в свете этого вывода, что мы можем сказать об аргументах, сде­лавших солипсизм и родственные ему теории на первый взгляд правдо­подобными, то есть такими, что невозможно ни доказать их ложность, ни исключить их после проведения эксперимента? Каков статус этих аргументов в настоящий момент? Если мы так и не доказали, что со­липсизм ложен, и не исключили его с помощью эксперимента, что же мы сделали!

Этот вопрос содержит в себе допущение относительно того, что те­ории можно расположить в виде иерархии: «математические» —> «науч­ные» —>«философские», —в зависимости от уменьшения свойственной им надежности. Многие люди воспринимают существование такой ие­рархии как должное, несмотря на то, что суждения о сравнительной на­дежности полностью зависят от философских аргументов, аргументов, которые сами себя классифицируют как весьма ненадежные! В дейст­вительности, мысль об этой иерархии сродни ошибке редукционистов, о которой я рассказывал в главе 1(теории о том, что микроскопические законы и явления более фундаментальны, чем исходящие). То же допу­щение присутствует в индуктивизме, который полагает, что мы можем быть абсолютно уверены в выводах математических доказательств, по­тому что они дедуктивны, в разумных пределах уверены в научных до­казательствах, потому что они «индуктивны» и испытывать вечную не­решительность относительно философских доказательств, которые ин­дуктивизм считает почти делом вкуса.

Но ни одно из этих утверждений не соответствует истине. Объ­яснения не доказывают средства, с помощью которых они были по­лучены; их доказывает их лучшая, по сравнению с конкурирующими объяснениями, способность решать задачи, которым они адресованы. Именно поэтому таким непреодолимым может быть аргумент, связан­ный с тем, что теорию невозможно защитить.Предсказание или любое допущение, которое невозможно защитить, тем не менее, может оста­ваться истинным, но объяснение, которое невозможно защитить, —это не объяснение. Отказ от «простых» объяснений на основе их недоказан­ности каким-топервичнымобъяснением неизбежно толкает человека к тщетным поискам первичного источника доказательства. А такового не существует.

Не существует и иерархии надежности от математических аргу­ментов к научным и философским. Некоторые философские доказа­тельства, включая доказательство ложности солипсизма, гораздо бо­лее неопровержимы, чем научные. В действительности, каждое науч­ное доказательство принимает ложность не только солипсизма, но и других философских теорий, включая любое количество вариантов со­липсизма, которые могли бы противоречить особым частям научного доказательства. Я также покажу (в главе 10),что даже чисто матема­тические доказательства получают свою надежность из физических и философских теорий, поддерживающих их, и, следовательно, не могут обеспечить абсолютную определенность.

Приняв реализм, мы постоянно сталкиваемся с принятием реше­ний относительно реальности категорий, на которые ссылаемся при конкурирующих объяснениях. Принять решение об их нереальности (как мы сделали это в случае с «ангельской» теорией движения пла­нет) —все равно, что отвергнуть соответствующие объяснения. Та­ким образом, при поиске и сравнении объяснений нам нужно нечто большее, чем опровержение солипсизма. Нам нужно найти причины принятия или отвержения факта существования тех категорий, ко­торые могут появиться в конкурирующих теориях; другими слова­ми, нам необходим критерий реальности. Безусловно, нельзя ожидать, что мы найдем конечный или безошибочный критерий. Наши суж­дения о том, что реально, а что —нет, всегда зависят от различ­ных объяснений, которые нам доступны и иногда меняются по мере того, как наши объяснения становятся более совершенными. В девят­надцатом веке мало что с большей уверенностью посчитали бы ре­альнее силы тяготения. Она не только фигурировала в системе зако­нов Ньютона, которая в то время не имела конкурентов, ее мог по­чувствовать каждый, постоянно, даже с закрытыми глазами —или так всем казалось. Сегодня мы понимаем тяготение не через теорию Ньютона, а через теорию Эйнштейна, и мы знаем, что такой силы не существует. Мы ее не чувствуем! Мы просто чувствуем сопротивле­ние, которое препятствует нашему проникновению в землю под на­шими ногами. Ничто не тянет нас вниз. Единственная причина, по­чему мы падаем, когда теряем опору, заключается в том, что структура пространства и времени, в которой мы существуем, искривле­на.

Изменяются не только объяснения, постепенно изменяются (стано­вятся более совершенными) наши критерии и представление о том, что должно считаться объяснением. Таким образом, список приемлемых способов объяснения всегда будет оставаться открытым сверху, а по­тому и список приемлемых критериев реальности должен оставаться таким же. Но что же присутствует в объяснении, —если по каким-то причинам мы считаем его удовлетворительным, —что должно за­ставить нас классифицировать одни вещи как реальные, а другие как иллюзорные или воображаемые?

Джеймс Босуэлл в своей книге «Johnson's Life»⁶рассказывает, как он и доктор Джонсон обсуждали солипсистскую теорию епископа Берк­ли о несуществовании материального мира. Босуэлл заметил, что, хотя никто не верит в эту теорию, никто все же не может ее опровергнуть. Доктор Джонсон пнул большой камень и, почувствовав отдачу в ноге. сказал: «Я опровергаю еевот так».Он имел в виду, что отрицание существования камня Беркли несовместимо с обнаруженным им объ­яснением в виде отдачи, которую он почувствовал сам. Солипсизм не в состоянии дать ни одного объяснения того, почему этот или любой другой эксперимент имеет именно такой результат. Чтобы объяснить то воздействие, которое оказал на него камень, доктор Джонсон был вынужден сформировать какую-либо точку зрения относительно при­роды камней. Были ли они частью независимой внешней реальности или плодом его воображения? В последнем случае ему пришлось бы сде­лать вывод, что «его воображение» само по себе —громадная, сложная, автономная вселенная. Та же дилемма возникла бы перед профессором-солипсистом, который, если бы стремился к объяснениям, вынужден был бы сформировать свою точку зрения относительно природы слу­шателей. И Инквизиции пришлось бы принять точку зрения источника закономерности, лежащей в основе движения планет, закономерности, которую можно объяснить, только ссылаясь на гелиоцентрическую тео­рию. Принятие своей собственной позиции в качестве объяснения мира привело бы всех этих людей непосредственно к реализму и рационализ­му Галилео. Но идея доктора Джонсона —это нечто большее, чем опро­вержение солипсизма. Она также показывает критерий реальности, используемый в науке, а именно:если что-то может оказать ответное воздействие, значит оно существует.«Оказать ответное воздействие» в данном случае не обязательно означает, что так называемый объект реагирует на то, что его пнули —что на него оказали физическое воз­действие, как на камень доктора Джонсона. Достаточно того, что, когда мы «пинаем» что-то, этот объект воздействует на нас способами, кото­рые требуют независимого объяснения. Например, у Галилео не было средств воздействия на планеты, но он мог воздействовать на свет, ис­ходящий от них. Его эквивалентом пинания камня было преломление этого света через линзы телескопов и глаза. Этот свет реагировал, «воз­действуя» на сетчатку его глаз. И это ответное воздействие позволило ему сделать вывод не только о реальности света, но и о реальности ге­лиоцентрического движения планет, необходимого для объяснения кар­тин падающего света.