ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3117
Скачиваний: 1
Вот на кого приходилось опираться Петру, готовясь к тяжелой войне против одной из самых сильных в Европе военных держав. Остальное население, прежде всего крестьяне, еще в меньшей степени хотело быть опорой Петра. Поэтому преобразовательная деятельность Петра носила принудительный характер по отношению ко всем без исключения социальным слоям русского населения. Начиная всестороннюю «европеизацию» России, Петр отнюдь не подражал слепо, не «обезьянничал», как писал один шведский историк, но, напротив, положил конец внешнему подражательству, существовавшему до него и, к сожалению, после него. Петр брал из опыта и достижений Европы только то, чего действительно требовали насущные потребности развития России. Так он закладывал основы для прочной самостоятельности, независимости, безопасности страны.
ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ
Дипломатические дела после возвращения Петра из-за границы не могли не вызывать у него еще больше сомнений, чем дела внутренние. Фактический распад антитурецкого союза, в чем царь убедился в Вене, несомненно, подтолкнул, ускорил переориентацию внешней политики России. Однако здесь много зависело не от Москвы. «Дружественные» Англия и Голландия, не творя уже об австрийском «союзнике», очень хотели, чтобы войну против Турции России продолжала в одиночку. Тем самым Австрия избавлялась от опасности с востока и могла сосредоточить все свои силы против Франции в войне за испанское наследство. Сепаратная сделка императорской дипломатии с Турцией, посредничество Англии и Голландии в этом деле осуществлялись так, чтобы спровоцировать Петра на продолжение войны путем поощрения турецких притязаний в отношении условий мира с Россией. Все это крайне осложняло задачу русской дипломатии на мирных переговорах с турками. Петр, внезапно уехав из Вены, поручил вести эти переговоры одному из трех великих послов — П. Б. Возницыну. Он, пожалуй, лучше других подходил для этой роли. За время своей долгой дипломатической карьеры, начавшейся в Посольском приказе еще при Ордин-Нащокине, ему приходилось вести сложные переговоры в Стамбуле; имел дело он и с австрийцами, а особенно хорошо познакомился с Польшей и поляками, будучи резидентом в Варшаве. Непосредственное общение с царем в ходе Великого посольства позволило ему понять внешнеполитические намерения своего повелителя. Хотя Петр еще не высказывал открыто решения направить русскую внешнюю политику с юга на север, Возницын знал о возможности такого поворота и полностью одобрял его еще до того, как он стал свершившимся фактом. Но непременным условием Возницын считал предварительное обеспечение безопасности России со стороны турок. Ему-то эту задачу и пришлось решать. П. В. Возницын был дипломатом старого типа. Он и внешне выглядел не очень европейским человеком. Высокий, толстый, с важной осанкой, как его описывал венецианский дипломат Рудзини. Возницын явился на конгресс по подготовке мирного договора с Турцией в длинной одежде, подбитой серыми соболями. На шее у него красовалось шесть или семь золотых ожерелий, на шляпе — драгоценное украшение» т хороших алмазов и много перстней на руках. Ревностный оберегатель достоинства русского царя, он отличался твердой настойчивостью в отстаивании политики своего государства. При этом он обладал гибкостью, позволявшей находить выход из трудных положений.
Именно в таком положении он и оказался. Россия вообще впервые участвовала в дипломатическом мероприятии такого масштаба. Ее вступление в Священный союз с империей, Польшей и Венецией произошло незаметно, последовательными этапами. Теперь же она совместно с крупными державами выступала на конгрессе действительно многостороннего характера, и Возницыну предстояло помериться силами с опытнейшими европейскими дипломатами. Положение было сложным из-за фактической изоляции России. Против нее действовала, естественно, Турция, ей помогали «посредники» — Англия и Голландия, а уж союзники — Австрия и Польша доставляли особенно много неприятностей.
