Файл: Колбовский Ландшафтоведение.pdf

В самом начале XX в. Г. Н. Высоцкий предложил различать че-

тыре  типичных  местоположения  схематического  профиля  рель-

ефа в равнинных условиях:

•

водоразделы и склоны с глубоким уровнем залегания грунто 

вых вод (плакоры); 

•

ложбины на водораздельной поверхности («нагорные ложби 

ны»); 

•

нижние части склонов с близким уровнем грунтовых вод; 

•

понижения с выходами грунтовых вод. 

Позднее,  в  1938  г.,  Л. Г.  Раменский  разработал  более  подроб-

ную  классификацию,  в  рамках  которой  все  множество  местопо-

ложений подразделялось на два главных типа: материковые и пой-

менные. Материковые, в свою очередь, подразделялись на верхо-

вые  (с  пятью  подразделениями)  и  низинные  (с  четырьмя  под-

разделениями) в зависимости от условий и характера увлажнения 

(атмосферное,  грунтовое,  натечное),  а  также  потенциальных  воз-

можностей развития делювиальных процессов.

Впоследствии Б. Б. Полынов, развивая идеи геохимии ландшаф-

та,  подошел  к  классификации  элементарных  ландшафтов  исходя 

из оценки условий миграции химических элементов и предложил 

различать  три  большие  группы  элементарных  ландшафтов:  элю-

виальные,  супераквальные  и  субаквальные.  В  основе  его  класси-

фикации  также  лежит  идея  сопряженности  фаций  в  закономер-

ном  ряду  местоположений,  причем  в  качестве  главного  фактора, 

как и у Л. Г. Раменского, выступает водное питание и сток. Одна-

ко  его  последователям  стало  очевидно,  что  между  тремя  основ-

ными  типами  существуют  четко  различимые  переходы,  поэтому 

М.А.  Глазовская  преложила  более  подробную  схему,  в  которой 

подход Б. Б.Полынова был объединен с идеями Л. Г. Раменского. 

В  итоге  возникла  схема,  которая  удовлетворяла  интересам  прак-

тики  ландшафтно-геохимических исследований и  потому  со  вре-

менем стала общепризнанной.

Более  полное  понимание  причин  и  следствий  различия  мест 

на склонах привело к формированию в почвоведении и геохимии 

ландшафтов  представлений  о  трех  принципиально  различных  зо-

нах продольного профиля склона: автономной, транзитной и ак-

кумулятивной (рис. 6.2). Предполагалось, что с автономными зо-

нами  связаны  привершинные  субгоризонтальные  элювиальные 

местоположения,  развивающиеся  независимо  (автономно),  что 

называется  in  situ  (буквально  —  «на  месте»).  Для  экосистем,  раз-

вивающихся  в  транзитных  местоположениях,  определяющими 

являются процессы переноса вещества, в том числе влаги, и энер-

гии с вышележащих поверхностей и склонов.

Наконец, аккумулятивные местоположения характеризовались 

исключительным  поступлением  вещества  с  вышележащих  скло-

нов и отложением их в пределах местообитаний зоны. Разработка

206

этих представлений оказалась чрезвычайно продуктивной, посколь-

ку позволяла дифференцировать экотопы с разнонаправленными 

экзогенно-динамическими  процессами  (в  разной  степени  эроди-

рованные  почвы)  и  геохимическими  процессами  (элювиальные, 

транзитные,  трансаккумулятивные  и  аккумулятивные  геохимиче-

ские ландшафты) (табл. 6.2).

Параллельно,  как  мы  уже  могли  убедиться,  биогеографами  и 

геоботаниками  развивались  представления  об  факторально-эко-

логических  рядах  как  о  последовательностях  различных  физиото-

пов, закономерно сменяющих друг друга по профилю гомогенной 

поверхности  рельефа.  Так,  в  лесоведении  на  протяжении  де-

сятилетий  разрабатывалась  и  уточнялась  типология  местообита-

ний  в  зависимости  от  мезорельефа,  плодородия  (трофности)  суб-

страта, характера и степени увлажнения. Трофность и плодородие 

субстрата  оценивались  по  богатству  почв,  почвообразующих  по-

род  и  почвенно-грунтовых  вод,  учет  всех  этих  факторов  в  сово-

купности  позволял  дифференцировать  местообитания  как  «тро-

фотопы». В рамках рассматриваемого трофогенного ряда удавалось 

объяснить  различия  между,  на  первый  взгляд,  схожими  место-

обитаниями,  поскольку  плодородие  в  одних  случаях  может  опре-

деляться  характером  четвертичных  отложений  (наличием  карбо-

натных  лессовидных  суглинков,  например),  в  других  —  притоком 

богатых  по  минеральному  составу  грунтовых  воды,  в  третьих  — 

подстиланием бедного субстрата более богатым, подходящим к

•

относительно богатые (С); 

