ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.10.2020
Просмотров: 1982
Скачиваний: 33
5. СЕКСУАЛЬНАЯ ПЕРВЕРСИЯ
Сексуальные перверсии являются в некотором отношении парадигмой для структуры и динамики
архаических заболеваний Я. Их систематическое изучение тесно связано с развитием психодинамического
мышления и внесло существенный вклад в понимание генеза и динамики т. н. психических заболеваний.
Freud (1905a) открытием полиморфной перверсной сексуальности ребенка установил связь между
нормальным сексуальным поведением и “сексуальными отклонениями”, позволившую понять перверсную
сексуальность как выражение и результат не удавшейся интеграции психосексуального развития. Он
понимал перверсии как “увеличенную и разделенную на свои отдельные побуждения инфантильную
сексуальность” (Freud, 1916/17) и противопоставлял их неврозам как специфический защитный механизм,
считая невроз “так сказать, негативом перверсии” (Freud, 1905a). Он придерживался мнения, что перверсное
поведение, как и невроз, является выражением неразрешенного эдипального конфликта. Под давлением
сильного страха кастрации перверсный больной регрессирует на более ранние фазы сексуального развития
— регрессия, которая делается возможной благодаря преждевременной фиксации инфантильного развития
либидо. Перверсия проявляется поэтому, прежде всего, как знак не удавшегося вытеснения эдипальных
стремлений, которое ведет к дезинтеграции организации либидо, уже интегрированной в фаллически-
генитальной фазе.
Позднее на первый план выдвинулся аспект психологии Я. На примере фетишизма Freud предложил
свою теорию: перверсная защитная операция находится в середине между неврозом и психозом. В качестве
компромиссного формирования фетиш имеет характер невротического симптома, связанное же с
фетишизмом отделение от реальности с помощью механизма отрицания имеет, напротив, психотический
характер (Freud, 1927).
В своей концепции “расщепления Я в процессе защиты” (Freud, 1938a), Freud обратил внимание на
структурные следствия этой защитной операции. Операция одновременного признания и отрицания
реальности, ведущая к фетишистскому компромиссному формированию, позволяет, чтобы “инстинкт
сохранял свое удовлетворение” и “одновременно уплачивалась должная пошлина уважения реальности”.
Этот успех, однако, “достигается за счет повреждения в Я, которое никогда не заживает, а со временем
увеличивается”. Он заключает: “Обе противоположные реакции на конфликт остаются ядрами расщепления
я”.
Freud предполагал, что эдипальная угроза кастрации формирует исходное положение конфликта, однако
констатировал: “Весь процесс представляется нам таким странным, поскольку мы считаем синтез процессов
в Я чем-то само собой разумеющимся. Но мы очевидно в этом неправы. Столь чрезвычайно важная
синтетическая функция Я имеет свои особые условия и подлежит целому ряду нарушений”.
Тем самым поднят вопрос о специфических условиях развития, предрасполагающих Я к “расщеплению в
процессе защиты”. Вопрос, ответ на который дает возможным точный анализ преэдипального развития Я.
Уже Freud (1905a) нашел у гомосексуалов “примитивные психические механизмы” и “архаическую
конституцию”, а также позднее тесную связь между паранойей и гомосексуальностью (Freud, 1911).
Glover (1933) придерживался мнения, что в перверсии проявляются архаичные механизмы защиты от
примитивных, относящихся к самому раннему времени жизни, страхов, в особенности интроекция и
проекция. Он полагал, переиначивая формулировку Freud, что перверсия представляет собой негатив скорее
психоза, чем невроза.
Gillespie (1952) также подчеркивает преобладание примитивных, ранних фаз развития соответствующих
защитных механизмов при перверсии и полагает, что отличие невроза от психоза заключается не в наличии
и отсутствии защиты, а в “защите вытеснением и более примитивной защите шизоидного и расщепляющего
характера”.
“Сексуальные отклонения” сначала изучавшиеся как проблема неудавшейся интеграции инстинкта,
становятся ключом для исследования “синтеза процессов Я” и их “особых условий” (Freud, 1938a), т. е.
развития Я и идентичности.
