Файл: Лотман Ю.М. Культура и взрыв.pdf

Жирму некий В. Вопросы теории литературы. Л., «Academia», 1928. С. 175—176; ср. новейшее издание в кн.: Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. Здесь и дальше цитируем по первому изданию.

Две формы динамики

==215

эта, его „душевную биографию". Поэмы Байрона и Альфреда де Мюссе, „Новая Элоиза" Руссо, „Фауст" молодого Гете, лирика Фета и Александра Блока и его драматургические произведения („Незнакомка", „Роза и Крест") как будто приобщают нас к реальному душевному миру, лежащему по ту сторону строгих границ искусства» *.

Таким образом, антитеза классицизм-романтизм включает в себя не только противопоставление двух стилей, но и принципиально различное решение вопроса искусство и жизнь. Для нас важно подчеркнуть, что эти два типа модели культуры, по мнению В. М. Жирмунского, составляют универсальную константу, независимо от того, сменяют ли они друг друга или хронологически сосуществуют. Важно и другое: они мыслятся как постоянно присутствующие типы культуры, не включенные в историческую динамику. В отличие от В. М. Жирмунского, Г. А. Гуковский исходил из стадиальной концепции развития литературы. С его точки зрения ** литературное движение представляет собой временную последовательность сменяющих друг друга типологических этапов. Таким образом, своеобразие текста создается на пересечении типологии и хронологии и неотделимо от исторического подхода.

Не будем касаться исторической критики каждой из этих концепций. В свое время они сыграли положительную роль в развитии теории литературы. Для нас сейчас существенно обратить внимание на различие в основах их методо-

Там-же. С. 176—177.

См.: Гутвский Г. А. Очерки по истории русского реализма. Ч. I. Пушкин и русские романтики. Саратов, 1946. С. 6—10 и далее; изд. 2-е: Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 14—23.

==216

Культура и взрыв

логий. В. M. Жирмунский изучает литературу как смену состояний, полностью свободную от взрывов, Г. А. Гуковский - как цепь взрывов. Интересно, что, как ни старается Гуковский замаскировать это, переход от одного этапа к другому совершается «вдруг», неким решительным переломом.

Другой пример также любопытен. Известно, что концепция решительных качественных переломов в развитии языка, выдвинутая Н. Я. Марром и почерпнутая из гегелевских законов диалектики, резко разошлась с реальностями языкового развития, имеющего, как правило, постепенный характер. Это обстоятельство было подчеркнуто в нападках на марризм (Сталин,

Виноградов). Тем более примечательно, что там, где идеи Марра возвращались на свою родину - в область культуры, фольклора и литературы, - они начинали выглядеть совсем не так абсурдно. Стадиальная теория развития культуры, которой мы коснулись в связи с Гуковским, разделялась и В. М. Жирмунским. Вопросам стадиальности в развитии культуры было посвящено специальное заседание литературных кафедр ЛГУ в 1949 ''одуЗдесь основные доклады сделали Жирмунский и Гуковский. Заседание это подверглось в дальнейшем ненаучной критике, причем на докладчиков был обрушен шквал политических обвинений, однако научного обсуждения проблемы не состоялось.

Внимание к взрывному характеру процессов в культуре, фольклоре и литературе привлекла О. М. Фрейденберг. Работы «марристов», посвященные проблемам культурных процессов, не только не имели того характера произвольности, которым отмечены поздние лингвистические работы Марра, а сохранили научный интерес до на-

Две формы динамики

==217

шего времени. Такова, например, работа Фрейденберг «Терсит», содержащая научный анализ функции шута в фольклоре и литературе на протяжении веков. В полемике с формалистами Фрейденберг сосредоточивает внимание на невозможности отделить текст от мифа, а последний от бытового^поведения. «... Это есть не просто литературный прием и литературная топика, а сколок социальной идеологии: ведь именно в жизни (придворной - особенно) шут имел терситовскую наружность; человек, родившись с горбом и с определенными чертами уродства, шел в шуты - следовательно, литературный взгляд был только смежен с бытовым взглядом. И тот, и другой вызывались общей семантикой „шута", который представлял собою одну из метафор смерти, как „царь" - одну из метафор жизни...» *

В дальнейшем Фрейденберг рассматривает движение образа шута через жанровые этапы. «Позднее, в следующей стадии, инвектива становится обрядовым действом, в частности, военным обрядом, и функции шута исполняет царь; чтоб поднять дух вождя или войска, он публично произносит поименную брань - и тогда обновляется воинственный дух» **. Свой вывод Фрейденберг формулирует так: «Палеонтологическая семантика оформляется в виде схематической структуры сюжета; структура сюжета создает содержание, чуждое этой структуре; и одно состояние переходит в противоположное...» ***

История богата парадоксами, и противоположности часто тяготеют друг к другу. В этом

Фрейденберг О. М. Терсит. Яфетический сборник VI ., Л., 1930. С. 233. ^ Там же. С. 241.

Там же. С. 253.

==218

Культура и взрыв

смысле представляет интересную задачу, не чуждую исторической иронии, проследить, как глубинные движения мысли О. М. Фрейденберг и М. М. Бахтина тяготеют к сближению, пробиваясь сквозь полярное противостояние терминологий, взглядов и личностей авторов.

Сказанное принадлежит далеким этапам научного развития. Тем более интересно отметить их сохраняющуюся плодотворность и указать на глубокие корни современных научных идей.

