ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.10.2023
Просмотров: 1630
Скачиваний: 20
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
(Гизен. 1996. С. 44-46).
Мало что изменил в осмыслении содержания и роли моральных ценностей в сфере международных отношений и методологический индивидуализм. С его позиций объяснение следует искать в качествах или взаимодействиях независимо существующих индивидов. Данное течение принимает в науке о международных отношениях форму рационализма (теория рационального выбора и теория игр, рассматривающие варианты логики поведения в условиях принуждения: дилемма заключенных, игра с нулевой суммой и т.п.). По признанию его сторонников, она в большинстве случаев деградирует в редукционистское объяснение идентичностеи и интересов, интерпретируя их на основе изучения поведения как реакции на внешние влияния (]Уепс11. 1987). Это означает, что методологический индивидуализм не в состоянии помочь при анализе проблем существа и регулятивной роли международной морали.
На рубеже 1980—1990-х гг. возникает новая разновидность методологического индивидуализма, так называемый деонтологический подход к проблеме. Он провозглашает основной сферой проявления и высшим критерием действенности индивидуальной морали в международных отношениях сферу нрав человека (подробнее о деонтологии см.: Алексеева. 2000. С. 136—167). «Деонтологическая этика, — подчеркивает К.-Г. Гизен, — признает действие нравственно справедливым, если оно отвечает нормам, которые нравственны сами по себе, независимо от их возможных последствий и соответствия общепризнанным ценностям существующей морали» {Гизен. 1996. С. 47). Главное в де-онтологическом подходе — рациональное обоснование ограничения объема абсолютных прав и обязанностей индивидов. Речь идет о поиске интерсубъективных основ высших этических критериев. Гизен называет два типа таких основ: принцип общегфизнанности,,возвращающий нас к кантовскому пониманию, и принцип всеобщности естественно-морального порядка, соответствующий этике естественного права (там же. Р. 48). Основное преимущество деонтологической этики ее сторонники видят в возможности установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида.
Однако деонтология не решает проблем гуманизации международных отношений. Во-первых, при всей своей внешней новизне, она достаточно тесно связана с тем, что М. Вебер называл «этикой убеждения», и, следовательно, уязвима перед упреками в недооценке возможных последствий основанных на ней политических действий
(Вебер. 1990. С. 694—705). Во-вторых, этика естественного права, лежащая в основе деонтологии, также уязвима: базируясь на предположении о неизменности не только человеческой природы, но и окружающей среды (как естественной, так и социальной), она допускает, в случае возникновения в этой среде новой ситуации, возможность трансформации моральных критериев, т.е. возможность морального релятивизма. Наконец, в-третьих, если считать, вслед за сторонниками деонто-логической этики, что главным ее преимуществом является возможность установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида (Гизен. 1996. С. 48), то трудно уйти от вопроса, кто и каким образом будет устанавливать эти пределы. Вероятно, частично это будут международные организации и существующие на основе совместно выработанной юрисдикции фундаментальные права и свободы человека. Однако в практике международных отношений последних лет сфера прав человека часто рассматривается не столько как область юрисдикции, сколько как область нравственного выбора, что порождает новые проблемы, связанные с коллизией права и морали.
Один из широко обсуждаемых вопросов международно-политической науки, связанный с ролью морали в сфере международных отношений, — это вопрос о гуманизации данной сферы. Сфера международных отношений ассоциируется с проникновением в нее ценностей и норм индивидуальной этики, с тенденцией подчинения международных акторов универсальным правилам поведения, вытекающим из общечеловеческой морали. Поэтому проблемы, связанные с возрастанием роли случайности в международных отношениях и парадоксом участия (которые были рассмотрены в гл. 8), выглядят еще более сложными в свете тех перемен, которые происходят в ценностных ориента-Циях личности. В наши дни наблюдается быстрое распространение феномена аномии — утраты индивидом какой-либо базы самоидентификации, потери общих нормативных и ценностных ориентиров. Проявлением этого феномена становятся все более многочисленные и разнообразные социальные девиации: рост преступности, неясность Жизненных целей, сознательное пренебрежение духовной ориентацией в пользу неумеренных материальных целей, а также связанные с этим социальный хаос и снижение предсказуемости политических процессов (Покровский. 1995. С. 50—51). Однако проблема морали в международных отношениях не ограничивается только аномией. Другими полюсами такого ограничения становятся
униномия — принадлежность к крайне узкой базе идентификации, лишающая индивида гибкости в его социальных отношениях, — и плюриномия — расплывчатая принадлежность к нескольким базам самоидентификации (Эрман. 1996. С. 62—63). Можно полностью согласиться с замечаниями Ж. Эр-мана о том, что «нашему времени свойственна ярко выраженная плюриномия, господствующая в условиях, в которых «новейший индивид отказывается от жесткой однолинейной принадлежности и стремится прожить несколько жизней, когда всемирный триумф капитализма, отрывающего культурную идентификацию от территориально-географической основы, порождает нечто вроде социальной шизофрении» (там же). Таким образом, демократизация международных отношений, проявляющаяся в росте свободы пересечения границ, либерализации международной торговли, различного рода обменов, влечет за собой множество таких парадоксов, которые не могла предвидеть марксистская концепция о «возрастании роли народных масс в истории» как выражении общественного прогресса. С другой стороны, указанные парадоксы свидетельствуют об упрощенности неолиберальной трактовки происходящих процессов, о чем более подробно будет сказано ниже.