Решающий вклад здесь сделан Khan (1968, 1972). Он понимает сексуальную перверсию как “социальное
отреагирование инфантильного невроза перверсных больных”. Перверсное взаимодействие он описывает
как попытку “репарации самости”, которая должна быть в перверсном акте восстановлена как
“идолизированный внутренний объект”.
Вслед за Winnicott (1954, 1960, 1963) он понимает эти попытки репарации не в смысле нейтрализации
орально-садистических импульсов (Klein, 1932, 1934, 1940), а видит в этом искалеченное проявление
первично конструктивного вклада, с которым ребенок выступает для активного формирования
межличностной ситуации диады матери и ребенка. Этот творческий вклад ребенка — концепция Khan очень
близка моему представлению о первично заданных функциях Я конструктивной агрессии и креативности —
служит “nursing of self and object”. Он, однако, получает неадекватный ответ со стороны) генерирующей
перверсии матери и первичной группы, игнорируется или активно подавляется.
С ребенком обращаются не как с растущей личностью с собственными инициативами, его не принимают.
Генерирующая перверсию мать видит в нем “вещь — творение” (Khan, 1968), которое ею идолизируется и
либидинозно загружается. Интенсивная забота о физическом благополучии и чистоте ребенка носит
безличный характер. Мать играет с идолизируемой “игрушкой”.
Ребенок вынужден, чтобы не потерять жизненно важное эмоциональное внимание матери, отщеплять
чувство своего тела от прочих областей Я (см. Greenacre, 1953b, 1959, 1960а). Он учится переносить это
расщепление Я, которое делает для него возможным контакт с матерью, и интернализует представление о
себе, в котором пассивно приспосабливается к интересам матери.
В эпидальной фазе, как замечает Khan (1968) матери начинают сознавать сексуальный характер своих
отношений к ребенку. Они обычно резко отдаляются, подвергая ребенка “травме позднего расставания”,
которая с особой отчетливостью регистрируется относительно хорошо к этому времени развитым Я ребенка
и переживается как угроза заброшенности с архаическим страхом уничтожения. Это ведет к реактивному
усилению интернализованного идолизированного восприятия себя, тщательно скрываемого от окружающих.
Результатом оказывается расщепление Я и интернализованный запрет идентичности, в котором я вижу
центральную проблему реакции сексуальной перверсии.
За фасадом успешной социальной адаптации, связанной с часто блестящим формированием отдельных
сфер и функций Я, мы находим архаичный страх идентичности. Сексуально перверсное поведение и
проявляющееся в нем расщепление Я служит защитой от этого постоянно присутствующего страха и
связанной с ним, ставшей деструктивной, агрессией. Во взаимодействии с каким-либо фетишем или
партнером-сообщником перверсный человек пытается одновременно восстановить преэдипальную
ситуацию жизни с матерью и экстернализировать связанный с отщеплением идентичности и поздним
отделением .от матери страх.
Я хотел бы проиллюстрировать это на ряде примеров:
1-й пример
50-летний больной основал в США университет средних размеров и в качестве президента привел его к
научному успеху. Он был обаятельной личностью с интеллектуальными способностями и заслугами,
выдающимся представителем своей специальности и ведущим членом пресвитерианской церкви уни-
верситетского городка. Он был женат и жил вместе с женой и четырьмя детьми, которых очень любил. Его
профессия была связана со многими поездками, например, для участия в научных конгрессах или сбора
средств для улучшения экономической базы университета.
Его поездки служили, однако, наряду с научно санкционированными целями, еще и другим, связанными
с его перверсным Я. При “сборе средств” он проституировал со спонсорами. Так, он имел половые
сношения с мультимиллионершей старше 70 лет, финансировавшей деятельность университета. Она на-
поминала ему его мать.
Эта связь стала в конце концов его перверсной потребностью, все более недоступной его контролю.
Часто он, очнувшись с испугом, как из состояния сна, обнаруживал себя в ее постели. Эта ситуация стала
для него угрожающей, когда он не смог уже разделять роли своего Я, до этого строго разделенные. Его
партнерша настаивала на том, чтобы совместно появляться с ним в обществе, хотела, чтобы он был с ней все
чаще — желание, которому он не имел сил противостоять. Когда, наконец, об этом узнала его жена, он
оказался в состоянии глубокой депрессии и полностью лишился работоспособности — не мог, например,
читать, что дополнительно угрожало потерей его научной идентичности. К этому добавилась полная
бессонница, которую он пытался устранить все увеличивавшимися дозами седуксена, что привело его к
зависимости от препарата.
