Файл: Лекции по зарубежной литературе_Набоков В_2000 -512с.pdf

8 АНДРЕЙ БИТОВ

 же — книга. Полкило бумаги.

композитор — не может выступить ее читателем. Без

натяжки, читатель в литературе играет ту же роль, что и

исполнитель в музыке, с той принципиальной разницей,

что это не соборное действие

 а

индивидуальное исполнение наедине с самим собой, то

есть

 понимание.

Сочтем это положение читателя привилегией: Рихтер

для вас одного не сыграет. Как правило, читатель не умеет

потом донести свой восторг до собеседника (критики не

в счет). Есть плохая музыка и слабые исполнители, как

есть слабая литература и бездарные читатели. Всеобщая

грамотность тому не помеха. Если бы все умели читать

ноты, представляете, какая бы царила в мире какофония!

Доказав миру, что он великий композитор в ли-

тературе, он оказался и величайшим исполнителем ли-

тературы, присоединив ее таким образом к своему

творчеству. (Сочетание

 и в

музыке являющееся достаточно редким: либо-либо...)

Можно было бы лишь помечтать о таком учебнике,

который бы учил человека

 читать

 в этом заветном,

музыкальном, смысле слова.

Такой учебник перед вами.

Именно в лекциях об иностранной литературе сказа-

лось выше всего это редкое искусство чтения. В «Лек-

циях по русской литературе» Набоков — все же сам

часть ее: учит, преподает, размышляет, внушает, как

правило, невразумленному иностранцу. Он имеет всегда

в виду все тело русской литературы, рассуждая о той или

иной ее прекрасной части. Иностранную же литературу

в этой вот книге он подает как читательское исполнение

отдельных излюбленных им шедевров. Разница, воз-

можно, та же, как между сольной партией в оркестре и

сольным концертом маэстро.

Прочитав эти лекции, мне так захотелось перечитать

«Дон-Кихота»!

А также взять и прочесть (уже по нотам Набокова)

отчего-то пропущенных Джейн Остен и Стивенсона.

Может, я их пропустил, потому что не умел читать?..

22 сентября 1998 г.

Андрей Битов

ПРЕДИСЛОВИЕ

В

ладимир Владимирович Набоков родился в

 году

в Санкт-Петербурге в один день с Шекспиром.

Семья его — и аристократическая, и богатая — носила

фамилию, которая, возможно, происходит от того же

арабского корня, что и слово «набоб», и появилась на

Руси в XIV веке с татарским князьком Набок-мурзой.

С XVIII века Набоковы отличались на военном и госу-

дарственном поприщах. Дед нашего автора, Дмитрий

Николаевич, был министром юстиции при Александ-

ре II и Александре III; его сын Владимир Дмитриевич

отказался от многообещающей придворной карьеры

ради того, чтобы в качестве политика и журналиста

принять участие в безнадежной борьбе за конституци-

онную демократию в России. Воинственный и отваж-

ный либерал, в 1908 году просидевший три месяца в

тюрьме, он жил, не мучаясь предчувствиями, на широ-

кую ногу и держал два дома: городской, в фешене-

бельном районе, на Морской, построенный его отцом,

и загородное имение в Выре, которое принесла ему в

качестве приданого жена, происходившая из семьи

сибирских золотопромышленников Рукавишниковых.

Первому оставшемуся в живых ребенку, Владимиру,

по свидетельству младших детей, досталось особенно

много родительского внимания и любви. Он был не по

летам развит, энергичен, в раннем детстве часто болел,

но со временем окреп. Друг дома вспоминал потом

«тонкого, стройного мальчика, с выразительным по-

движным лицом и умными пытливыми глазами, свер-

кавшими насмешливыми искорками».

10 ДЖОН

В. Д. Набоков был изрядный англоман; детей учили

и английскому, и французскому. Его сын в своей ме-

муарной книге «Память, говори»

1

 утверждает: «Я на-

учился читать по-английски раньше, чем по-русски»; он

вспоминает «череду английских бонн и гувернанток» и

«бесконечную череду удобных, добротных изделий», ко-

торые «текли к нам из Английского Магазина на Не-

вском. Тут были и кексы, и нюхательные соли, и

покерные карты... и в цветную полоску спортивные

фланелевые пиджаки... и белые как тальк, с девствен-

ным пушком, теннисные мячи...» Из авторов, о которых

идет речь в этом томе, первым его знакомцем стал,

вероятно, Диккенс. «Мой отец был знатоком Диккенса

и одно время читал нам, детям, вслух большие куски из

Диккенса, — писал он спустя сорок лет Эдмунду Уил-

сону. — Может быть, это чтение вслух "Больших на-

дежд" — дождливыми вечерами, за городом... когда мне

было лет двенадцать или тринадцать, отбило у меня

охоту перечитывать его в дальнейшем». Именно Уил-

сон порекомендовал ему в 1950 году «Холодный дом».

О своем детском чтении Набоков вспоминал в интер-

вью, опубликованном в журнале «Плейбой». «В возрасте

между десятью и пятнадцатью годами в Санкт-Петер-

бурге я прочел, наверное, больше прозы и поэзии — на

английском, русском и французском, — чем за любой

другой пятилетний период жизни. Особенно я увлекался

Уэллсом, По, Браунингом, Китсом, Флобером, Верле-

ном, Рембо, Чеховым, Толстым и Александром Блоком.