•

наиболее богатые трофотопы 

(D).

В рамках гигрогенного ряда выделяются местообитания, разли-

чающиеся по условиям увлажнения; в классическом варианте (по 

П. С. Погребняку) их выделяли следующим образом:

•

крайне сухие местообитания (0); 

•

сухие местообитания (1); 

•

свежие местообитания (2); 

•

влажные местообитания (3); 

•

сырые местообитания (4); 

•

лесные болота (5). 

Итоговая  классификация  местообитаний  (экотопов)  выстраи-

валась на пересечении двух осей катенарной дифференциации (тро-

фогенной  и  гигрогенной),  таким  образом,  получали 

фактораль-

но-экологическую матрицу местообитаний.

Аналогичная  концепция  дифференциации  местообитаний  на 

катене  была  подробно  разработана  и  в  почвоведении,  что  выли-

лось в соответствующую 

матрицу катенарной дифференциации почв 

(рис. 6.3).

Итак, различные отрасли наук о земле постепенно разработа-

ли свои представления о первоэлементах пространственной диф-

ференциации  соответствующих  сред:  геологической,  геоморфо-

логической, геоботанической, геохимической, экологической. Эти 

представления довольно длительное время существовали автономно 

в рамках отдельных научных направлений и определяли расхож-

дение  терминологической  базы  многих  дисциплин,  отражавших 

одну реальность, каковой является ландшафтная оболочка  — жи-

вая «пленка» земной поверхности. На наш взгляд, «параллельность» 

существования больше объяснялось отраслевой организацией на-

уки  и  узкой  специализацией  теоретиков  (в  каждой  из  отраслей), 

чем  принципиально  невозможностью  разработки  единого терми-

нологического поля. Так и «конкурировали» между собой долгие 

годы  ценозы  и  биогеоценозы,  ландшафты  и  природно-террито-

риальные  комплексы,  фации  и  ассоциации,  геокомплексы  и  гео-

системы, культурные ландшафты и социогеоэкосистемы  — до тех 

пор, пока становление конструктивной экологии (и ландшафтно-

го  планирования)  не  потребовало  осмысления  реально  существо-

вавшей (и признаваемой всеми) внутренней топологической струк-

туры природного ландшафта.

6.1.2. 

«Зернистость среды» — определение единиц 

дифференциации ландшафтов

Во второй половине XX в. ландшафтоведами с разных методо-

логических позиций были предприняты попытки обобщения от-

раслевых данных о дифференциации живой природы в рамках гео-

211

графической оболочки в виде 

учения о морфологии ландшафта. 

Эти 

попытки теперь представляются чем-то вроде «смутного времени» 

в  физической  географии,  поскольку  они  вызвали  «разброд  и  ша-

тание»  в  стане  ландшафтоведов  и  возбудили  уже  много  лет  не 

прекращающиеся научные дискуссии о размерности и статусе эле-

ментарных  членений  ландшафта,  необходимости  использования 

типологических  (обобщающих)  или  индивидуализирующих  (раз-

деляющих)  подходов  для  их  классифицирования,  способе  выст-

раивания «единственно верной» иерархии размерных структур.

Возникшие  разногласия,  с  одной  стороны,  провоцировали 

потребность в дальнейших теоретических изысканиях, с другой — 

определили на целые десятилетия отлучение результатов россий-

ского  ландшафтоведения  от  практики  природопользования,  так 

как отраслевые специалисты попросту не рисковали пользоваться 

прикладными  аспектами  дисциплины  со  столь  сложно  устроен-

ным теоретическим ядром.