Как ни странно, механизмы постепенных процессов изучались гораздо меньше. Казалось, что здесь отсутствует сама проблема - достаточно просто указать на замедленное развитие, постепенность или даже отсутствие динамики в тех или иных явлениях. Между тем, постепенные процессы составляют исключительно важный аспект исторического движения. Прежде всего, следует отказаться от представления о их стабильности. Особенно интересны те движения, которые даже нельзя определить как процессы, ибо в них исходная и конечная точки цикла совпадают. Однако между этими опорными пунктами могут происходить сложные движения. Примером этого являются, в частности, календарные циклы. Последние - бесспорно, источники идеи циклических перемен линейного развития в сознании человека. Однако сами календарные процессы - лишь одно из наиболее заметных для человека проявлений пульсирующей цикличности, пронизывающей и космические, и элементарные уровни. Значение медленных и пульсирующих процессов в общей структуре человеческого бытия не уступает роли взрывных. Следует добавить, что в исторической реальности все эти типы процессов переплетаются и действуют друг на друга, то ускоряя, то замедляя общее движение.

==219

00.htm - glava15

Сон· семиотическое окно

истории сознания поворотной точкой был момент возникновения возможности временного промежутка (паузы) между импульсом и реакцией на него. Исходная биологическая схема строится как «раздражение - реакция». При этом пространство между этими элементами в идеальном смысле мгновенно, т. е. определено физиологическим временем, необходимым для осуществления непосредственной реакции. Такая схема характеризует все живое и сохраняет свою власть и над человеком. На ней основана вся сфера импульсов, мгновенных реакции. С одной стороны, они связываются с непосредственными поступками, с другой, - с областью мгновенных реакций, с теми из них, для которых знаковое общение оказывается слишком замедленным.

К оглавлению

==220

Принципиально новый этап наступает с возникновением временного разрыва между получением информации и реакцией на нее. Такое состояние, прежде всего, требует развития и усовершенствования памяти. Другим важнейшим результатом является превращение реакции из непосредственного действия в знак. Реакция на информацию становится самостоятельной, способной накапливаться структурой со все более усложняющимся и саморазвивающимся механизмом.

На этом этапе реакция, потеряв непосредственную импульсивность, еще не делается относительно свободной и, следовательно, потенциально управляемой. Механизм ее по-прежнему обусловлен физиологическими импульсами, лежащими вне осознанной воли говорящего, но он уже достаточно самостоятелен. Выразителем этого этапа делается, в первую очередь, сон.

Можно предположить, что в психологическом состоянии, при котором мысли и поступки были нераздельны, сонные видения составляли сферу, в которой невозможно было их расчленение и самостоятельное изолированное переживание. Речь и жест - шире: вся сфера языка с ее возможностями - подключили гораздо более мощные механизмы и заглушили потенциальную способность сна сделаться развитой сферой самодовлеющего сознания. Однако область эта сдала свои позиции не без сопротивления. Совершенно очевидно, что архаический человек обладал

гораздо большей культурой сна, то есть, вероятно, видел сны и запоминал их гораздо более связанными. Нельзя забывать и того, что шаманская культура, бесспорно, обладала техникой управления снами, не говоря уже о системах их связных пересказов и интерпретаций. Пересказ в культуре сна, как показал П. Флоренский, играет огромную роль,

Сом - семиотическое окно

==221

потому что он доорганизовывает систему сновидений, в частности, придавая им временную линейную композицию *.

Развитие говорения оттеснило эту область на второй план культуры и вызвало ее примитивизацию. Прогресс и динамика в тех или иных областях мышления неизбежно вызывает регресс в сферах, которым пришлось уступить свое ведущее место. Так, развитие письменности, бесспорно, вызвало деградацию устной культуры. Отпала необходимость в развитой мнемонике, занимавшей прежде исключительно высокое место (в частности, таких мнемонических приемов, как пение и поэзия).

Не будем касаться достаточно сложной и запутанной проблемы фрейдистской концепции сна. Остановимся лишь на параллели этой методики с древнейшими, восходящими к эпохе предкультуры, истолкованиями сновидений.

Вступая в мир снов, архаический, еще не имеющий письменности, человек оказывался перед пространством, подобным реальному и, одновременно, реальностью не являвшимся. Этот мир, естественно было ему предположить, имел значение, но значение его было неизвестно. Это были знаки неизвестно чего, т. е. знаки в чистом виде. Значение их было неопределенным, и его предстояло установить. Следовательно, в начале лежал семиотический эксперимент. Видимо, в этом же смысле следует понимать библейское утверждение, что в начале было слово. Слово предшествовало своему значению, т. е. человек знал, что

В дальнейшем эта мысль была существенно откорректирована Б. А. Успенским в статье: Успенский Б. А. История и семиотика // Труды по знаковым системам. Т. XXII. Тарту, 1988. С. 71—72.

==222

это есть слово, что оно имеет значение, но не знал какое. Он как бы говорил на непонятном ему языке. Восприятие сна как сообщения подразумевало понятие о том, от кого это сообщение исходит. В дальнейшем, в более развитых мифологических сферах сон отождествляется с Чужим пророческим голосом, то есть представляет обращение Его ко мне. На ранней стадии, можно предположить, происходило нечто напоминающее наше переживание кинематографа - первое и третье лицо сливались, а не различались. «Я» и «он» были взаимно тождественны. На следующем этапе возникала проблема диалога. Параллельную последовательность мы наблюдаем и в детском овладении языком. Это свойство сна как чистой формы позволяло ему быть пространством,