ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3103
Скачиваний: 1
Следующий этап путешествия, продолжавшийся с 8 апреля по 2 мая,— пребывание в герцогстве Курляндском, находившемся в вассальной зависимости от Польши. Здесь, в Митаве, Великое посольство приняли с большим радушием и гостеприимством. Кроме официальных церемоний состоялась частная встреча Петра с герцогом Фридрихом-Казимиром. Никаких переговоров серьезного политического значения не было. 2 мая Петр отплыл на корабле «Святой Георгий» в Кенигсберг. Впервые царь увидел Балтийское море, с которым будет неразрывно связано все главное в его жизни и деятельности.
7 мая Петр вместе с волонтерами прибыл в Кенигсберг. Что касается официальных великих послов, то они добирались сухим путем и приехали туда на 10 дней позже. Возглавлявший Бранденбургско-прусское государство курфюрст Фридрих III уже через день неофициально встретился с Петром, соблюдая при этом «инкогнито» царя, хотя эта тайна была шита белыми нитками. Курфюрст с самого начала проявляет крайнюю любезность по отношению к Петру, рассчитывая использовать его для далеко идущих дипломатических целей. Однако Петр предпочел употребить время до приезда великих послов не для дипломатических переговоров, а на совершенствование своих навыков в артиллерии с помощью главного бранденбургского специалиста в этой области фон Штернфельда. Ученик, уже имевший немалый опыт в этом деле, поразил учителя своими способностями. В официальном аттестате, полученном Петром, подтверждалось, что Петр Михайлов признается искусным и совершенным огнестрельным мастером. Однако пребывание в Кенигсберге имело большое значение для дипломатии. Собственно, это была первая дипломатическая акция, в которой Петр принимает непосредственное участие.
Инициативу и заинтересованность в ней проявил главным образом курфюрст, и поэтому прежде всего надо охарактеризовать партнера, с которым пришлось иметь дело Петру. Тогдашний курфюрст Бранденбургско-прусского государства был представителем династии Гогенцоллернов, правивших Бранденбургом с 1415 года. Ко времени появления здесь Петра эта немецкая провинция, родившаяся на захваченных древних славянских землях, увеличилась в размерах почти в четыре раза. Гогенцоллерны входили в Священную римскую империю, но фактически выступали соперниками императора, непрерывно расширяя свои владения с помощью исключительно вероломной и изощренной дипломатии. Так, используя неудачную для России Ливонскую войну царя Алексея Михайловича, Бранденбург добился присоединения прежнего вассала Польши — Пруссии. Именно здесь возникнет главный очаг будущего германского милитаризма в виде королевства Пруссии, оказавшегося впоследствии на поворотных пунктах истории главой всей Германии. Но в то время до этого было еще далеко, хотя экспансионистская тенденция бранденбургской внешней политики в полной мере проявилась в переговорах с русским Великим посольством. По сравнению с другими, более крупными странами прусское военно-феодальное государство Фридриха III не отличалось ни военной, ни экономической мощью. В социальном отношении это была, пожалуй, самая реакционная, отсталая часть Германии. Крестьяне, основная часть населения, вынуждены были, по словам Энгельса, испытывать на себе самые «ужасные условия, каких не бывало даже в России». Плоды чудовищной эксплуатации, вернее грабежа подданных, шли в основном на содержание армии, а при Фридрихе III — на непомерную, крикливую, просто фантастическую роскошь двора. Хотя этот курфюрст располагал неизмеримо меньшими ресурсами, чем Франция, он стремился не уступать по пышности и внешнему богатству самому блестящему тогда в Европе двору «короля-солнца» Людовика XIV. Именно этим он и попытался завоевать расположение Петра. Когда 18 мая состоялся официальный въезд в Кенигсберг Великого посольства и его прием курфюрстом, устроенная по этому поводу церемония была необычайно эффектной, продолжительной, даже грандиозной. Постараемся внимательно присмотреться к сути крупной дипломатической игры, которая скрывалась за пушечными салютами, фейерверками, обильными трапезами, объятиями и поцелуями, на которые курфюрст не скупился. Видимо, он рассчитывал на тщеславие царя, полагая, что Петр обладает этим качеством в такой же мере, что и он сам. Однако Петр, несмотря на свою крайнюю дипломатическую неопытность, поразительно быстро разгадал игру своего изощренного новоявленного «друга», еще когда смотрел на это великолепие из окна кенигсбергского замка, стоя рядом с курфюрстом.