2-й пример
Схожее сочетание зависимости от лекарств, алкоголизма и перверсной симптоматики вместе с
тяжелейшими психосоматическими нарушениями — пациент страдал нефролитиазом и почечными
коликами — я обнаружил у фетишиста, перверсно реагировавшего на туфли с пряжками.
Внутренние объекты этого пациента представляли инцестную и переверсную первичную группу. Мать
была токсикоманка и алкоголичка, дядя — мультимиллионер — был абсолютным властителем семейного
клана, отец жил в материальной зависимости от матери. Фетишем больного была бабушкина туфля с
пряжкой, качаясь на которой он в раннем детстве испытал свое первое сексуальное возбуждение и которую
— что документировано анализом многих сновидений — воспринимал как половой член бабушки.
Оба пациента, проходившие после длительного стационирования у меня психотерапевтическое и
психоаналитическое лечение в течение свыше пяти лет, обратились за психиатрической помощью, когда не
стал срабатывать их защитный механизм расщепляющего Я разделения ролей на перверсное и социально
адаптированное Я с изолированными друг от друга фасадами. Следующая за этим диффузия Я и
идентичности вызвала панический страх, с проявлениями которого они обратились к врачу.
3-й пример
Другой пациент, который начал психотерапию в связи с мучительным чувством изоляции и
симптоматической эритрофобией, часто демонстрировал в психотерапевтической ситуации симптом
соскальзывания в диффузные состояния Я. С подросткового возраста он страдал навязчивой потребностью
мочиться и испражняться в тайно купленные для этой цели резиновые пеленки, что сочеталось с
мастурбацией. Он чувствовал сильное внутреннее облегчение состояния мучительного напряжения с
одновременным чувством стыда и внутренней нечистоты.
На индивидуальной терапии он вспомнил, как он в раннем детстве часами безуспешно с ужасным
страхом сидел в туалете, регулярно получая затем шлепок по ягодицам от матери, которая сама страдала
запорами.
Внешне пациент выглядел безукоризненно, даже слишком опрятно. Его академические успехи находили
всеобщее признание.
Резиновая пеленка как фетиш свидетельствует о том, что пациент пытался избежать взаимодействия в
раннем детстве с эмоционально холодной и контролирующей матерью бегством во время, когда отношения
с матерью были менее нарушенными, жесткими и требовательными. Контраст “нечистой” перверсии с
фасадом чрезмерно опрятной внешности и социальной идентичности в обучении отчетливо демонстрирует
расщепление Я, воспринимаемое в терапевтической ситуации как диффузия Я.
4-й пример
Расщепление Я демонстрировал также фетишист, который по его собственным словам использовал свои
экскременты как объект, в который он онанировал, обнюхивал и съедал по кусочкам. Он был
преуспевающим физиком и работал научным сотрудником в исследовательском институте. Свое расщепле-
ние Я он продолжал в терапии, где он вначале работал с двумя терапевтами. С одним терапевтом он говорил
о своем перверсном Я и перверсном поведении, с другим — о своих невротических конфликтах (это
представляет собой особый случай терапевтической техники).
Эти примеры, в которых перверсия сочетается с поверхностно успешной псевдонормальностью,
демонстрируют, с моей точки зрения, что нельзя говорить о прямом социогенезе перверсии в смысле
конфликта, следующего из господствующих сексуальных нравов. В анамнезе и лечении на первый план
выступают скорее психогенные и психодинамические причины болезненного процесса. Решающей при этом
является динамика преэдипальных отношений матери и ребенка.
Я хотел бы проиллюстрировать это на дальнейших примерах.
5-й пример
30-летний книготорговец, страдавший симптомом трансвестизма, обратился за помощью, когда его жена
ожидала первого ребенка после семилетнего брака. Он радовался ребенку, но был очень озабочен, что тот
также будет страдать этим заболеванием. Жена соглашалась выносить его перверсное поведение,
воспринимавшееся им самим как неприемлемое и вызывающее отвращение. Она помогала ему при
переодевании и макияже. Иногда оба выходили гулять как две подруги. Наряду с трансвестизмом он имел
сильные мазохистские потребности, удовлетворявшиеся, когда жена била его плетью. Страх, что об этом
станет известно, тянулся красной нитью через всю историю его жизни, которую он описал в начале терапии.
