ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 29.10.2023
Просмотров: 313
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
МЕРСЬЕ. А как же тогда быть с моралью?
ПЕЙН. Сначала вы выводите бога из морали, а потом мораль из бога!.. Что вы всё носитесь со своей моралью? Я вот не знаю, существуют ли зло и добро вообще, и тем не менее не вижу необходимости менять свое поведение. Я действую так, как того требует моя природа: что ей подходит, то для меня хорошо, и я это делаю; что ей претит, то для меня плохо, и я этого не делаю и возмущаюсь, когда оно встает мне поперек пути. Вы можете, как говорится, блюсти добродетель и бороться с так называемым пороком, но презирать из-за этого своих противников - жалкая роль!
ШОМЕТТ. Да, да, вот это верно!
ЭРО. О мудрый Анаксагор, можно ведь сказать и так: если бог - это все, то он должен быть в то же время и своей противоположностью, то есть совершенством и несовершенством, злом и добром, блаженством и страданием; правда, сумма тогда получится равной нулю, все взаимно сократится, и в итоге будет - ничто. Впрочем, тебе-то хорошо: ты можешь спокойно боготворить свою мадам Моморо, природа создала в ней шедевр, а у тебя в панталонах - четки для ночных бдений.
ШОМЕТТ. Благодарю вас, господа! (Уходит.)
ПЕЙН. Он еще не решился, но подождите - кончится тем, что он попросит сразу и соборовать его, и положить ногами к Мекке, и совершить над ним обряд обрезания. Он очень уж боится, что не испробует всех путей к спасению.
С т р а ж а вводит ДАНТОНА, ЛАКРУА, КАМИЛЛА и ФИЛИППО.
ЭРО (подбегает к Дантону и обнимает его). Доброе утро! То есть доброй ночи! Я уж не спрашиваю, как ты спал, - как ты будешь спать?
ДАНТОН. Ко сну надо отходить с улыбкой.
МЕРСЬЕ (Пейну). О, этот дог с крыльями голубки! Он злой гений революции; он дерзнул посягнуть на родную мать, но она оказалась сильнее его.
ПЕЙН. Его жизнь и его смерть - равно большое несчастье.
ЛАКРУА (Дантону). Я не думал, что они придут так скоро.
ДАНТОН. Я-то знал. Меня предупредили.
ЛАКРУА. И ничего не сказал?
ДАНТОН. А зачем? Умереть от удара - лучшая смерть. Или ты хотел бы сначала поболеть? А потом - я не думал, что они посмеют. (Эро.) Лучше лечь в землю, чем натирать мозоли, таскаясь по ней. Приятней использовать ее как подушку, а не как табуретку.
ЭРО. По крайней мере мы хоть не мозолистыми руками будем ласкать истлевшие ланиты красавицы Смерти.
КАМИЛЛ. Напрасно стараешься, Дантон! Высунь ты язык хоть до шеи - все равно тебе не слизать им смертный пот со лба... О Люсиль, Люсиль! Господи, что же это такое!
Заключенные окружают вновь прибывших.
ДАНТОН (Пейну). То, что вы сделали для блага своего отечества, я пытался сделать для своего. Мне повезло меньше - вот иду на эшафот. Ну что ж, спотыкаться не буду.
МЕРСЬЕ (Дантону). Это тебе за кровь двадцати двух депутатов. Ты захлебнешься ею.
ОДИН из ЗАКЛЮЧЕННЫХ (Эро.) Власть народа и власть разума - это же одно!
ДРУГОЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (Камиллу). Ну что, фонарный прокурор? Твои реформы в области уличного освещения не сделали жизнь во Франции светлее!
ТРЕТИЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Оставьте ого! Эти губы первыми произнесли слово "помилование". (Обнимает Камилла.)
Многие заключенные следуют его примеру.
ФИЛИППО. Мы - священники, молившиеся вместе с умирающими; мы заразились от них и умираем от той же чумы.
НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ. Удар, нанесенный нам, поразит и всех вас.
КАМИЛЛ, Господа, я глубоко сожалею, что все наши усилия были напрасны. Я иду на эшафот, потому что не сдержал слез над участью стольких несчастных.
КОМНАТА
ФУКЬЕ-ТЕНВИЛЬ, ЭРМАН.
ФУКЬЕ. Все готово?
ЭРМАН. Трудновато нам придется; если бы не Дантон, все было бы легче.
ФУКЬЕ. Пустим его первым.
ЭРМАН. Он загипнотизирует присяжных; он ведь пугало революции.
ФУКЬЕ. Главное - чтобы присяжные захотели.
ЭРМАН. Средство то у меня есть, но оно нарушит юридические нормы.
ФУКЬЕ. Давайте его!
ЭРМАН. Надо не выбирать присяжных по жребию, а подыскать надежных людей.
ФУКЬЕ. Сойдет!.. Разделаемся со всеми сразу. Подсудимых - девятнадцать. Мы ловко их перемешали - подбавили четырех спекулянтов, нескольких банкиров и иностранцев. Пикантное получилось меню. Народу только того и надо... Итак, надежные люди! Кто, например?
ЭРМАН. Леруа. Он глух и потому ничего не услышит из того, что обвиняемые будут говорить. Уж с ним-то Дантон может орать до хрипоты.
ФУКЬЕ. Очень хорошо. Дальше!
ЭРМАН. Вилат и Люмьер. Первый не вылезает из пивной, второй спит на ходу; оба открывают рот только для того, чтобы сказать "виновен"... У Жирара принцип - раз человек предстал перед трибуналом, он уже не должен ускользнуть. Реноден...
ФУКЬЕ. И этот тоже? Он же однажды помог выпутаться каким-то священникам...
ЭРМАН. Не беспокойся! На днях он явился ко мне и потребовал, чтобы всем осужденным перед казнью делали небольшое кровопускание - для острастки. Его раздражает, что они так вызывающе держатся.
ФУКЬЕ. Ах так! Прекрасно. Стало быть, я на тебя надеюсь.
ЭРМАН. Все будет сделано.
КОРИДОР В ТЮРЬМЕ КОНСЬЕРЖЕРИ
ЛАКРУА, ДАНТОН, МЕРСЬЕ и другие з а к л ю ч е н н ы е.
ЛАКРУА (одному из заключенных). Неужели этих несчастных так много и все в таком жалком состоянии?
ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. А вы до сих нор не догадывались по количеству гильотинных повозок, что Париж превращен в бойню?
МЕРСЬЕ. Ну что, Лакруа? Равенство косит все головы подряд, лавина революции неудержима, гильотина гарантирует нам республику! Галерка аплодирует, римляне потирают руки от удовольствия и не слышат, что каждая из этих фраз сопровождается предсмертным хрипом убиенных. Последуй те за своими лозунгами до конца, до того момента, когда они воплощаются в жизнь. Оглянитесь кругом - все это вы говорили. Все это - мимическое воплощение ваших слов. Эти несчастные, их палачи и гильотина - все это ваши ожившие речи. Вы построили свои системы, как Баязет свои пирамиды, - из человеческих голов.
ДАНТОН. Ты прав - человеческая плоть нынче самый ходовой материал для строительства. В этом проклятие нашего века. Мою плоть тоже скоро пустят в дело... Ровно год, как я создал Революционный трибунал. Я прошу за это прощения у бога и у людей; я не хотел допустить повторения сентябрьских убийств, я надеялся спасти невиновных, но эти медленные убийства со всеми их формальностями еще ужаснее, и они так же неотвратимы. Господа, я надеялся выпустить вас всех отсюда.
МЕРСЬЕ. О, выйти-то мы выйдем,
ДАНТОН. Теперь я с вами; один бог знает, чем все это кончится.