В  настоящее  время  по  прошествии  нескольких  десятилетий 

можно  констатировать,  что  разработка  представлений  о  морфо-

логии  ландшафта  не  могла  не  привести  к  параллельному  оформ-

лению  нескольких  трактовок,  познавательных  моделей,  создан-

ных  с  разными  целями  и  различающихся  по  содержанию  ото-

бранных признаков, но, тем не менее, истинных  — каждая в сво-

их  условиях.  Очевидно,  что  всякая  модель  отображает  не  сам  по 

себе объект-оригинал, а то, что нас в нем интересует, т.е. то, что 

соответствует  поставленной  цели.  Исследуя  природные  объекты, 

мы  создаем  познавательные  модели,  и  именно  цель  моделирова-

ния диктует:

•

какие стороны оригинала должны быть отражены в модели: 

типологические или индивидуальные; 

•

какие признаки должным быть избраны в качестве оснований 

для деления объема множества на каждой из ступеней классифи 

кации; 

•

каким образом будет выстроена последовательность вложен 

ных «первоэлементов» ландшафта для создания идеальной иерар 

хии соподчиненных подструктур. 

Таким  образом,  сложности  на  пути  оформления  морфологи-

ческого  ландшафтоведения  отчасти  имели  субъективный  харак-

тер, поскольку были связаны с разными представлениями иссле-

дователей  об  элементарности,  во-первых,  целевым  характером 

конкретных  моделей,  во-вторых,  и  следовательно,  с  относитель-

ностью  и  условностью  выделения  частей  модели  состава  ланд-

шафта, в-третьих.

Объективные сложности становления концепции морфологии 

ландшафтов  определялись  культурным  (или,  во  всяком  случае, 

антропогенно-измененным)  характером  окружающих  нас  эко-

систем и тем обстоятельством, что их природная морфология

212

давно  и  основательно  трансформирована  человеческой  деятель-

ностью.

Но  последнее  обстоятельство  только  увеличивает  дифферен-

цирующее и индикационное значение рельефа, поскольку рель-

еф  —  не  просто  каркасный,  но  и  наиболее  консервативный  эле-

мент ландшафта. В культурном ландшафте рельеф играет роль про-

странственного  вместилища  и  операционной  единицы  человече-

ской деятельности. Крестьянин распахивал поле от бровки до бров-

ки,  т.е.  от  одной  характеристической  линии  рельефа  до  другой, 

зодчий выстраивал квартал от подножья холма до уступа терра-

сы, а речники прокладывали фарватер от одного плеса до друго-

го, углубляя плесовую лощину.

Следовательно,  рельефу  принадлежит  особая  роль:  он  хранит 

для нас 

параметры первичного местообитания, 

определившего тренд 

развития почвенно-растительного покрова в дикой природе. Даже 

будучи измененным, рельеф сохраняет «память» о своем прошлом 

состоянии,  и  этот  компонент  всегда  старше  почв  и  растительно-

сти на нем расположенных. Поэтому и в трансформированных че-

ловеком антропогенных экосистемах формы мезорельефа являют-

ся  элементами  «модели  состава»  культурного  ландшафта.  Осво-

ение природы во многом было связано с первоначальной декомпо-

зицией ландшафта именно по формам рельефа (в качестве зримых 

реперов узнавания-освоения), с последующим агрегированием этих 

элементов в рамках более крупной целостной системы — культур-

ного ландшафта.

Наконец, особая и очень непростая проблема была связана с 

установлением  идеальной размерности  ландшафтных  «первоэле-

ментов»  —  частей  модели  состава  различного  иерархического 

уровня.

Разделение ландшафта на части до уровня, ниже которого раз-

деление признается невозможным, породило череду споров о том, 

какой  ландшафтный  выдел  можно  считать  первоэлементом  и  в 

какие  элементы  более  высокого  иерархического  уровня  эти  эле-

менты  следует  «укладывать».  Проблема  и  в  самом  деле  непроста: 

