ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.07.2024
Просмотров: 347
Скачиваний: 0
Но далеко не всегда устраивалась жизнь девушки по ее желанию. Прекрасная Изабелла, которую родители выдают замуж за ненавистного ей человека, умирает от скорби и волнения, увидев своего возлюбленного, вернувшегося из крестового похода, куда загнало его отчаяние. Как бы инстинктивно сознавая всю важность брака, женщина дорожит человеком, ею любимым, боится потерять его и употребляет все усилия, чтобы примириться с ним и оправдаться перед ним, если гнев любимого человека был вызван клеветой, пущенной на ее счет. Непреклонная любовь девушки готова идти навстречу всяким неприятностям, она объявляет войну чувству кровного родства, готова бросить родительский кров, чтобы соединиться с любимым ею существом. При таких побегах, при смелых похищениях женщина очень часто играла даже первенствующую роль. Если за девушку бьются на турнире ее страстные искатели, она вся впивается в это зрелище, смотря на него из своего окошка, и побуждает своего избранника и словами, и жестами, не думая о том, что скажет на это свет. Прекрасная женщина, выводимая труверами в песнях любви, изображается ими преимущественно в следующих положениях: она или сидит за пряжей в своей комнате, или читает у раскрытого окна и мечтает о своем друге, или стоит под зеленой оливой на зеленой траве или в саду у маленького источника; порой ее белокурая головка выставляется из-за каменного зубца стены. Если головка эта чересчур своенравна и упряма, ей живется нелегко: отцы не только били своих дочерей, но и запирали их в замковые башни.
Кроме песен любви, труверы слагали и пасторали, и сирвенты, и произведения других видов, так пышно развернувшихся в южной Франции. Юг Франции оказал сильное влияние на эту сторону поэтической деятельности труверов, чтобы там ни говорили некоторые из французских исследователей об ее оригинальности. Труверы - эпики по преимуществу; от самой их лирики отдает эпосом; эпос - их царство; каждый из них мог бы смело сказать словами лермонтовского Демона: «Здесь я люблю, здесь я владею».
Но поэзия, которой они так усердно, так пламенно служили, достигнув своего апогея, стала быстро клониться к закату. Первые признаки этого упадка замечаются уже с половины XIII столетия, следующие же два века были эпохой ее умирания. Совершалось вполне естественное, а потому и неизбежное явление. Средневековый рыцарский эпос был верным отражением тогдашней жизни во всех ее проявлениях: она его породила, она и питала его. Но средневековая жизнь, теряя под собой свои устои, все более и более видоизменялась, пока не переродилась, наконец, в нечто совсем новое. На первый план выдвинулись новые идеи, нравы, чувствования. Между ними и старой поэзией обнаружилось резкое противоречие, и новое время требовало новых песен. Старые песни сначала слушались по привычке, пока не сделались совершенно чуждыми новым поколениям; к ним относились просто холодно, а потом стали и смеяться над ними, как смеются молоденькие модницы над обветшалыми костюмами их добрых прабабушек: явление и грустное, и неизбежное, и желанное. Новые представители рода героев рыцарской поэзии все более и более мельчали, превращаясь в каких-то чудаков. И здесь, как в жизни, совершалась дегенерация. Последний отпрыск этого древнего и в свое время славного рода давно уже умер, приобретя всемирную, хотя и печальную славу. На его могильном камне была начертана следующая эпитафия: «Здесь лежит прах бесстрашного идальго, которого не могла ужаснуть сама смерть, раскрывая перед ним двери гроба. Не страшась ничего в этом мире, который ему суждено было удивить и ужаснуть, он жил, как безумец, и умер, как мудрец»* (* По переводу Карелина, т. 2, с. 543). Кто же из вас не знает его? Это - наш старый взаимный друг, Дон Кихот Ламанчский.
Песнь о Роланде
Лучшей из всех chansons de geste считается песнь о Роланде (la chanson de Roland). Главное ее отличие от других chansons de geste заключается в замечательной для времени ее возникновения последовательности изложения и стройности стиля. Она состоит из 4002 стихов, которые группируются в пять частей поэмы. В первой части рассказывается о посольстве сарацинского короля Марсилия к Карлу Великому и об измене Ганелона. Вторая часть поэмы изображает перед нами Карла Великого, поверившего Марсилию и Ганелону и покидающего Испанию со своим войском, арьергард которого великий государь поручил своему племяннику Роланду. Третья часть поэмы лучшая из всех: здесь перед нами развертывается битва Роланда с сарацинами, изменнически напавшими на него, и его геройская защита. Четвертая часть поэмы воспевает месть Карла Великого сарацинам. Наконец, в заключительной части поэт изображает суд над Ганелоном и постигшую его кару.
