ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 1023
Скачиваний: 1
вянские массы лучше поддавались модернизации и урбанизации, и их архаизм проявлял себя более опосредованно — через перетолковывание горизонтов построения коммунистического общества в обобщенном эсхатологическом славян-ско-общинном и сектантском, одновременно, ключе. В Республиках Северного Кавказа местное население было архаическим и традиционным в самом прямом и непосредственном смысле этого слова, и искусственный характер советской модернизации опирался на промежуточный пласт новой волны «советской русификации», где великороссийский элемент, и сам будучи модернизированным весьма поверхностно, служил, тем не менее, инструментом модернизации и «советизации» локальных обществ. Сами жители Северного Кавказа могли воспринимать эту «советскую волну» как продолжение процессов интеграции и ассимиляции, начатых еще в имперский период.
Чтобы бы лучше понять социологическую особенность современных элит обществ Северного Кавказа можно рассмотреть две параллельные схемы исторического процесса.
Вот так представлял себе картину социальной истории советский марксизм: архаическое общество — традиционное («феодальное») общество —буржуазное общество (национализм) — социалистическое общество (интернационализм).
Построение социалистического общества рассматривалась как фаза, следующая за капитализмом и, соответственно, периодом буржуазного национализма. Такой взгляд исходил из убежденности в том, что эпоха буржуазного национализма (для Северного Кавказа) в прошлом, а в настоящем идет строительство социалистического интернационального общества. Такой схемой и руководствовалась на уровне официального дискурса партийная верхушка СССР при строительстве кавказской политики.
Проблема здесь заключалась в том, что период установления на пространстве Северного Кавказа буржуазных национальных обществ в силу его отсутствия рассматривался как нечто эфемерное и развертывающееся в узких рамках между февралем и октябрем 1917 года с добавлением периода гражданской войны уст-новления большевистской власти на Северном Кавказе. То есть уже в 20-годы ХХ века «буржуазный национализм» и соответствующие ему этносоциологические явления помещались в «прошлом».
На самом деле, это было очевидной натяжкой, причем на Северном Кавказе ее очевидность была еще больше, чем на собственно русских территориях. На практике мы имели следующую схему:
— социалистическое общество (интернационализм) (верхний пласт, навязанный советской властью в общегосударственном масштабе, компартия, бюрократический аппарат, индустриализация — здесь ключевую роль играло русское население);
-
буржуазное общество (национализм) (чисто номинальное явление, сохранившееся в определении «территориально-национальных образованиях», но уже в снятом, социалистическом и интернационалистском контексте);
-
традиционное («феодальное») общество (представленное отчасти сохранившимися структурами местной знати, вписавшейся в партийный управленческий аппарат, отчасти духовными авторитетами и суфийскими братствами);
-
архаическое общество (жизненный уклад, обычаи и обряды, уходящие в глубокую древность — адат, кровно-родственные отношения, скотоводство, земледелия и ремесленничество).
Но здесь мы имеем дело с синхроническими одновременно существующими пластами. Сопоставление двух схем — номинальной и реальной — помогает понять многие несоответствия и экивоки советской национальной политики на Северном Кавказе.
Если на уровне официального дискурса в духе марксистского историцизма каждая последующая формация «снимается» последующей и , соответственно, считается «более не существующей», то на практике политическому руководству СССР приходилось иметь дело с такой социальной и этносоциальной структурой, где эмпирически существовало то, чего теоретически существовать не должно. Поэтому одноуровневый официальный анализ, выдержанный в духе социалистической риторики, классового подхода и интернационализма, накладывался на многоуровневую специфику реальных северо-кавказских обществ. Ключевую роль играл эфемерный и призрачный статус «национального» начала5.
В
соответствии с двумя схемами мы имели
в СССР на уровне официального дискурса
— северо-кавказские общества, вступившие
в фазу социалистического развития на
основах интернационализма, с такой же
интернациональной элитой, как и в других
областях СССР, но с учетом необходимости
завершить нацио-
Национальное
государственное образование предполагает
капитализм, индивидуальное гражданство,
индустриализацию и урбанизацию.
Поэтому-то республики и округа
Северного Кавказа и были названы
«национальными». Но эта презумпция
марксистского взгляда на общественную
историю противоречила фактам. Поэтому
онтология «национальности» в условиях
СССР была расплывчатой и нестрогой.
По умолчанию предполагалось, что этот
уровень позади, но в то же время, советская
модернизация выступала параллельно с
этим как инструмент искусственного
подтягивания северо-кавказских обществ
до общесоветского уровня, то завершала
те процессы «национального развития»,
которые не смог завершить капитализм
(так как его просто не было). Так
докапиталистическое общество
оказалось в контексте посткапиталистического,
что закономерно породило конфликт
интерпретаций.
нальное развитие, не законченное в условиях капитализма (чему препятствовала Империя), а на эмпирическом уровне сосуществовали одновременно несколько этносоциологических пластов — сверху дуумвират из представителей местного народа пролетарского происхождения (символ вклада большевизма в завершение национального развития) и из носителей общесоветского начала (часто русского или иных этносов, более вовлеченных в советскую модернизацию), сюда же были вкраплены представители местной знати и суфийских орденов, принявших Советскую Власть, ниже располагался слой агентов модернизации и индустриализации, преимущественно из славян, а еще ниже основное население, сохранявшее в значительной степени архаический уклад. Для того, чтобы не допустить превращения таких национальных образований в зачаток государственных структур советское руководство прибегало к следующим мерам:
-
создавало административно-территориальные образования из двух или нескольких слабо комплиментарных или просто отличающихся друг от друга этнических групп (Карачаево-Черкессия — с тюрками-карачаевцами и черкесами, Кабардино-Балкария, с тюрками-балкарцами и кабардинцами-адыгами), Чечено-Ингушетия на основе двух различных вайнахских этносов, полиэтнический Дагестан, индоевропейцы Южной Осетии и адыги Абхазии составе преимущественно картвельской Грузии и т.д.);
-
привлекало на эти территории целый пласт городских жителей из традиционно-русских областей;
-
поддерживало баланс власти между представителями вертикальной структуры КПСС общегосударственного уровня и местной бюрократии с тонким манипулированием традиционными властными и религиозными кланами.