Пока же отметим лишь то, что многообразие трактовок международной морали не позволяет дать окончательный ответ на вопрос о ее сущности и содержании ее регулятивной роли во взаимодействии субъектов мировой политики. Тем не менее это вовсе не лишает их значимости: каждая из множества трактовок обращает внимание на тот или иной аспект, раскрывает ту или иную сторону проблемы, обогащая ее видение. Кроме того, различные трактовки взаимно дополняют друг друга в том, что подводят к выводу, тривиальному лишь на первый взгляд, — о действительном наличии этических норм в международных отношениях.
Дефицит правил вовсе не свойствен международным отношениям, как пишут французские ученые Б. Бади и М.-К. Смуте (ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 114). Добавим, что значительная доля среди этих правил принадлежит моральным нормам, побуждающим, согласно Э. Дюркгейму, к добровольному подчинению социальному принуждению.
В то же время, как мы могли убедиться, эти нормы носят противоречивый характер. Поэтому, отвечая утвердительно на вопрос о существовании специфического рода морали — морали международных отношений, — мы сразу же сталкиваемся со следующим вопросом: каковы ее главные требования и претерпевают ли они изменения в эпоху глобализации.
3. Основные императивы международной морали в свете глобализации
Главные требования международной морали
При рассмотрении этого вопроса исходным является тезис о том, что моральные императивы определяются принципами международных отношений. Минимальный моральный императив международно-политического поведения требует от каждого государственного актора руководствоваться необходимостью сохранения других легитимных участников международных отношений, ибо это — то «минимальное добро, без которого все исчезнет» (ВгаШагй, ЩаНН.1988. Р. 103). Речь идет прежде всего о сохранении мира, так как именно в войне национальное высокомерие находит свое наиболее полное проявление, презрение к общечеловеческим нормам и правам других {Нортапп. 1981. Р. 55). Вместе с тем, как свидетельствует история человечества и современные события на мировой арене и, в частности, в постсоветском геополитическом пространстве, указанный императив не стал основой осознанного международно-политического поведения всех государственных деятелей. Теоретическое объяснение этому факту можно найти в стихийном следовании традиционному подходу к состоянию войны. В соответствии с ним, война не противоречит политике. Во-первых, потому что человек воспринимает свою принадлежность к политическому миру именно через борьбу с другими. А в межгосударственных отношениях война даже обеспечивает осуществление политики, является ее основным средством, поскольку она является условием выживания государств. Во-вторых, война не противоречит человеческой сущности, а даже придает смысл существованию человека, поскольку, когда он готов жертвовать собой, он способен осознать подлинное значение свободы. Отказ от войны, при таком подходе, равносилен отказу от свободы. А без свободы нет политической демократии. И, в-третьих, война не противоречит общечеловеческой морали: библейское «не убий» не относится к уничтожению вооруженного противника — представителя другого государства-нации — на поле брани (Тетег. 1991. Р. 61).