Поэма возникла в XI веке, но та редакция, в которой она дошла до нашего времени, не есть первоначальная. В основе этой знаменитой поэмы лежит незначительный исторический факт. Он передан следующим образом Эйнгардом в его биографии Карла Великого: «Между тем как государь непрерывно, почти без всякой остановки, воевал с саксами, он отправился, предварительно покрыв укреплениями некоторые занятые места границы, с большим войском за Пиренейские горы, в Испанию. Здесь подчинились ему все города и бурги, на которые он нападал, и он возвращался со своим войском домой, не испытав ни малейшего урона. Только при своем возвращении домой потерпел он от неверности басков, уже в Пиренейских горах. Когда его войско проходило, сильно растянувшись, так как этого требовала теснота места, то баски, находившиеся в засаде на высокой горе, сделали нападение на последнюю часть обоза и всего арьергарда. Вся же эта местность очень удобна для засад по причине многих дремучих лесов, растущих в этой стране. Баски сбросили в долину и обоз, и арьергард, истребили в последовавшей затем битве всех до единого человека, разграбили всю поклажу и рассеялись во все стороны с величайшей поспешностью под защитой наступающей ночи. В этом сражении баскам помогли и легкость их вооружения, и само место битвы; франкам, напротив того, были неудобны во всех отношениях, по сравнению с басками, и тяжесть оружия, и неблагоприятное местоположение. В этой битве пали Эггигард, стольник государя, пфальцграф Ансгельм и начальник бретонского маркграфства Хруодланд, а также многие другие. И это несчастье не могло быть отомщено сейчас же, так как неприятель, нанеся свой удар, рассеялся так, что не осталось ни малейшего следа, по которому можно было бы его отыскать». Произошло это несчастье 15 августа 778 года. Хруодланд, упоминаемый Эйнгардом, и есть знаменитый Роланд, герой эпической поэзии. О том же событии рассказывается под 778 годом и в летописи, приписываемой Эйнгарду без всякого, впрочем, солидного основания. Назвав некоторых сарацинских послов, явившихся в Падерборн для изъявления покорности Карлу Великому, неизвестный летописец повествует о его походе в Испанию, отмечает завоевание Пампелуны, города наваррцев, переправу через Ибер (Эбро) и стоянку перед лучшим городом страны, Сарагосой (Caesaraugusta), где Карл получил заложников. Отметив полное разрушение Пампелуны на обратном пути, летописец описывает несчастье франков. «Теперь они вошли в Пиренейские горы; на их высотах держались в засаде баски; они напали на задний отряд войска и привели все войско в большое замешательство. Хотя франки далеко превосходили их в отношении своего вооружения и храбрости, но были разбиты вследствие неблагоприятного местоположения и неодинакового способа борьбы. В этой битве были убиты многие из приближенных Карла, поставленные им во главе войска, расхищена вся поклажа, а неприятель немедленно рассеялся в разные стороны благодаря своему знакомству с местностью. Эта рана омрачила в сердце Карла то счастье, которое сопровождало его в походе на Испанию. Таким образом, в летописи не упоминается и само имя Роланда. Вообще, историческое упоминание Роланда ограничивается только указанным местом в Эйнгардовой биографии. Роланд принадлежит всецело поэзии. Событие, послужившее поводом к возникновению поэмы, совершилось в последней четверти VIII века, а «Песнь о Роланде», как мы уже говорили, сложилась в XI веке. Между событием и chanson de geste, к нему относящейся, протекло целых три столетия. Эти три столетия и были веками, в которые слагался материал для поэмы, слагались, может быть, и части ее. «Поэма о Роланде стоит в конце продолжительного поэтического развития, большею частью для нас утраченного, но отчасти восстановимого из самой поэмы, из ее образов и мотивов, ее стилистических особенностей и своеобразных повторений. Все это дышит архаизмом народной поэзии и нередко утомляет своим однообразием; но есть эпизоды, где повторения скучены так искусно, так настойчиво поддерживают настроение либо впечатление известного момента, что невольно заставляют думать о личности поэта, слагателе, сознательно их расположившем в художественное целое. Тот же вопрос поднимает и композиция поэмы: за исключением одного эпизода, может быть, внесенного в нее позднее, она отличается замечательной целостностью плана; объяснить ли ее цельностью предания или в этом случае прошлась рука художника? Вопрос в историко-литературном отношении не лишний, ибо он касается вообще отношений личности поэта к тем областям поэтического творчества, где этот личный момент не виден или неопределим. В эстетическом отношении этот вопрос безразличен; цельное впечатление, которое производит собор Св. Марка на меня, не археолога, вовсе не обусловлен моими сведениями, сколько и каких стилей в нем накопилось».* (* Веселовский Александр. Предисловие к переводу «Песни о Роланде» графа де ла Барта). Во всяком случае, и до сих пор остается открытым вопрос о том, был ли Терульд или Турольд автором «Песни о Роланде» или только ее переписчиком? Вероятнее последнее: ее автор в таком случае нам неизвестен. Впрочем, этот случай не первый.