Потенциальный враг Австрии, Англии и Голландии в намечавшейся общеевропейской войне — Франция Людовика XIV тоже была против России и использовала свое огромное влияние в Стамбуле. Дело в том, что в сентябре 1698 года состоялось соглашение Франции, Австрии, Англии и Голландии о полюбовном разделе испанского наследства. В случае его выполнения ожидавшаяся большая война могла и не начаться. А это означало, что изоляция, в которой Россия оказалась на Карловицком конгрессе, надолго останется важнейшим элементом международной обстановки. Более того, западноевропейские страны не были бы связаны войной за испанское наследство, а это уменьшило бы шансы Петра на успех в Северной войне. Такое неопределенное положение требовало крайней осторожности от Петра в Москве и от Возницына в Карловицах.
Политика представителя Речи Посполитой и на этот раз не имела ничего общего с союзными отношениями, установившимися у Петра с польским королем Августом II. Поведение его было откровенно враждебным России. Вообще Карловицкий конгресс, открывшийся в октябре 1698 года вблизи Белграда, не был конгрессом в современном понимании, когда речь идет о принятии участниками общих совместных решений. Здесь происходили поочередные двусторонние переговоры участников бывшего Священного союза с Турцией. При этом каждый из союзников стремился достичь выгод за счет другого, чем и пользовались турки.
Возницыну нелегко было выполнить инструкцию Петра, распорядившегося перед отъездом из Вены принять принцип сохранения за каждой стороной уже приобретенного в войне, не отдавать ничего из завоеванного (Азова и днепровских городков), а в крайнем случае отложить мирный договор, ограничившись коротким перемирием. Положение было таково, что Турция, уступив обширные земли Австрии, хотела при ее поддержке получить обратно то, что она потеряла в войне с Россией. Посредники — Англия и Голландия — тоже помогали ей.
П. Б. Возницын последовательно прибегает к разным приемам воздействия на турок. Поскольку Австрия достигла предварительного сговора с Турцией за спиной русского союзника, он тоже вступает в тайные переговоры с турками, внушая им, что для Турции выгоднее не заключать мира с Австрией, поскольку она вскоре будет воевать с Францией, когда ей легко можно нанести поражение. Но это был слишком грубый расчет, не учитывающий, что Турция действительно крайне нуждалась в заключении мира. Не больше успеха дало Возницыну и применение классических методов московской дипломатии: подаренные им посредникам и турецкому представителю собольи шубы не сделали их отношение к России более теплым.
Тогда Возницын начал действовать «с запросом». И проекте мирного договора он требует признания за Россией не только всего, что она завоевала (Азов, днепровские городки), но и передачи ей Керчи, свободного плавания по Черному морю и даже нрава прохода через проливы, признания протектората, покровительства России для православного славянского населения Турции, передачи Святых мест в Палестине и т. п. Слоном, здесь «запрос» восточной политики чуть ли не на два века вперед. А затем следует долгий процесс торга и взаимных уступок. Турки уступают Азов, русские — Керчь и т. д. Но камнем преткновения оказалась судьба приднепровских городков, возвращения которых требовала Турция. Возницын отдать их не мог и предложил оставить вопрос открытым, а вместо мирного договора заключить временное перемирие, или, выражаясь его словами, «мирок». Так в конце концов и договорились. Благодаря точному расчету и твердости русскому представителю удалось добиться своего. Он знал, что Петру нужен мир с турками, но пошел на риск и решительно объявил, что Россия готова продолжать войну, и тогда турки уступили.
Любопытно, что, когда после конгресса Возницын вернулся в Вену, он получил новые инструкции Петра, в которых царь приказал согласиться на передачу днепровских городков Турции. Однако Возницын добился перемирия и без этой уступки, оставив тем самым в распоряжении русских дипломатов важный козырь на предстоящих переговорах по мирному трактату.