Однако современные реалии ядерно-космического века в корне меняют ситуацию. Учитывая новейшие средства вооружений, существование в мире многочисленных АЭС, огромного количества хранилищ горюче-смазочных материалов и потребляющих их механизмов и устройств, близкое к критическому состояние окружающей среды и т.п., нравственная оценка войны не может оставаться прежней. Изменился
И характер вооруженных конфликтов: сегодня они фактически лишены традиционного разделения фронта и тыла, а потому неизбежно сопровождаются несоразмерными жертвами и лишениями среди мирного населения. Так, число беженцев (главным образом, женщин, детей и стариков), которым удалось покинуть зону грузино-абхазского конфликта только организованным путем (при помощи российских военно-транспортных средств), достигло более 2 тыс. человек. Никто не подсчитывал соотношение жертв среди гражданского населения в вооруженных конфликтах на территории бывшего СССР, но есть все основания полагать что оно близко к соотношению жертв арабо-израильского конфликта, где 90% пострадавших приходится на мирное население (8атие1. Р. 207).
Вот почему усилия международных организаций, и прежде всего ООН, направлены не только на привлечение мирового общественного мнения к моральному осуждению войн и насилия, в международных отношениях, но и на организацию действенных мер по прекращению существующих и предотвращению новых вооруженных конфликтов. Задачи эти отличаются чрезвычайной сложностью, особенно учитывая неоднозначный, рискованный характер принимаемых мер, в том числе и с точки зрения неоднозначности их актуальных и потенциальных моральных оценок. Например, позиция руководства России по отношению к войне в Персидском заливе, и в особенности к ракетным ударам американской авиации по Багдаду, вызвала противоречивую реакцию со стороны различных политических сил как в самой стране, так и за ее пределами. При этом налет демагогичности в рассуждениях коммунистов и «патриотов» об аморальности российского правительства, поддержавшего «агрессию американского империализма» против суверенного государства, имевшую следствием гибель невинных людей из числа гражданского населения, не дает возможности решить саму проблему. Действительно ли главной целью администрации Дж. Буша была защита ростков нового — правового, следовательно, справедливого — международного порядка, предпосылки к сознательному созданию которого усилиями мирового сообщества появились с окончанием холодной войны? Или же в основе принятого решения лежал холодный расчет, связанный с геополитическими интересами США в этом регионе мира, наиболее богатом нефтью? Как увязать данное решение со взятой на себя Соединенными Штатами ролью основного поборника прав человека во всем мире? Ведь в рассматриваемом примере было нарушено основное из этих прав — право на жизнь множества ни в чем не повинных людей, ставших жертвами решения, принятого за тысячи миль от их дома. Следовало ли России, учитывая все эти вопросы, оказывать политическую поддержку действиям
Мало что изменил в осмыслении содержания и роли моральных ценностей в сфере международных отношений и методологический индивидуализм. С его позиций объяснение следует искать в качествах или взаимодействиях независимо существующих индивидов. Данное течение принимает в науке о международных отношениях форму рационализма (теория рационального выбора и теория игр, рассматривающие варианты логики поведения в условиях принуждения: дилемма заключенных, игра с нулевой суммой и т.п.). По признанию его сторонников, она в большинстве случаев деградирует в редукционистское объяснение идентичностеи и интересов, интерпретируя их на основе изучения поведения как реакции на внешние влияния (]Уепс11. 1987). Это означает, что методологический индивидуализм не в состоянии помочь при анализе проблем существа и регулятивной роли международной морали.
На рубеже 1980—1990-х гг. возникает новая разновидность методологического индивидуализма, так называемый деонтологический подход к проблеме. Он провозглашает основной сферой проявления и высшим критерием действенности индивидуальной морали в международных отношениях сферу нрав человека (подробнее о деонтологии см.: Алексеева. 2000. С. 136—167). «Деонтологическая этика, — подчеркивает К.-Г. Гизен, — признает действие нравственно справедливым, если оно отвечает нормам, которые нравственны сами по себе, независимо от их возможных последствий и соответствия общепризнанным ценностям существующей морали» {Гизен. 1996. С. 47). Главное в де-онтологическом подходе — рациональное обоснование ограничения объема абсолютных прав и обязанностей индивидов. Речь идет о поиске интерсубъективных основ высших этических критериев. Гизен называет два типа таких основ: принцип общегфизнанности,,возвращающий нас к кантовскому пониманию, и принцип всеобщности естественно-морального порядка, соответствующий этике естественного права (там же. Р. 48). Основное преимущество деонтологической этики ее сторонники видят в возможности установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида.