Очень понятно, что во время создания этой поэмы даже то немногое, что мы знаем о событии 778 года из исторической области, подверглось искажению. Баски Эйнгардовой биографии и летописи превратились в поэме в сарацин; само поражение франков, несмотря на красноречивое молчание об этом истории, стало представляться как последствие измены своего же франка (такой изменник и изображен в лице Ганелона); наконец, народное чувство жаждало возмездия, и оно не замедлило последовать за вероломством, как изображает поэма.
Почему народное воображение, а потом и творческая сила неизвестного трувера остановились на именно таком событии - и незначительном, и печальном, - сказать трудно. Только мы считаем уместным указать здесь на поэтический памятник нашей старины - «Слово о полку Игореве». При этом мы не можем не отметить одного различия, резко бросающегося в глаза. Французская поэма воспевает не только поражение, но и возмездие - revanche, в «Слове о полку Игореве» нет и намека на последнее. Нам кажется, что факт этот не случайный, что в нем отразилась психология того и другого народа.
После этих общих замечаний, которые мы сделали, сознавая их безусловную необходимость, обратимся теперь к изложению одного из прекраснейших памятников древнефранцузской литературы, написанного, впрочем, на норманнском наречии* (* Песнь о Роланде долго оставалась в забвении и была открыта только в 1836 году в Оксфорде Франциском-Мишелем. Кроме двух русских переводов - поэта Алмазова и графа де ла Барта - мы пользуемся в своем изложении и самим оригиналом в издании Франциска-Мишеля (Paris, 1869)). Уже семь лет воюет в Испании «король Карл, наш великий император». Он покорил всю горную страну до самого моря. Перед ним не устояли ни замки, ни городские стены. Не сдается ему только одна Сарагоса, которой владеет царь Марсилий. Этот царь не любит Бога, но служит Магомету и Аполлону.
Марсилий боится Карла и хочет предотвратить неминуемую беду. По совету одного из своих витязей, Бланкандрина, он снарядил посольство, которое должно было примирить Карла с Марсилием и побудить первого покинуть Испанию ложным обещанием покорности и таким же заявлением о готовности как самого Марсилия, так и многих его «баронов» принять в Ахене христианскую веру. Вместе с тем послам было поручено вручить Карлу ценные подарки.
Велел Марсилий десять белых мулов
К себе немедля вывести: в подарок
Их дал ему Сицилии король.
На них уздечки были золотые,
А седла все литого серебра.
На них послы Марсилия воссели,
В руках они держали ветвь оливы...
Приехали. Они обманут Карла.
Карл принял сарацинских послов в большом саду, в котором находился вместе со своими баронами. Перечислив нескольких выдающихся сподвижников Карла, поэма продолжает:
Баронов Карла всех пятнадцать тысяч.
Сидят на белых шелковых коврах,
Играют в кости; те же, кто постарше
И кто умней, те в шахматы играют.
Вдали проворных юношей толпы
Увлечены потехой богатырской...
Под сенью ели, где цветет шиповник,
Сидит на троне золота литого
Прекрасной нашей Франции король.
Волной седые кудри ниспадают,
А борода его белее снега.
Прекрасен Карл, горда его осанка:
Узнали сразу франков властелина
Послы испанцев, спешились они,
Любовно все приветствовали Карла.
Карл выслушал льстивую речь Бланкандрина, главного марсилиева посла, но не хотел решить этого вопроса без совета со своими баронами. На созванном им совете вопрос обсуждается совершенно свободно: очевидно, что присутствие Карла нисколько не стесняло баронов. Роланд даже горячо возражает Карлу, советуя ему не полагаться на клятвы и уверения сарацин, но продолжать с ними войну и взять Сарагосу. Против Роланда выступает Ганелон: он объявляет Роланда безумцем и говорит, что его речь внушена одним только тщеславием. По мнению Ганелона, нужно пойти навстречу предложениям Марсилия и, воспользовавшись счастливым случаем, прекратить долгую войну. Его сторону держит и «седой Немон Баварский». И он полагает, что следует примириться с Марсилием и взять с него заложников в обеспечение его обещаний. Это мнение одерживает верх. Как помните, chanson de geste уже ранее предупредила об исходе марсилиева посольства. («Приехали. Они обманут Карла».) Послом к Марсилию избрали Ганелона. Посольство это было небезопасно: по крайней мере, прежние послы, отправленные к Марсилию, поплатились своей жизнью. Ганелону оно не по сердцу: ему жаль своего сына, «красавца Балдуина», он думает, что не воротится от Марсилия живым. Виной своего выбора он считает Роланда и тут же при всех высказывает свое мнение об этом и выражает свою ненависть к Роланду. Последний и сам хотел бы ехать к сарацинам в качестве посла, но Карл не желал отпустить его от себя. Когда по обычаю того времени государь вручил своему послу перчатку, случилось такое происшествие, которое - по тогдашним понятиям - не сулило ничего доброго.