На другом уровне моими героями были Скарлет Пим-

пернел, Филеас

 и Шерлок Холмс». Может быть,

этим «другим уровнем» и объясняется увлекательная

лекция о таком поздневикторианском, запеленутом в

туманы образчике готики, как стивенсоновская история

о Джекиле и Хайде, несколько неожиданно включенная

Набоковым в курс европейской классики.

Французская гувернантка, толстая Mademoiselle, по-

дробно описанная в мемуарах, поселилась у Набоковых,

когда Владимиру было шесть лет, и хотя «Госпожа

 Здесь и далее цитаты из кн.:

 Набоков В.В.

 Другие берега. — М.:

Книжная палата, 1989. (Русская версия книги «Память, говори».)

 Скарлет Пимпернел — герой одноименного романа английской

писательницы баронессы Э. Оркси (1865—1947). Филеас Фогг — герой

романа

 Верна (1828—1905) «Вокруг света в восемьдесят дней».

ПРЕДИСЛОВИЕ 11

Бовари» отсутствует в списке романов, которые она

читала вслух своим подопечным («Ее изящный голос

тек да тек, никогда не ослабевая, без единой замин-

ки») — «всех этих "Les Malheurs

 Sophie", "Les Petites

Filles Modeles", "Les Vacances"»

1

, — книга, безусловно,

имелась в семейной библиотеке. После бессмыслен-

ного убийства В. Д. Набокова на берлинской сцене в

1922 году «его однокашник, с которым он когда-то

совершил велосипедное путешествие по Шварцвальду,

прислал моей овдовевшей матери томик "Госпожи Бо-

вари", бывший при отце в то время, с надписью на

форзаце его рукой: "Непревзойденный перл француз-

ской литературы" — суждение это по-прежнему в силе».

В книге «Память, говори» Набоков рассказывает о том,

как читал запоем Майн Рида, ирландца, сочинителя

вестернов, и утверждает, что лорнет в руке одной из его

мучимых героинь «я впоследствии нашел у Эммы Бова-

ри, а потом его держала Анна Каренина, от которой он

перешел к Даме с собачкой и был ею потерян на

ялтинском молу». В каком возрасте он впервые приник

к флоберову классическому исследованию адюльтера?

Можно предположить, что весьма рано; «Войну и мир»

он прочел в одиннадцать лет «в Берлине, на оттоманке,

в обставленной тяжеловесным рококо квартире на При-

ватштрассе, глядевшей окнами на темный, сырой сад с

лиственницами и гномами, которые остались в книге

навсегда, как старая открытка».

Тогда же, в одиннадцать лет, Владимир, прежде обу-

чавшийся только дома, был записан в сравнительно

передовое Тенишевское училище, где его «обвиняли в

нежелании "приобщиться к среде", в надменном ще-

гольстве французскими и английскими выражениями

(которые попадали в мои русские сочинения только

потому, что я валял первое, что приходило на язык), в

категорическом отказе пользоваться отвратительно мок-

рым полотенцем и общим розовым мылом в умы-

вальной... и в том, что при драках я пользовался

по-английски наружными костяшками кулака, а не

нижней его стороной». Другой воспитанник Тенишев-

ского училища, Осип Мандельштам, называл тамошних

 «Сонины проказы», «Примерные девочки», «Каникулы»

 (фр.).

Примеч. В. Н. в книге «Другие берега».

12 ДЖОН АПДАЙК

учеников «маленькими аскетами, монахами в детском

своем монастыре». В изучении литературы упор делался

на средневековую Русь — византийское влияние, лето-

писи, — затем, углубленно, Пушкин и далее — Гоголь,

Лермонтов, Фет, Тургенев. Толстой и Достоевский в

программу не входили. Но по крайней мере один учи-

тель на юного Набокова повлиял: Владимир Гиппиус,

«тайный автор замечательных стихов»; в шестнадцать

лет Набоков напечатал книгу стихов, и Гиппиус «принес

как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно

его разнес при всеобщем, или почти всеобщем смехе.

Был он большой хищник, этот рыжебородый огненный

Школьное образование Набокова завершилось как

раз тогда, когда рухнул его мир. В 1919 году его семья

эмигрировала. «Условились, что брат и я поедем в

Кембридж, на стипендию, выделенную, скорее, в ком-

пенсацию за политические невзгоды, нежели за ин-

теллектуальные достоинства». Он изучал русскую и

французскую литературу, продолжая начатое в

 играл в футбол, писал стихи, ухаживал за

юными дамами и

 ни разу

 не посетил университетскую

библиотеку. Среди отрывочных воспоминаний об уни-

верситетских годах есть одно о том, как

 в мою

комнату П. М. с экземпляром "Улисса", только что

контрабандой доставленным из Парижа». В интервью

для журнала «Пэрис ревю» Набоков называет этого

однокашника — Питер Мрозовски — и признается, что

прочел книгу лишь пятнадцать лет спустя, с необык-

новенным удовольствием. В середине тридцатых годов,

в Париже, он несколько раз встречался с Джойсом.

А однажды Джойс присутствовал на его выступлении.

Набоков подменял внезапно заболевшего венгерского

романиста перед молчаливой и разношерстной аудито-

рией: «Источником незабываемого утешения был вид

Джойса, который сидел, скрестив руки и блестя очками,

в окружении венгерской футбольной команды». Еще

одна невыразительная встреча произошла в 1938 году,

когда они обедали с их общими приятелями Полом и

Люси Леон; из беседы Набокову не запомнилось ничего,

а его жена Вера вспоминала, что «Джойс спросил, из

чего составляется русский "мед", и все давали ему