Однако деонтология не решает проблем гуманизации международных отношений. Во-первых, при всей своей внешней новизне, она достаточно тесно связана с тем, что М. Вебер называл «этикой убеждения», и, следовательно, уязвима перед упреками в недооценке возможных последствий основанных на ней политических действий
(Вебер. 1990. С. 694—705). Во-вторых, этика естественного права, лежащая в основе деонтологии, также уязвима: базируясь на предположении о неизменности не только человеческой природы, но и окружающей среды (как естественной, так и социальной), она допускает, в случае возникновения в этой среде новой ситуации, возможность трансформации моральных критериев, т.е. возможность морального релятивизма. Наконец, в-третьих, если считать, вслед за сторонниками деонто-логической этики, что главным ее преимуществом является возможность установления на ее основе жестких пределов для любого действия индивида или в отношении индивида (Гизен. 1996. С. 48), то трудно уйти от вопроса, кто и каким образом будет устанавливать эти пределы. Вероятно, частично это будут международные организации и существующие на основе совместно выработанной юрисдикции фундаментальные права и свободы человека. Однако в практике международных отношений последних лет сфера прав человека часто рассматривается не столько как область юрисдикции, сколько как область нравственного выбора, что порождает новые проблемы, связанные с коллизией права и морали.
Один из широко обсуждаемых вопросов международно-политической науки, связанный с ролью морали в сфере международных отношений, — это вопрос о гуманизации данной сферы. Сфера международных отношений ассоциируется с проникновением в нее ценностей и норм индивидуальной этики, с тенденцией подчинения международных акторов универсальным правилам поведения, вытекающим из общечеловеческой морали. Поэтому проблемы, связанные с возрастанием роли случайности в международных отношениях и парадоксом участия (которые были рассмотрены в гл. 8), выглядят еще более сложными в свете тех перемен, которые происходят в ценностных ориента-Циях личности. В наши дни наблюдается быстрое распространение феномена аномии — утраты индивидом какой-либо базы самоидентификации, потери общих нормативных и ценностных ориентиров. Проявлением этого феномена становятся все более многочисленные и разнообразные социальные девиации: рост преступности, неясность Жизненных целей, сознательное пренебрежение духовной ориентацией в пользу неумеренных материальных целей, а также связанные с этим социальный хаос и снижение предсказуемости политических процессов (Покровский. 1995. С. 50—51). Однако проблема морали в международных отношениях не ограничивается только аномией. Другими полюсами такого ограничения становятся
униномия — принадлежность к крайне узкой базе идентификации, лишающая индивида гибкости в его социальных отношениях, — и плюриномия — расплывчатая принадлежность к нескольким базам самоидентификации (Эрман. 1996. С. 62—63). Можно полностью согласиться с замечаниями Ж. Эр-мана о том, что «нашему времени свойственна ярко выраженная плюриномия, господствующая в условиях, в которых «новейший индивид отказывается от жесткой однолинейной принадлежности и стремится прожить несколько жизней, когда всемирный триумф капитализма, отрывающего культурную идентификацию от территориально-географической основы, порождает нечто вроде социальной шизофрении» (там же). Таким образом, демократизация международных отношений, проявляющаяся в росте свободы пересечения границ, либерализации международной торговли, различного рода обменов, влечет за собой множество таких парадоксов, которые не могла предвидеть марксистская концепция о «возрастании роли народных масс в истории» как выражении общественного прогресса. С другой стороны, указанные парадоксы свидетельствуют об упрощенности неолиберальной трактовки происходящих процессов, о чем более подробно будет сказано ниже.
Пока же отметим лишь то, что многообразие трактовок международной морали не позволяет дать окончательный ответ на вопрос о ее сущности и содержании ее регулятивной роли во взаимодействии субъектов мировой политики. Тем не менее это вовсе не лишает их значимости: каждая из множества трактовок обращает внимание на тот или иной аспект, раскрывает ту или иную сторону проблемы, обогащая ее видение. Кроме того, различные трактовки взаимно дополняют друг друга в том, что подводят к выводу, тривиальному лишь на первый взгляд, — о действительном наличии этических норм в международных отношениях.
Дефицит правил вовсе не свойствен международным отношениям, как пишут французские ученые Б. Бади и М.-К. Смуте (ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 114). Добавим, что значительная доля среди этих правил принадлежит моральным нормам, побуждающим, согласно Э. Дюркгейму, к добровольному подчинению социальному принуждению.
В то же время, как мы могли убедиться, эти нормы носят противоречивый характер. Поэтому, отвечая утвердительно на вопрос о существовании специфического рода морали — морали международных отношений, — мы сразу же сталкиваемся со следующим вопросом: каковы ее главные требования и претерпевают ли они изменения в эпоху глобализации.