можно  делить  ландшафт  моренной  равнины  на  экосистемы  хол-

мов и понижений между ними, экосистемы холмов затем диффе-

ренцируются на экосистемы вершин, склонов и подножий, в свою 

очередь, экосистемы вершин можно расчленить на  относительно 

ровные  участки,  небольшие  своды  и  депрессии  между  ними,  да-

лее  относительно  ровные  участки  подразделяются  на  куртины  (в 

зависимости  от  характера  ассоциаций  хвойно-широколиственно-

го леса), наконец, эти куртины можно поделить на приствольные 

повышения и понижения между деревьями и т.д.; очевидно, что 

в рамках такой формальной логики легко дойти до отдельной кро-

товины  или  кочки.  Однако  в  подобном  поиске  «атомарной  эле-

ментарности» важно не потерять сущность ландшафта как физио-

номически однородной местности с характерным сочетанием ре-

льефа, почвообразующих пород, почв и растительности. Ведь кро-

товина  — это просто насыпной холмик, возникший в том месте, 

где кроту «заблагорассудилось» вылезти на дневную поверхность, 

а любая кочка  — это либо заросший моренный валун, либо пре-

вращенный муравьями в рухляк и заросший травой и мхами пень. 

Где,  на  каком уровне  «заканчивается»  парцелла  ландшафта и  на-

чинается  муравейник?  Ведь  и  самый  элементарный  уровень  чле-

нения  ландшафтной  оболочки  должен  тем  не  менее  оставаться 

ландшафтом, будь то фация или парцелла.

В этом смысле мы должны признать, что ландшафт — это про-

межуточная  по  критерию  размерности  и  целостности  система, 

которая, с одной стороны, не может быть однозначно разложена 

на  составляющие  ее  систему  части,  с  другой  —  не  является  от-

дельно взятым целым.

В конечном итоге осмысление этих положений привело к ста-

новлению  концепции  морфологического  ландшафтоведения.  Эта 

концепция включает в себя представления:

•

о ландшафтном первоэлементе как элементе ландшафтной 

структуры, не разложимом далее, во всяком случае, в рамках при 

нятой модели ландшафта; 

•

о вложенности пространственных структур и процессов, и 

иерархических уровнях ландшафтной дифференциации; 

•

о ведущих факторах ландшафтной дифференциации; 

•

об отношениях вложенных структур и смене факторов диф 

ференциации на различных иерархических уровнях. 

Исследования  экологии  ландшафта  последних  лет,  в  которых 

тщательные  полевые  наблюдения  на  стационарах  сочетались  с 

анализом дистанционных материалов (космоснимков), убедительно 

продемонстрировали,  что  определенные  процессы  имеют  тенден-

цию доминировать в некотором отличительном, характерном мас-

штабе времени и пространства. Это вынуждает нас признать, что 

понятие  «зернистости»  ландшафтной  оболочки  —  более  сложно, 

чем  предполагалось  ранее.  Ландшафт  как  сложный  природный 

объект может быть исследован в различных масштабах, т.е. с раз-

личной детальностью, при этом характер пространственной струк-

туры  ландшафта  оказывается  зависимым  от  территориального  ох-

вата  исследований  и  предельного  порога  «различимости»,  кото-

рый определяется спецификой применяемых методов. В случае с 

космическими дистанционными материалами  — это разрешающая 

способность «оптики».

Любой участок на земной поверхности представляет собой поле 

с различной мозаичностью элементов ландшафтной оболочки, что 

отображается на космоснимках в их спектральной яркости. При-

чем, чем крупнее масштаб изображения, тем подробнее проявля-

ется свойственная природным ландшафтам многоконтурность эле-

214

ментов  рельефа.  На  снимках  болота  в  холмисто-моренном  ланд-

шафте в масштабе 1: 1000, можно выделить кочки на грядах, мел-

кие понижения и другие элементы той же размерности. При умень-

шении масштаба съемки минимальными видимыми деталями изоб-

ражения становятся более крупные объекты, например гряды, или 

объекты, обладающие высокой яркостью. Главным преимуществом 

дистанционных съемок является отображение в прямом виде за-

кономерностей взаиморасположения элементов ландшафта одно-

го и того же уровня пространственного обобщения,  создающего-

ся оптической генерализацией снимаемой территории. Но следует 

учитывать, что при любой съемке элементы земной поверхности 

получают разномасштабное изображение на плоскости в пределах 

одного кадра: на возвышенных частях или вершинных поверхно-

стях масштаб оказывается крупнее, а в долинных или на низмен-

ных равнинных — мельче (рис. 6.4). Соответственно на снимке или