Ребенком пациент хотел быть девочкой. Родители игнорировали его переодевания. В молитвах пациент
горько жаловался на бесчувственность матери и испытывал сильный страх, что она может заметить эти его
чувства. Позже он начал интенсивно изучать демонстрацию фокусов, искусство отвлекать внимание
зрителей так, что они не замечают, что происходит в действительности. Он жил в мире фантазий, которые
часто продолжались в его снах и где он исполнял одновременно множество ролей.
Он женился вскоре после того, как он в возрасте 21 года покинул родительский дом, протестуя против
постоянных вмешательств своей матери. С женой он жил замкнуто, ничем себя не проявляя.
Свое перверсное поведение пациент описывал следующим образом. Око начиналось с ощущения, “как
будто по звонку будильника внезапно во всем теле возникает нервное состояние, и тогда я должен это
сделать”. Переодевание и грим делались с перфекционистской тщательностью. В заключение он шел по
отдаленным пустынным улицам, фантазируя при этом, что флиртует с заговаривающими с ним мужчинами.
Возвращаясь домой, он онанировал перед зеркалом. Вначале он чувствовал после этого облегчение, затем
возникало сильное чувство стыда и отвращения.
В своей профессиональной деятельности у него часто возникало ощущение одновременного
функционирования во многих ролях с одновременным сторонним наблюдением за собой.
На одном из сеансов пациент рассказал следующий сон: “Воспоминание о сне очень неотчетливо. Я
спасаюсь бегством в пустынную длинную улицу. Преследует меня я сам, переодетый в женскую одежду, с
ужасным гримом и искаженным маскообразным лицом. У меня чувство, что случится нечто ужасное, если
меня настигнет он (она). 2—3 раза маска оказывается совсем близко, как искаженный крупный план в кино.
При этом у меня все время чувство, что это мать. Это звучит как фон всей сцены. Но не как помощь, а как
ужас”.
Этот сон в особенности отчетливо демонстрирует динамику перверсного расщепления Я- Перверсное Я,
вытесняемая и олицетворенная в акте трансвестизма мать, преследует гиперадаптивное псевдонормальное
Я, когда обе половины Я встречаются” “происходит нечто ужасное”.
Тревожно воспринимаемая амбивалентность этой ситуации определяет также эдипальное
взаимодействие пациента. Отец по большей части отсутствовал, мать, от которой пациент, как
единственный ребенок, был в особенности зависим, без понимания относилась к играм сына, не давала им
простора, постоянно стимулируя его поведение в направлении собственных потребностей.
Пациент чувствовал себя по отношению к этой отчетливо фаллически воспринимавшейся матери
бессильным, обездвиженным и кастрированным. Амбивалентная реакция пациента проявлялась в двух
рельефных тенденциях его поведения.
Он почти обсессивно старался быть дружелюбным, готовым помочь, терпимым и альтруистичным, как
если бы обязан был постоянно поддерживать, хорошее настроение у окружающих, усилие, в котором
возвращалось подобострастное старание задобрить мать — в школе он всегда был лучшим учеником и
общественником.
Наряду с этим была сильная тенденция наказать и разрушать себя самого.
Этот страх стал особенно сильным, когда его жена готовилась родить. Защищаясь от страха покинутости,
пациент сильно идентифицировал себя со своей женой. Его интенсивный интерес к уходу за ребенком,
появление которого он, с другой стороны, бессознательно воспринимал как экзистенциальную угрозу,
обращает наше внимание на описанную Khan (1968, 1972) динамику перверсии, как постоянно
повторяющуюся неудачную попытку объединить Я и объект в ситуации “nursing”, т. е. взаимной заботы.
Сексуальное переодевание пациента служило также метафорическому изображению своей архаической
потребности в эмоциональном обращении. С одной стороны он мог идентифицировать себя с соблазняющей
матерью и в фантазиях возбуждать желание мужчин, встречаемых на улице, с другой он мог, разочаровывая
своих фантазируемых обожателей, для которых оставался недоступным, активно проецировать вовне
пассивно испытывавшееся в детстве разочарование и, тем самым, отражать свою собственную потребность.