Собственно, русские проявляли твердость и до официального приема, наотрез отказавшись от целования руки курфюрста великими послами, что означало бы оказание ему королевских почестей. Свою цель послы сформулировали так: «подтверждение древней дружбы с целью общего для христианских государств дела — борьбы с Турцией». Они поблагодарили также за присылку инженеров и офицеров из Бранденбурга во время Азовских походов.
Борьба с Турцией представляла для Бранденбурга интерес лишь тем, что ослабляла соседнюю Польшу. У него были другие задачи, сформулированные в проекте союзного договора, врученного московским послам 24 мая и состоявшего из семи пунктов.
Четыре из этих статей, сразу принятые русскими, говорили о подтверждении вечной дружбы, о взаимной выдаче бунтовщиков, о приезде русских людей для обучения, о праве бранденбургских купцов свободно ездить через Россию в Персию и другие восточные страны для торговли янтарем. Действительно, эти предложения либо отвечали пожеланиям самого Петра, либо подтверждали в общей форме прежние отношения.
Иначе отнеслись русские к трем другим статьям, которые они сразу отвергли. Одна из этих статей (седьмая в проекте договора) внешне выглядела довольно безобидно. Курфюрст Бранденбургский добивался, чтобы его послов принимали при московском дворе на уровне королевских, то есть как послов Франции, Швеции или Австрии и других крупнейших государств. За этим скрывалось соперничество Фридриха с главой империи, в состав которой он входил, и стремление к уравнению с ним в правах. Если бы Россия согласилась на это, то тем самым она явно вызвала бы недовольство Вены — своего главного союзника в войне с Турцией. Поэтому московские представители обещали относиться к послам курфюрста, как к королевским, только после того, как на такую меру пойдет австрийский двор.
Еще более важное значение имели разногласия по статье второй, предусматривавшей заключение оборонительного союза между двумя государствами и обязательство взаимной помощи при нападении на одну из них. К этой статье примыкала и статья третья, по которой русские должны были бы гарантировать курфюрсту власть над Пруссией. Напасть на Бранденбург могли только две страны: Польша и Швеция. Но Польша тогда была ослаблена внутренними распрями. Гораздо серьезнее обстояли дела со Швецией. Там на престол готовился вступить новый король Карл XII, который, несмотря на свою юность, уже проявлял крайнюю воинственность и, несомненно, мог продолжить политику захвата всего побережья Балтики, и главным образом владений Бранденбурга. Если бы Петр согласился на требования курфюрста, то он действовал бы вопреки мирному договору со Швецией. Следовательно, в момент, когда шла война с Турцией, мог возникнуть второй фронт, для которого явно не хватало сил. Еще одно требование — гарантия Москвой владения Пруссией — также таило опасность восстановить против себя Польшу. Поэтому указанные статьи русские отклонили. Однако все же надо было сохранить дружественные отношения с Бранденбургом. Кроме того, по всей видимости, уже тогда Петр начал задумываться о возможности поворота главного направления своей внешней политики с юга на север с целью приобретения выхода к Балтийскому морю. Правда, Устрялов пишет, что «царь в то время не имел намерения воевать с Швецией».
Во время переговоров с курфюрстом 9 июня Петр нашел оригинальный выход из положения. Чтобы не вызвать опасений и враждебности Швеции, Петр предложил не включать в письменный текст статью о союзе, но договориться об этом устно, закрепив союз только словесным обещанием двух партнеров. При этом он указал, что единственной гарантией соблюдения договоров, письменных или устных, все равно служит лишь совесть государей, что, кроме бога, лет никого, кто мог бы судить их за нарушение договора. И вот взаимное устное обещание помогать друг другу против всех неприятелей было дано, скреплено рукопожатием, поцелуями и клятвой.
Таким образом, заключив официально не союзный, а всего лишь дружественный договор, Петр проявил дипломатическую изобретательность, предусмотрительность и осторожность, поразительную при его дипломатической неопытности и молодости. Академик М. М. Богословский пишет по этому поводу: «До сих пор стремительная воли Петра ломала освященные временем внешние формы и установившиеся отношения внутри государства; теперь она проявила себя той же ломкой форм и в международных отношениях. Раз он был убежден в целесообразности и пользе соглашения с курфюрстом, старинные внешние формы его не остановили, и он сейчас же изобрел новые, более подходящие к случаю».
Но, пожалуй, гораздо более важным представляется изменение не формы, а существа внешней политики. Правда, речь еще не шла об окончательном решении. Но возможность и целесообразность исторического внешнеполитического поворота, несомненно, Петр как-то интуитивно уловил. Он еще колебался и, видимо, испытывал тяжелые сомнения. Это отразилось в крайней нервозности, проявившейся 22 июня в размолвке с Лефортом. Петр упрекал его в излишнем затягивании пребывания в Кенигсберге из-за склонности беспечного швейцарца к пышным церемониям и любви к непрерывным развлечениям.