К сожалению, это всего лишь очень краткое описание миссии Прокофия Богдановича Возницына. Иначе она выглядит в детальном, обширном отчете о его деятельности на Карловицком конгрессе — «Статейном списке». Он оставил для архивов не сухой протокол заседаний, что стало принятым в современных дипломатических донесениях, а поистине художественное произведение, волнующее, передающее весь драматизм и эмоциональное напряжение его споров с иностранными партнерами. Непосредственности, искренности, душевного волнения, поразительной наблюдательности в этом «Статейном списке» побольше, чем в иных исторических романах. Он описывает свои злоключения просто, без всякой риторики, но тем ярче и убедительнее они отражают эпоху, людей, их страсти, мысли, иллюзии. Нее: от описания разоренного войной побережья Дуная до изложения яростных перепалок дипломатов,— дышит поразительной правдивостью и человечностью. На холодном берегу Дуная разыгралась реальная драма судеб народов и государств в форме упорной борьбы характеров, умов, нервов и даже чувства юмора. И все здесь перемешано с нарочитой наивностью и простодушием, характерными для того периода в раз витии дипломатического искусства. Когда турки, требуя вернуть Азов, ссылаются на пример дедушки Петра — царя Михаила, отдавшего им в 1642 году взятый казаками Азов, то Возницын не остается в долгу. С обезоруживающей простотой он в ответ потребовал отдать Керчь и даже Очаков, что потрясло турецких дипломатов. «Турские послы,— пишет Возницын,— то услышали, в великое изумление пришли и вдруг в образе своем переменились и, друг на друга поглядя, так красны стали, что больше того невозможно». И при всем том наш думный советник еще сохраняет чувство юмора. Так, в конце декабря, направляя своим иностранным коллегам-христианам поздравления с рождеством Христовым, он счел нужным заодно поздравить с праздником и турок-мусульман... Страсти разгораются так, что высокие послы ведут себя, как простые люди, бесхитростно раскрывая обыкновенную человеческую натуру. Даже англичанин лорд Пэджет, человек сдержанный, флегматичный, сохраняющий присутствие духа, узнав об отказе Возницына подчиниться унизительным требованиям, совершенно преображается: «Тогда злояростным устремлением, молчав и чернев, и краснев много, испустил свой яд аглинский посол и говорит: уж де это и незнамо что...» Возницын же спокоен: «Я, видя его наглость и делу поруху, говорил галанскому послу... чтоб он того унял».
Поистине, история пишется сквозь смех и слезы. Польский мосол Малаховский не имел даже лошадей и на конгресс явился пешком. Зато гонором он превосходил всех и ради захвата почетного места затеял драку с русскими, но московиты победили. Естественно, что в борьбе за «честь» поляку было не до дипломатии, и он мгновенно принял все самые невыгодные условия турок, но много времени отнял у себя и у других комичной борьбой за свое достоинство, что подробно описал Возницын в «Статейном списке».
При всем том Возницыну приходилось еще и терпеть всякие жестокие неудобства. Участники конгресса поселились на голом берегу Дуная в палатках, а наступала зима. «Здесь стоит стужа великая,— пишет Прокофий Богданович 5 ноября, — и дожди и грязь большая; в прошедших днях были ветры и бури великие, которыми не единократно палатки посорвало и деревьев переломало и многое передрало; а потом пришел снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем... Не стерпя той нужи, польский посол уехал... Только я до совершения дела, при помощи божией, с своего стану никуда не пойду». Приходилось опасаться и за жизнь, ибо по разоренной войной местности рыскали разбойничьи банды. На обратном пути в Вену австрийский дипломат был серьезно ранен, а четверо его людей убиты. «И же помощью божьей доехал от таковых безбедно, однако были от них опасны... Ехал степью с великою бедою и страхом три недели».
Но вот в конце концов в январе 1699 года перемирие заключено, и Возницын пишет Петру, подводя итог подробному отчету: «Я, сие покорно доношу и очень твоей государевой милости молю: помилуй грешного своего.., а лучше я сделать сего дела не умел...» В тех обстоятельствах лучше, пожалуй, сделать было и нельзя. В конце января 1699 года сообщение об окончании конгресса в Карловичах приходит в Москву, которая постепенно начинает становиться одним из немаловажных центров европейской дипломатии. Это сказывается уже в возрастании числа иностранных резидентов в русской столице. Здесь находятся: посол империи Гвариент, посланник Речи Посполитой Ян Копий, представитель польского короля генерал Карлович, посланник Дании Павел Гейнс, шведский поверенный Книппер, их свиты, другие официальные и тайные резиденты. Формируется нечто вроде постоянного дипломатического корпуса.