В последующем онанировании перед зеркалом он мог удовлетворять собственную потребность
относительно интроецированного фантазируемого объекта любви, на что затем реагировал сильным чув-
ством вины.
Здесь становится отчетливым, что перверсный акт инсценирует преэдипальные объектные отношения, в
которых хрупкое Я смешивается с объектом через идентификацию и проекцию. Перверсный акт превращает
при этом диффузное интрапсихическое состояние в межличностный процесс, который может наблюдаться и
контролироваться.
При этом я хотел бы различать две клинические картины. В доброкачественной перверсии можно
распознать характер постоянного поиска любимого объекта. Акт трансвестизма, например, в таких случаях
удается, он возможен, или гомосексуальные партнерские отношения длятся долгое время. При
злокачественной перверсии, напротив, деструктивный момент преобладает как относительно партнера-
сообщника или фетиша, так и относительно собственной Самости, которая должна прогрессивно
уничтожаться, чтобы освободить Я от интроецированного враждебного объекта.
Симптоматическим выражением этого может иногда стать “не удавшийся” трансвестизм. Трансвестит
представляет себя как карикатуру матери, которая воспринимается преимущественно как разрушительная.
Это иллюстрирует следующий пример.
6-й пример
Пациент, начавший терапию в связи с невыносимым чувством изоляции и утраты работоспособности,
переодевался вечерами, когда в особенности остро чувствовал свое одиночество, используя печную сажу
как тушь для ресниц, бесформенные накидки и платки, превращаясь в неприглядную женщину, бродя затем
в таком образе по темным улицам. В ходе терапии он вспомнил, что 5-летним мальчиком потерял глаз в ре-
зультате небрежности отца. В рождественский вечер тот грубым тоном потребовал, чтобы он вымыл руки; в
спешке он наткнулся на гвоздь, которым была укреплена дверная ручка. Это повреждение вызвало
впоследствии сильное чувство неполноценности, усилившееся за счет соперничества с не ставшей
инвалидом и поэтому более любимой родителями сестрой. Вначале ее платья служили ему для изменения
своей идентичности. Его трансвеститный образ представлял не сестру, объект зависти, или соблазняющую
мать, а олицетворял холодную невнимательную мать в уродливом образе.
Стабильное нарушение телесного Я, происшедшее в результате утраты глаза, воспринималось им как
кастрация и означало глубокий нарцисстический шок. Оно нашло позже выражение также в перверсной
половине расщепленного Я, в перверсном Я. Мать, которую он представлял в своем неприглядном
переодевании, привела своей невнимательностью к потере глаза. Она сначала недостаточно внимательно,
как за легким повреждением, ухаживала за тяжелой раной, обратилась к деревенскому врачу и затем в
ближайшую университетскую клинику лишь когда глаз было уже невозможно спасти.
Поведенческое отреагирование деструктивных тенденций при злокачественной перверсии часто ведет к
социальному самоубийству. Хорошим примером является случай британского премьера Профьюмо,
привлекшим внимание несколько лет назад. Еще один пример дает история жизни маркиза де Сада. При
этом социальном самоубийстве в обществе, враждебно реагирующем на отклоняющееся от нормы
проявление сексуальности, так же, как при суицидных тенденциях депрессивных больных, речь идет о
ставшей деструктивной агрессии против интернализованного, воспринимаемого враждебным объекта, как
правило, матери.
Общество берет на себя затем в образе своих преследующих учреждений роль ранней матери и начинает
соучаствовать в бессознательной динамике в поведении пациента.
Это становится отчетливым в следующем примере.
7-й пример
35-летний водитель грузовика направлен судом на терапию после возбуждения уголовного дела в связи
с рядом актов эксгибиционизма.
Пациент рос как нежелательный последыш — его брат был старше на 9 лет — в сексуально враждебном
окружении. Мать “абсолютного диктатора”, он воспринимал лишь как наказывающую или грозящую
наказанием. Отец, депрессивный алкоголик, полностью находился в ее тени. Мальчиком пациенту было
“неприятно” “касаться члена при мочеиспускании”.
На неожиданную смерть брата — пациенту было 12 лет — он отреагировал резким снижением
успеваемости в школе.