Чувство досады и раздражения Петра вылилось и в письме курфюрсту от 30 мая, где Петр выражал резкое недовольство тем, что Фридрих не поздравил его с днем рождения лично, а послал для этого лишь своих придворных. Вероятно, Петр мучился сомнениями, не совершает ли он дипломатическую ошибку, сближаясь с курфюрстом и раньше времени обнаруживая свои намерения в отношении Балтики. Во всяком случае все это в целом показывает, насколько серьезно относился Петр к дипломатии и как близко к сердцу он принимал затруднения в этой области.
Между тем надо было продолжать путешествие. Маршрут его изменили. Ксли раньше предполагалось ехать сразу в Вену, то после возобновления трехлетнего со юна с императором и Венецией решено было направиться сначала к Голландию.
Простившись с курфюрстом и подарив ему драгоценный рубил редкостных размеров, 22 июня царь отправился в Пилау (сейчас Балтийск), где для него были приготовлены дна корабля. Однако, несмотря на крайнее желание поскорее отправиться в Голландию, пришлось здесь на некоторое время остаться. Известия о положении в Польше задержали путешествие и потребовали решения еще одной, в то время, пожалуй, более важной внешнеполитической задачи. Польша, которая по размерам своей территории была вторым государством в Европе после России, находилась с момента смерти короля Яна Собесского летом 1696 года в состоянии полной анархии. «Бескоролевье», продолжавшееся целый год, создало ситуацию, угрожавшую важнейшим внешнеполитическим интересам России. Король в Польше не наследовал престола и избирался шляхтой, а его власть серьезно ограничивалась. Тем не менее важно, чтобы на польском троне находился монарх, который сохранял бы верность договорам, заключенным с Россией. Еще в декабре 1696 года стало очевидно, что из примерно десятка кандидатов в польские короли один — французский принц де Конти — имел серьезные шансы быть избранным. Поскольку Франция находилась в дружественных отношениях с Турцией, то возникла прямая опасность выхода Полыни из антитурецкого союза. Французский посланник в Польше сообщил польским магнатам, что султан обещал заключить с Полыней отдельный мир и вернуть ей крепость Каменец, если королем выберут французского принца. Возможностью избрания де Конти был обеспокоен и союзник России — австрийский император, который направил специального представителя в Польшу с большой суммой денег для воздействия на польских панов. Австрийский канцлер граф Кинский просил русского царя сделать то же самое, причем, как сообщал русский посол из Вены, лучше действовать не деньгами, а использовать их слабость: «поляки пуще денег любят московских соболей». Но Петр предпочел действовать другим, не столь мягким дипломатическим средством. Он приказал двинуть к польской границе армию под командованием князя М. Г. Ромодановского. Такое мероприятие не было чем-то необычным: французский кандидат де Конти кроме денег использовал военную поддержку Франции.
В противовес принцу де Конти Петр в согласии с Австрией поддерживал кандидатуру курфюрста Саксонии Фридриха-Августа I, который обещал выполнять прежние обязательства Полыни. В начале июня Петру стало известно, что французский кандидат имеет реальные шансы с помощью давления и подкупа получить польскую корону. В этих условиях Петр направляет 12 июня из Пилау особое послание сейму, помеченное, правда, так, будто оно отправлено из Москвы 31 мая. Петр писал, что избрание французского принца приведет к нарушению союзнических обязательств Польши. Поэтому, если до сих пор он воздерживался от всякого вмешательства в выборы короля, то теперь объявляет, что де Конти, став королем, явно намерен вступить в союз с турецким султаном и крымским ханом, значит, окажется нарушенным договор о «вечном мире» России с Польшей, а также союзнический договор Польши с Австрией, Венецией и Россией. «Посему, — писал Петр, — имея к государству вашему постоянную дружбу, мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не желаем, а желаем, чтобы выбрали вы себе короля какого ни есть народа, только бы был он не противной стороны, и доброй дружбе и крепком союзе с нами и цесарем римским, против общих неприятелей Креста святого».
Между тем в Польше происходила затяжная смута. Пользуясь поддержкой кардинала-примаса, подкупая магнатов, сторонники де Конти развернули бешеную активность. Самому русскому резиденту Никитину грозили смертью, а России войной. «Как только придет принц, пойдем отбирать Смоленск», — кричали предводители французской фракции.