Так за годы советской власти на Северном Кавказе сложились совершенно специфические общества с особой и уникальной моделью социальной стратификации, где элиты совмещали в себе и насильственное воплощение в жизнь нормативов марксистской ортодоксии (интернационализм, модернизация, индустриализация) и мощную инерцию выживания глубинных пластов традиционного общества — с их религиозными, суфийскими, клановыми, обрядовыми, кровнородственными и архаическими отношениями, социальными и экономическими практиками. В отличие от Союзных Республик национально-территориальные образования Северного- Кавказа считались менее самостоятельными и более зависимыми от России (как РСФРС). Хотя исторически для Российско Империи установление контроля над Северным Кавказом представляло собой гораздо более проблематичный этап, нежели присоединение территорий Южного Кавказа. Этносы именно Северного Кавказа, в силу своей архаичности, оказывали Империи более отчаянно и долговременное сопротивление.
В целом Северный Кавказ в период СССР представлял собой особую этносо-циологическую реальность6, которую можно определить как северо-кавказский археомодерн. Этот тип археомодерна отличался и от общесоветского археомо-дерна, и от археомодерна Союзных Республик, и от специфики этносоциологи-ческого устройства других, некавказских национально-территориальных образований.
Исключительными чертами именно северо-кавказского археомодерна были:
-
высокая насыщенность различными этническими группами,
-
низкий уровень индустриализации и сохранение сельско-хозяйственной ориентации, а также традиционных ремесел;
-
низкий уровень урбанизации;
-
распространение ислама преимущественно суфийского толка (за исключением осетин, в большинстве своем православных);
-
устойчивость кровно-родственных связей (типа чеченских тейпов);
-
сохранение значения положений адата (горского права, основанного на исламских законах с добавлением многих этнических элементов);
-
высокие показатели демографии.
Но эти эмпирические особенности обществ Северного Кавказа и их элит де факто не признавались, и составляли фигуру умолчания в структуре официального советского дискурса. Одно из свойств археомодерна в целом — не признавать наличие своего «архаического» уровня.
Социологическая структура северокавказских обществ в постсоветский период
Конец СССР означал качественное изменение в статусе национально-территориальных образований Северного Кавказа и, соответственно, в качественной структуре соответствующих обществ. В целом с этносоциологической точки зрения, это можно описать как конец советской версии археомодерна, что означало полный отказ от марксистского коммунистического дискурса, а вместе с ним и с претензиями на социализм и интернационализм. Параллельно рухнул СССР, и на месте Советских Республик появились соответствующие независимые национальные государства с капиталистическим укладом. Советский период модно было рассматривать как этап насильственной и мобилизационной модернизации, только лишь ведущий к капитализму и национальным государствам (национализму), а не следующий за ней (вопреки советской официальной доктрине). Буржуазный национализм стал основной идеологией всех постсоветских республик ССССР за одним единственным исключением — за исключением Российской Федерации. Российская Федерация сохранила полиэтнический уклад имперского
толка, но попыталась представить его как постнациональное гражданское общество либерального типа. Так появилось новое издание археомодерна — современное российское («демократическое»). Структура этого нового археомодер-на представляла собой новое противоречие: недонацинальное индустриальное общество с большим количеством традиционных, а местами даже архаических черт, объединенное по имперскому принципу вертикалью авторитарной власти, выдавалось за постнациональное постиндустриальное общество, копирующее нормативы современные постмодернистские западно-европейские и американские образцы ультралиберального социального уклада. Снова официальный дискурс был одним, а эмпирическая реальность совершенно иной. Это новое противоречие стало решающим для судьбы северо-кавказских обществ и, соответственно, структуры их элит.
На сей раз российские либералы, захватившие власть в 1991 году вместе с группой поддержки Бориса Ельцина, рассматривали «национализм» как «прошлое», но отождествив его с «сталинизмом» и «советским патриотизмом». Таким образом, заведомо демонизировалась сама русская национальная идея. Тактическим аргументом служило указание на полиэтнический характер российской государственности, что по мнению либералов, не позволяло обратиться к русской идее под угрозой распада России как государства. Вместо этого ставка была сделана на либеральный индивидуализм, идеологию прав человека и гражданское общество. В странах Запада переход от национальных обществ к либеральным гражданским режимам произошел в ходе постепенной эволюции в последние десятилетия ХХ века после многовековой истории кровавых национальных войн, конфликтов и таких эксцессивных форм как германский нацизм. Либеральные реформаторы в РФ провозгласили, что такое гражданское общество в России уже по сути построено в 1991 году и осталось его только усовершенствовать. Архео-модерн в остальных странах СНГ стал постепенно упраздняться через признание того, что в экономике развертывались капиталистические реформы, а политика стала строиться в национальном ключе. В России же археомодерн только усугубился на новом уровне: конфликт интерпретаций теперь заключался в постнациональной ориентации ультралиберальных элит на идеологию прав человека и фактическим преднациональным состоянием социальных структур и сохранением и даже укреплением многочисленных элементов традиционного общества (повышение фактора религии — Православия и ислама)7. Снова адекватное самосознание было блокировано. Элиты опять помещали «национализм», который только становился на повестку дня, в «прошлое», искусственно и активно демонизируя его — отсюда появился уничижительный термин «красно-коричневые».