Файл: Иванов - Трубадуры, труверы, миннезингеры.doc

Как растения, как все живое устремляется к солнцу, так и сильные вассалы германской короны, покидая Оттона, пошли навстречу Фридриху. То была новая надежда Германии. Новый государь не только покровительствовал певцам, но и сам был миннезингером. И наш поэт устремился в область лучей нового светила. Мы уже говорили о патриотизме Вальтера фон дер Фогельвейде, говорили о его враждебном отношении к папским притязаниям. Кроме личных расчетов здесь действовало и патриотическое чувство певца. Дело в том, что очень скоро обнаружилось, что папа воспитал в новом императоре своего злейшего врага, отогрел на груди своей змееныша.

Главное значение Фридриха II Гогенштауфена в истории заключается в его борьбе с папством. Уже с первых лет правления его жизнь была полна опасностей. Один из современных Фридриху поэтов сравнивает его с человеком, который идет в лес, между тем как за ним крадется хищный волк, ожидая первого благоприятного случая, чтобы броситься на него. Волк этот - папство.

Поводом к открытой борьбе Фридриха с папами послужило неисполнение дававшегося им несколько раз обета отправиться в крестовый поход. Очевидно, мысль о походе была внушена пятнадцатилетнему юноше папой. И мы не ошибемся, если скажем, что стремления пап направить молодого немецкого государя в Палестину вытекали не столько из чистого источника веры и христианской ревности, сколько из мутного потока политических страстей и интриг. Папам необходимо было отвлечь императора от итальянских и вообще европейских дел, где он легко мог повредить папским интересам даже невольно, подпав враждебным папству влияниям, необходимо было заставить его начать свое царствование с исполнения папской воли, со служения папе, необходимо было в горниле жизни закалить его преданность папскому престолу. Что же вышло? Коса нашла на камень; никогда у папства не было более страшного врага, как Фридрих II Гогенштауфен.

Изобразив общий фон исторических событий этой необыкновенно живой и необыкновенна важной эпохи, обратимся к нашему поэту. Как относился он к той борьбе, которую вели против папских притязаний и Филипп, и Оттон IV, и Фридрих II? Отношения его были вполне определенные, так как они вытекали из крепко укоренившихся в нем убеждений, которые можно было вырвать у него только вместе с жизнью. Поэт наш был убежденным борцом против папских притязаний, против вторжения церкви в права светской власти. В своих произведениях он восставал против духа стяжания и расточительности римского двора, против продажи грамот на отпущение грехов, против произвольных интердиктов, против непоучительного для мирян образа жизни духовенства. Но в то же время он побуждал Фридриха отправиться в крестовый поход, чему причиной было глубокое благочестие нашего певца. Но благочестие не ослепляло его глаз, не отуманивало его рассудка.

На Пасхе 1213 года папа приказал выставить по всей Германии кружки, в которые должны были опускаться сборы на крестовый поход. Поэту представляются эти ненавистные кружки в виде живых существ. Он останавливается перед одной из них и говорит со злобой: "Скажи, госпожа Кружка, для того ли послал тебя к нам папа, чтобы ты его обогатила, а немцев ограбила?" В заключение того же произведения, принадлежавшего к типу так называемых "изречений", он говорит: "Госпожа Кружка, ты послана к нашему вреду, ты ищешь в Германии глупцов обоего пола". Не следует упускать на виду эпохи, не следует забывать, что речь идет о XIII веке, веке высшего расцвета папской власти. Изучающие реформацию дивятся смелости Лютера, а вот какую картину нарисовал немецкий миннезингер Фогельвейде за три столетия до Лютера. Папа собрал вокруг себя своих итальянцев в ту пору, когда в Германии боролись два императора, когда эта несчастная страна заливалась кровью, и стал издеваться над глупыми немцами и похваляться своей умной политикой. "Я хорошо устроил дело! Я поставил двух немцев под одной короной; пусть они пустошат и грабят империю! А мы, между тем, наполняем свои кассы. Немцы должны идти к Кружке, все их имущество - мое, их немецкое серебро переходит в мою итальянскую шкатулку. Вы, попы, ешьте кур и пейте вино, а немцы пусть попостятся!" В ту пору еще не была разрушена легенда о даре императора Константина. Великий поэт верит в ее реальность, но находит, что император дал римской кафедре слишком много - не только крест, но корону и копье, символы светской власти. Ангел, бывший при этом, провидел грядущее зло и сокрушался: он видел, что в мед попал яд, что мед сделается горьким, как желчь. Если бы и Константин предвидел бедственные последствия своего дара, то ни за что не сделал бы его. Не ограничиваясь выставлением отрицательных сторон католического духовенства, он начертывает программу действий, которую оно должно бы было выполнять. Он советует духовным лицам помнить о бедняках и помогать им, петь свои молитвы я каждому предоставить свое. Он напоминает духовным изречение Христа о необходимости воздавать Кесарево Кесареви. Он сравнивает папу Григория IX со знаменитым Сильвестром II (Гербертом), прослывшим за свои научные занятия служителем черной магии. Разделяя заблуждения масс, великий миннезингер подписывается под этой молвой, но прибавляет, что Сильвестр губил своими поступками только самого себя, тогда как новый папа влечет к погибели все христианство. О продаже индульгенций Фогельвейде говорит в таких выражениях, каких мы не могли бы ожидать от поэта, жившего в первой половине XIII века. Нам при крещении, говорит он, запрещается покупать и продавать Божью благодать. Папа - чернокнижник; он поучается из черной книги, подаренной ему чертом; опутав епископов и вообще прелатов дьявольскими веревками, папа испортил высшее духовенство. При этом следует иметь в виду, что Вальтер фон дер Фогельвейде не ослепляется принципиальной враждой к сутане, к духовенству. Он различает современное ему духовенство и духовенство времен Константина Великого. Тогда, говорит он, духовные лица еще не были так высокомерны. В отношениях Фогельвейде к папству и духовенству вообще мы не имеем никакого права видеть пристрастие, повторение взглядов известной партии, желание угодить ей. Те же нападки на духовенство мы находим у современных поэту историков и притом, что особенно важно, у историков духовного звания. Дурные примеры, подаваемые духовными лицами, портят мирян - вот общий отзыв современных нашему поэту бытописателей.