Четыре года спустя умерла мать пациента. “Мне все стало странно и нереально, и я не мог плакать. Мне
казалось, что мое сердце окаменело. Я не мог посыпать песок на гроб матери”.
Немного спустя отец сказал ему, что он был нежеланным ребенком и не должен был появляться на свет.
Отец вскоре женился на домработнице, которая до этого поддерживала сексуальные отношения с
пациентом.
Вся его жизнь была сплошной попыткой, будучи лишенным поддержки, установить адаптивный фасад
нормальности и скрыть свой архаический экзистенциальный страх. Женился он, отбывая свой первый срок
тюремного заключения, поскольку невеста “единственная не бросила его”. Он нашел, что интеллектуально
она ниже его запросов.
Акты эксгибиционизма пациента мы можем понимать как попытку защиты от деструктивных тенденций
и связанного с ними архаического экзистенциального страха.
С одной стороны он бессознательно идентифицировал себя с преследующей матерью, импульс к
перверсным актам возникал ежемесячно, “как менструации у женщины”, с другой он провоцировал
систематически свое преследование и утрату своего социального существования.
Как типичную пусковую ситуацию, больной описал вечерние встречи с коллегами по работе, с которыми
он много пил, что помогало справиться с чувством бессилия и изоляции. В этой ситуации он слышал два
внутренних голоса, позволяющие распознать расщепление Я. Один голос говорил: “Ты сумасшедший”.
Другой говорил: “Почему? Нет, это прекрасно и не является преступлением”. Он мог заставить эти два
голоса замолчать, лишь когда говорил: “Сейчас я это сделаю”. Акт эксгибиционизма здесь — отчетливая
попытка поведенчески отреагировать на угрожаемую давлением архаического страха дезинтеграцию Я.
Технику этой попытки защиты мы можем описать следующим образом: пациент, чье слабое, хрупкое Я
не может ни артикулировать, ни интегрировать опыт покинутости, непосильной, ставшей деструктивной,
агрессии, бессилия и фантазий мести, пользуется эксгибиционным поведением, чтобы вызвать в своих
объектах это состояние внутреннего напряжения, замешательства, возмущения и беспомощности, чтобы
сделать их тем самым доступными контролю.
При этом он идентифицирует себя со встречным, который своей реакцией на демонстрируемые
гениталии должен воспроизвести его собственное внутреннее состояние. С другой стороны он проецирует
преследующую мать на своего встречного, пугая, одновременно нападая и контролируя ее.
Это описанное здесь, отреагированное с помощью идентификации и проекции в реальности смешение
представлений о себе и объекте носит, с моей точки зрения, психотический характер. Оно может пониматься
как вызванная специфическими пусковыми ситуациями внезапная потеря контроля Я, как я это описал, в
частности, на примере внезапного прорыва деструктивной агрессии (Ammon, 1969a).
Пациент описал динамику своей конфликтной ситуации следующими словами: “Я впадаю из одной
крайности в другую, из состояния бессилия и пассивной подчиняемое™ я попадаю в преувеличенную
активность, не имея возможность контролировать переходный период и найти, что надо делать”.
Защитный характер сексуальной перверсии, отражающей архаический страх идентичности с помощью
“двойной жизни”, в описываемом случае становится особенно отчетливым, когда пациент отреагировал
резкими упреками на свое освобождение судом. Он был возмущен тем, что представлен судом обще-
ственности в качестве больного, и считал, что одного этого переживания будет достаточно, чтобы лишить
его навсегда возможности получать удовлетворение от последующих актов эксгибиционизма. Немного
позднее он прекратил терапию. То обстоятельство, что суд счел его гипернормативный фасад и его
перверсную идентичность аспектами его личных проблем, связав это тем самым с его личностью, он
воспринял как экзистенциальную угрозу.
Судебное заседание имело для психотерапевтического процесса характер преждевременного раскрытия
жизненно важных для больного защитных механизмов.
Пациент испытывал с одной стороны облегчение, когда отпала угроза быть осужденным и попасть в
тюрьму как преступник, с другой же он чувствовал себя обманутым, поскольку чуждая Я сексуальность, его
“половой инстинкт” как защитная формация была, так сказать, выбита из рук преждевременной
интерпретацией.
Упомянутый здесь приговор имеет значение, поскольку суд следовал здесь психоаналитической