Когда пришла, наконец, грамота Петра. Никитин немедленно распространяет ее копии. Несмотря на противодействие кардинала-примаса, положение начинает меняться, и число сторонников Августа растет. Петр прислал и второе послание в том же духе. Верх взяли прорусски настроенные представители шляхты, понимавшие необходимость сохранения дружбы с Россией. В конце концов Август добился формального избрания, хотя де Конти не отказался от борьбы. Вступив в Польшу с саксонским войском. Август принял католичество и в ответ па поздравления Петра обещал сохранять союз Полыни с Россией. Получив сообщение об этом, царь решил продолжить путешествие, несмотря на то что напряженность в Польше сохранялась.
Часть пути в Голландию прошли морем, но затем из-за появления пиратских кораблей, нанятых французами, решили высадиться в Германии и добираться уже по суше. Этот факт еще раз дал возможность Петру ощутить, что значит отсутствие русского флота в Балтийском море. Даже дипломатические отношения России со странами Западной Европы были крайне затруднительными.
Поездка через Германию проходила с максимальной скоростью, и все же, проезжая Ганновер, Петр был вынужден сделать одну неожиданную остановку. Во время его пребывания в Кенигсберге супруга курфюрста София-Шарлотта находилась в Берлине и по каким-то причинам не могла оттуда выехать. Но она проявляла крайний интерес к личности молодого русского царя, о котором в Европе уже распространилось много слухов. Если Петр ехал смотреть Европу, то в данном случае Европа в лице весьма видной и образованной ее представительницы хотела посмотреть па русское чудо. Софии-Шарлотта несколько лет жила в Версале, ее учителем и другом был знаменитым философ Лейбниц. Поскольку царь пренебрег посещением Перлина, то София-Шарлотта отправилась во владения своей матери, курфюрстины Ганновера, чтобы перехватить царя по пути. Зная, что он будет проезжать через деревню Копенбрюгге, мять и дочь со своими приближенными поспешили в находившийся поблизости замок. Польше часа пришлось уговаривать царя, прежде чем он согласился пойти на ужин с немецкими курфюрстинами. Ужин продолжался более четырех часов, его описание содержится практически во всех книгах о Петре. С точки зрения дипломатии этот эпизод имеет интерес, поскольку позволяет судить о том, какое же впечатление производил в Западной Европе молодой царь страны, считавшейся варварской. Свидетельство двух сиятельных дам прежде всею объективно; они руководствовались не какими-то дипломатическими целями, а простым любопытством. Кроме того, свои впечатления они выражали в письмах частным лицам и вполне откровенно. Естественно, что перед встречей с Петром они испытывали обычные тогда в Европе предубеждения против русских. София-Шарлотта прямо сравнивала свое стремление увидеть Петра с желанием посмотреть на «диких зверей».
Первое в этих впечатлениях, что бросается в глаза,— это свидетельство полной непринужденности и откровенности Петра. Несомненно, что он, проведя много времени в Немецкой слободе, уже мог познакомиться с европейскими нравами. Обычное, казалось бы, желание понравиться, произвести впечатление у него полностью отсутствует. Иначе говоря, он не видит никакой необходимости приспосабливаться к европейскому обществу и предпочитает оставаться русским человеком, во всем и до конца. «Он сел за стол между матушкой и мной,— писала София-Шарлотта,— и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой,— и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать как дома...»
Мать описывает Петра примерно таким же, как и ее 28-летняя дочь: «Царь очень высокого росту, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми одарила его природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы... Его общество доставило нам много удовольствия. Этот человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его».
В другом письме, несколько позже, София Ганноверская пишет: «Этот государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинства и бесконечно много природного ума».
Царь признался, что он не очень любит музыку, не испытывает интереса к охоте, но зато сам работает над постройкой кораблей. Он показал европейским аристократкам и заставил потрогать свои жесткие, мозолистые руки. Сиятельные дамы домогались второй встречи, но царь торопился в Голландию.
АМСТЕРДАМ
Голландия — название лишь одной из провинций Нидерландов. Но она была наиболее богатой и населенной, поэтому ее название стали применять ко всем Соединенным провинциям (штатам), получившим по Вестфальскому миру 1648 года независимость. Пожалуй, ни об одной стране Петр не знал так много. Среди его учителей — большинство голландцев. Вспомним Франца Тиммермана. Его лучший друг Лефорт долго служил в Голландии. Единственным иностранным языком, которым владел Петр и мог на нем разговаривать, был голландский.