Страшное оружие, к которому часто прибегали средневековые папы, были интердикты, или церковные отлучения, постигавшие нередко не только отдельных лиц, но и целые области. Когда императора Фридриха II постигло папское отлучение в 1227 году, наш поэт, несмотря на свою ревность к крестовым походам, высказался следующим образом: "Господин папа, я не боюсь за себя, за спою душу, за ее здоровье, так как остаюсь послушным Вам. Мы слышали, как Вы повелевали христианам заботиться об императоре, называть его господином и преклонять перед ним колена; Вы сообщили ему тогда благословение Господне. Ведь невозможно же предположить, что Вы позабыли об этом. Вы говорили тогда, обращаясь к императору: "Кто благословляет тебя, да будет и сам благословен! Кто проклянет тебя, да постигнет и его самое сильное проклятие!" Подумайте же, во что Вы ставите духовную честь?"

Могучие песни Вальтера фон дер Фогельвейде проникали повсюду, свободно изливаясь из его благородного сердца. На них радостно откликались те люди, которые смутно сознавали, что и в их головах роилось что-то подобное. Они бросали зерна сомнения и в сердца тех людей, которые были полны боязливого благоговения перед высоким папским престолом. И певец, и его сторонники сеяли те семена, из которых спустя три века выросло великое культурно-религиозное движение.

Мы говорили вскользь о патриотизме Вальтера фон дер Фогельвейде. Теперь остановимся на этом вопросе и рассмотрим его более подробно. Прежде всего его патриотическое одушевление проявляется и порой бьет, как ключ, в тех его произведениях, которые отличаются политическим характером и которые уже рассмотрены нами. Для певца, много странствовавшего по свету, нет края милее его родины. Много народностей приходилось наблюдать нашему поэту, но более всех ему по сердцу нрав немецкий. Ни одна женщина в мире не может, по его мнению, сравниться с немкой. Но лучше всего предоставим слово самому поэту.

Жду от вас радушной встречи:

К вам я с вестью, господа!

Все известные вам речи

Не годятся никуда.

Но я жду за то награды,

Хоть не полной, не беда!

Вас порадовать большого нет труда...

Да и почестям мы рады.

Про немецких дам в секрете

Весть хорошую держу;

Будут всех милее в свете,

Если я ее скажу.

А награды мне не надо,

Петь про них поэту честь...

Впрочем, для меня у них награда есть:

Их привет - моя награда.

Много я гулял по свету,

Много я видал всего;

И погибнуть бы поэту,

Если б сердца своего

Не сберег он молодецки,

Верный родине своей.

Что ж служило мне защитою моей?

Да, конечно, нрав немецкий.

Я от края и до края

Землю немцев исходил,

Внешность, нравы наблюдая,

До венгерцев доходил...

Лучше немок, хоть пройдете

Целый свет, поверьте мне, -

Лучше немок женщин ни в какой стране

Ни за что вы не найдете!

Здесь воспитанны мужчины,

Жены - ангелы собой;

Порицанья им причины

Не находят никакой.

Если кто искать желает

Добродетели, любви,

В нашу землю тот направь стопы свои...

В ней блаженство обитает!