Правда, это вовсе не означало, что Петр решил пересадить на русскую почву европейское дипломатическое искусство, подобно кораблестроению, техническим и научным достижениям Европы. Напротив, если к этим вещам он проникся уважением, то непосредственное знакомство с дипломатической жизнью Европы вызвало у него откровенное презрение, что он и не скрывал. Многим из увиденного царь восхищался, по отнюдь не методами внешних сношений европейских дворов, особенно императорского в Вене. Весьма неприятные новости вынужден был сообщить в своих донесениях австрийский, или цесарский, посол Гвариент: «Несмотря на то что его царскому величеству и его бывшим в Вене министрам были оказаны великая честь и особенные ранее во всяком случае необыкновенные учтивости, тем не менее у вернувшихся московитов нельзя заметить ни малейшей благодарности, по, наоборот, с неудовольствием можно было узнать о всякого рода колкостях и насмешливых подражаниях относительно императорских министров и двора... Ни Лефорт, ни Головин не могут удержаться, чтобы не копировать презрительнейшим образом императорский двор в присутствии его царского величества».
Что касается отсутствия чувства «благодарности» у русских, то откуда ему было взяться, если они испытывали, и с полным на то основанием, только негодование по поводу предательства императора, самого низкого вероломства по отношению к России, жертвой которого как раз в это время оказался бедняга П. Б. Возницын? Можно только удивляться, что Петр с его непосредственностью нее же находил возможность соблюдать по отношению к цесарскому послу кое-какой декорум. Гвариент давно уже ждал аудиенции у царя, и 3 сентября она была ему дана.
Однако прежний живописный московский церемониал приема послов с построением войск и т. п. был отменен. Царь принял посла частным образом в доме Лефорта и даже не дал ему сказать пышную речь, полагавшуюся при вручении верительных грамот. Правда, Петр задал обычный вопрос о здоровье императора, но тут же рассмеялся и заметил, что сам виделся с императором позже посла. Словом, весь прежний громоздкий дипломатический протокол канул в прошлое. Как все бессмысленное и нелепое, он не вызывал у Петра ничего, кроме насмешек. На другой день посол Гвариент был на торжественном обеде в доме Лефорта и оказался свидетелем нового проявления презрения Петра к дипломатическому этикету. Когда гости садились за стол, то датский и польский посланники шумно заспорили между собой из-за более почетного места. Услышав эту перебранку, царь довольно отчетливо произнес слово «дураки». Секретарь австрийского посольства Корб записал в своем дневнике: «Это общепринятое у московитян слово, которым обозначается недостаток ума».
Впрочем, знаки холодности к некоторым дипломатам служили для Петра выражением его политики. Так, он явно чуждался польского посланника пана Бокия, считая настоящим представителем Польши генерала Карловича, присланного в Москву королем Августом II. Это и понятно, если учесть, что шляхетско-магнатские группировки Речи Посполитой не только не хотели тогда дружбы с Россией, но ориентировались на Австрию, Францию и Турцию. Поэтому приходилось вести переговоры о заключении союза с королем Августом. Естественным последствием этого и служило холодное отношение к посланнику Речи Посполитой, которого порой даже не приглашали на некоторые придворные церемонии.
Вообще Петра тогда явно раздражало несоответствие между пышным дипломатическим этикетом и сущностью дипломатии с ее систематическим обманом и пренебрежением к элементарным законам нравственности, соблюдавшимся в отношениях между обыкновенными людьми. Не случайно даже торжественной церемонии возвращения Великого посольства, состоявшейся 20 октября 1698 года, он придал шутовской характер. Многочисленная процессия направилась к князю-кесарю Ромодановскому и вручила ему верительные грамоты (неизвестно от кого!). В качестве подарка бутафорскому монарху преподнесли обезьяну.