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТРИБУНАЛ
ЭРМАН (Дантону). Ваше имя гражданин?
ДАНТОН. Мое имя вам назовет революция, Я скоро обрету себе пристанище в небытии, а имя мое - в пантеоне истории.
ЭРМАН. Дантон, Конвент обвиняет вас в заговоре с Мирабо, Дюмурье, герцогом Орлеанским, жирондистами, интервентами и сторонниками Людовика Семнадцатого.
ДАНТОН. Мой голос, который я так часто поднимал в защиту народа, легко опровергнет эту клевету. Пусть появятся здесь ничтожные люди, обвиняющие меня, и я покрою их позором. Пусть придут сюда члены Комитетов, я буду отвечать только перед ними. Они нужны мне как обвинители и как свидетели. Пускай они покажутся. Впрочем, какое мне дело до вас и до вашего приговора? Я уже сказал: я найду себе скоро приют в небытии. Жизнь надоела мне, и пусть ее забирают. Я жажду избавиться от нее.
ЭРМАН. Дантон, дерзость - свидетельство вины. Невиновность хранит спокойствие.
ДАНТОН. Личная дерзость достойна порицания, но гражданское мужество, которое я так часто проявлял в сражениях за свободу, - высочайшая из добродетелей. Вот моя дерзость и мое мужество, и ими я пользуюсь здесь во благо республики и против моих жалких обвинителей. Как я могу сдержаться, когда на меня возводят низкую клевету?.. От такого революционера, как я, нельзя ждать хладнокровной защиты. Такие люди - надежда революции, и чело их осеняет гений свободы.
Аплодисменты в зале.
Меня обвиняют в том, что я состоял в заговоре с Мирабо, с Дюмурье, с герцогом Орлеанским, что я ползал у ног ничтожных тиранов; меня заставляют держать ответ перед непреклонной и неумолимой справедливостью... О жалкий Сен-Жюст, ты ответишь перед потомками за это преступление!
ЭРМАН. Я требую, чтобы вы отвечали спокойно! Вспомните Марата - он почтительно разговаривал со своими судьями.
ДАНТОН. Вы осмелились поднять руку на Дантона - так не удивляйтесь, что он поднялся перед вами во весь рост! Я задавлю вас весомостью своих деяний... Я этим не горжусь. Нами управляет рок, но только великие натуры способны быть его исполнителями.
Это я объявил на Марсовом поле войну монархии; это я нанес ей поражение десятого августа; я уничтожил ее двадцать первого января и бросил в лицо европейским монархам королевскую голову, как перчатку.
Снова аплодисменты.
(Берет обвинительный акт.) Когда я смотрю на этот позорный документ, я весь дрожу от гнева. Где они, то люди, которые якобы силой заставили Дантона в тот памятный день, десятого августа, выйти к народу? Кто эти необыкновенные люди, вдохнувшие в него энергию? Пусть покажутся мои обвинители! Я отвечаю за свои слова! Я разоблачу этих презренных негодяев и отшвырну их назад, в пустоту, из которой лучше бы они никогда не выползали!
ЭРМАН (звонит). Вы что, не слышите колокольчика?
ДАНТОН. Голос человека, защищающего свою честь и свою жизнь, перекричит твой колокольчик!.. Это я раззадорил в сентябре юную поросль нашей революции трупами умерщвленных аристократов. Это мой голос ковал оружие для народа из золота аристократов и богачей. Это мой голос гремел, как ураган, и погребал клевретов деспотизма под лавиной ружейных штыков! Бурные аплодисменты.
ЭРМАН. Дантон, вы охрипли, вы слишком волнуетесь. Вам надо отдохнуть, свою речь вы закончите в следующий раз... Заседание переносится.
ДАНТОН. Теперь вы знаете Дантона. Еще несколько часов - и вы сможете сказать: он почил в объятиях славы.
ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ. КАМЕРА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ДИЛЛОН, ЛАФЛОТТ, НАДЗИРАТЕЛЬ.