Но судить о патриотизме великого певца по только что приведенному стихотворению не следует; в противном случае мы могли бы прийти к неправильным заключениям. Вальтер фон дер Фогельвейде был разумным патриотом. Любовь к родине, к своим соотечественникам не застилала от него их недостатков. Напротив того, ему, как истинному патриоту, недостатки зги резали глаза, и он не скрывал их из ложного опасения распространять про своих дурную славу, но открыто говорил о них в своих произведениях. Он оплакивает старинную честь, старинные нравы. "Верность и Правда поруганы. Опустели стулья, на которых прежде восседали Истина, Благородство и Старость. Право хромает. Благопристойность грустна, а Стыдливость прихварывает. Солнце утратило свой блеск, Неверность засеяла своими семенами все дороги; отец встречает неверность в своем детище, брат лжет брату, духовенство, которое должно вести нас к небу, само обманывает". Эти строки написаны поэтом в зрелом возрасте, а еще вернее - в старости. Обыкновенно говорят, что в зрелости и в старом возрасте каждый человек смотрит на окружающие его явления иначе, чем смотрел в юности. Последняя всегда окружается каким-то радужным ореолом. В этом, конечно, есть большая доля правды, но нельзя отделываться только этим, как поступают большей частью. Внимательно вглядываясь в общественные настроения и направления, нетрудно заметить, что в этой сфере существуют периодические смены. Душевную жизнь человеческого общества можно сравнить с морским волнением. Как волны вздымаются вверх, как бы стремясь достигнуть высокого свода небес, и низвергаются вниз, так и человеческое общество то стремится к высоким идеалам, живет высокими порывами, то падает духом и погрязает в омуте материальной жизни. За этим должен совершиться новый подъем, возрождение духовных стремлений, но наш поэт не понимал, как и многие не понимают этого теперь, и видел в подмеченном им упадке признаки, указывающие на близость Страшного суда. А разве в наше время нет людей, которые думают так же, как думал Фогельвейде? В изображении нравственного упадка великий миннезингер не остался одиноким. Его сетования подкрепляются теми данными, которые мы находим у современных ему летописцев. Однако Фогельвейде не впадает в полное отчаяние. Сетуя особенно на неблагопристойность молодого поколения, на неуважение его к старикам, он как будто считает возможным исправить это печальное явление. Один из известнейших немецких исследователей категорически утверждает, что он требует кроткого воспитания. К сожалению, эта категоричность не совсем основательна. В произведениях нашего поэта высказываются и другие мысли - в духе педагогических взглядов царя Соломона.

Бродячая жизнь истомила поэта, и он стал мечтать о своем собственном уголке. Его мечты осуществились, кажется, с воцарением миннезингера Фридриха II. По-видимому, последний подарил ему лен. Вот в каких выражениях Фогельвейде описал чувство, испытанное им при этом: "У меня есть лен! Вселенная, есть лен у меня! Теперь я не боюсь больше отморозить свои ноги, и не придется мне больше обращаться с просьбами к недоброжелательным господам. Благородный король* (* У средневековых писателей не наблюдается строго того отличия, которое мы полагаем между понятиями об императорской и королевской властях. Они без различия употребляют слова "король" и "император", "королева" и "императрица"), щедрый король устроил так, что у меня будут летом - свежий воздух, а зимой - тепло. Теперь, кажется, я сделался более доброжелательным к своим соседям; они не смотрят уже более на меня немилостиво, как это делали раньше. Слишком долгое время я был бедняком против своей воли, Я был так склонен к ругани, что само дыхание мое было отравлена; теперь король очистил его, очистил и мою песнь".

Прекрасной иллюстрацией к его словам "слишком долгое время я был бедняком против своей воли" является следующее грациозное стихотворение.

Богиня счастия ко мне

Всегда повертывала спину;

Она безжалостна вполне...

Что делать мне, друзья? Я сгину!

Зайду ль вперед, она - за мной

И ни за что не удостоит

Хоть взглядом бедного норой;

Да, призадуматься здесь стоит!

Желал бы, право, братцы, я,

Чтоб на затылке были, что ли,

У ней глаза; тут на меня

Она взглянула б против воли!

В таком же игривом тоне составлено и его завещание. Свое несчастие он оставляет людям, исполненным ненависти и зависти; свою печаль - лжецам; свое безумие - тем, кто любит неискренно, а женщинам - заставляющее страдать томление по сердечной любви. Он делит все заблаговременно, чтобы наследники не поссорились между собой.

Может быть, несчастия и неудачи обращали его ум к высоким помыслам, а может быть, он пришел бы к тому же и при иных обстоятельствах жизни. Лучшие его песни проникнуты меланхолией. В них основным тоном звучит убеждение в суетности всего земного. Обратимся и в этом случае к самому поэту.

Увы! куда, минувшее, ты скрылось?