3. Основные императивы международной морали в свете глобализации
Главные требования международной морали
При рассмотрении этого вопроса исходным является тезис о том, что моральные императивы определяются принципами международных отношений. Минимальный моральный императив международно-политического поведения требует от каждого государственного актора руководствоваться необходимостью сохранения других легитимных участников международных отношений, ибо это — то «минимальное добро, без которого все исчезнет» (ВгаШагй, ЩаНН.1988. Р. 103). Речь идет прежде всего о сохранении мира, так как именно в войне национальное высокомерие находит свое наиболее полное проявление, презрение к общечеловеческим нормам и правам других {Нортапп. 1981. Р. 55). Вместе с тем, как свидетельствует история человечества и современные события на мировой арене и, в частности, в постсоветском геополитическом пространстве, указанный императив не стал основой осознанного международно-политического поведения всех государственных деятелей. Теоретическое объяснение этому факту можно найти в стихийном следовании традиционному подходу к состоянию войны. В соответствии с ним, война не противоречит политике. Во-первых, потому что человек воспринимает свою принадлежность к политическому миру именно через борьбу с другими. А в межгосударственных отношениях война даже обеспечивает осуществление политики, является ее основным средством, поскольку она является условием выживания государств. Во-вторых, война не противоречит человеческой сущности, а даже придает смысл существованию человека, поскольку, когда он готов жертвовать собой, он способен осознать подлинное значение свободы. Отказ от войны, при таком подходе, равносилен отказу от свободы. А без свободы нет политической демократии. И, в-третьих, война не противоречит общечеловеческой морали: библейское «не убий» не относится к уничтожению вооруженного противника — представителя другого государства-нации — на поле брани (Тетег. 1991. Р. 61).
Однако современные реалии ядерно-космического века в корне меняют ситуацию. Учитывая новейшие средства вооружений, существование в мире многочисленных АЭС, огромного количества хранилищ горюче-смазочных материалов и потребляющих их механизмов и устройств, близкое к критическому состояние окружающей среды и т.п., нравственная оценка войны не может оставаться прежней. Изменился
И характер вооруженных конфликтов: сегодня они фактически лишены традиционного разделения фронта и тыла, а потому неизбежно сопровождаются несоразмерными жертвами и лишениями среди мирного населения. Так, число беженцев (главным образом, женщин, детей и стариков), которым удалось покинуть зону грузино-абхазского конфликта только организованным путем (при помощи российских военно-транспортных средств), достигло более 2 тыс. человек. Никто не подсчитывал соотношение жертв среди гражданского населения в вооруженных конфликтах на территории бывшего СССР, но есть все основания полагать что оно близко к соотношению жертв арабо-израильского конфликта, где 90% пострадавших приходится на мирное население (8атие1. Р. 207).
Вот почему усилия международных организаций, и прежде всего ООН, направлены не только на привлечение мирового общественного мнения к моральному осуждению войн и насилия, в международных отношениях, но и на организацию действенных мер по прекращению существующих и предотвращению новых вооруженных конфликтов. Задачи эти отличаются чрезвычайной сложностью, особенно учитывая неоднозначный, рискованный характер принимаемых мер, в том числе и с точки зрения неоднозначности их актуальных и потенциальных моральных оценок. Например, позиция руководства России по отношению к войне в Персидском заливе, и в особенности к ракетным ударам американской авиации по Багдаду, вызвала противоречивую реакцию со стороны различных политических сил как в самой стране, так и за ее пределами. При этом налет демагогичности в рассуждениях коммунистов и «патриотов» об аморальности российского правительства, поддержавшего «агрессию американского империализма» против суверенного государства, имевшую следствием гибель невинных людей из числа гражданского населения, не дает возможности решить саму проблему. Действительно ли главной целью администрации Дж. Буша была защита ростков нового — правового, следовательно, справедливого — международного порядка, предпосылки к сознательному созданию которого усилиями мирового сообщества появились с окончанием холодной войны? Или же в основе принятого решения лежал холодный расчет, связанный с геополитическими интересами США в этом регионе мира, наиболее богатом нефтью? Как увязать данное решение со взятой на себя Соединенными Штатами ролью основного поборника прав человека во всем мире? Ведь в рассматриваемом примере было нарушено основное из этих прав — право на жизнь множества ни в чем не повинных людей, ставших жертвами решения, принятого за тысячи миль от их дома. Следовало ли России, учитывая все эти вопросы, оказывать политическую поддержку действиям