ДИЛЛОН. Болван, убери свой красный нос, светишь им мне прямо в глаза. Ха-ха-ха ха!
ЛАФЛОТТ. Молчал бы ты. Посмотри лучше на свою лысину - чистый фонарь. Ослепнуть можно. Ха-ха-ха!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Ха ха-ха-ха! Вы, господин, наверное, и прочесть при таком фонаре можете? (Показывает записку, которую держит в руке.)
ДИЛЛОН. Дай сюда!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Господин, у меня в карманах пусто.
ЛАФЛОТТ. А по штанам не видно - они прямо лопаются.
НАДЗИРАТЕЛЬ. То-то и оно - одни дырки сверкают. (Диллону.) Стыдно перед вашим сиятельством. Вы их подмаслите. А то при их тусклом свете вы ничего не разглядите.
ДИЛЛОН. На, грабитель! И убирайся! (Дает ему деньги.)
НАДЗИРАТЕЛЬ уходит.
(Читает.) "Дантон запугал трибунал, присяжные растерялись, публика начала роптать. Зал ломился от наплыва на рода. Вокруг Дворца правосудия собралась толпа и запрудила всю улицу. Достаточно было бы пригоршни денег, одной руки...". Гм! Гм! (Принимается шагать взад и вперед по камере, отпивая время от времени из бутылки.) Только бы выбраться на улицу хоть на секунду! Я не дам себя зарезать как барана. Выбраться бы на улицу!
ЛАФЛОТТ. Вот и выберемся скоро - на повозку.
ДИЛЛОН. Ты думаешь? Нет, до повозки еще останется несколько шагов. Этого достаточно, чтобы отметить каждый из них трупами децемвиров... Пора наконец честным людям поднять голову.
ЛАФЛОТТ (про себя). Тем лучше - легче будет ее снять. Давай, давай, старый осел, еще глоточка два - и я с тобой управлюсь.
ДИЛЛОН. Мерзавцы! Кончится тем, что эти идиоты сами себя гильотинируют. (Начинает почти бегать по камере.)
ЛАФЛОТТ (в сторону). Нет, когда своими руками вернешь себе жизнь, ее можно прямо-таки снова полюбить, как собственное чадо. Не часто так бывает - вступишь со случаем в кровосмесительную связь и станешь сам себе отцом. И отец и сын сразу. Везучий Эдип!
ДИЛЛОН. Трупами народ не накормишь. Женам Дантона и Камилла надо бросать в толпу банкноты. Они ей нужней, чем отрубленные головы.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Глаза я себе не вырву. Они мне еще пригодятся, чтобы оплакать остолопа генерала.
ДИЛЛОН. Поднять руку на Дантона! Кто же тогда в безопасности? Нет, страх должен их объединить.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Все равно ему крышка. Так почему бы мне не наступить на труп, чтобы выкарабкаться из могилы?
ДИЛЛОН. Только бы выйти на улицу! Людей я найду - старых солдат, жирондистов, аристократов. Мы взломаем тюрьмы. Договориться с заключенными мы сумеем.
ЛАФЛОТТ (в сторону). Ну да, конечно, подлостью помахивает. Ну и что? Мне даже интересно и это попробовать! Осточертело все одно и то же. А тут - угрызения совести, разнообразие! Свое дерьмо не пахнет. И к гильотине готовиться надоело - слишком долго ждать! В уме я раз двадцать к ней примерялся. Даже уже не щекотно - самый обыкновенный каюк.
ДИЛЛОН. Надо передать записку жене Дантона.
ЛАФЛОТТ (в сторону). И потом - смерти я не боюсь, а вот боль... Ведь это может быть больно, кто знает? Говорят, правда, что это - секунда какая-нибудь. Но у боли счет времени иной - она и секунду делит на шестьдесят частей. Нет! Боль - единственный грех, и страдание - единственный порок; останусь-ка я добродетельным.