Файл: 1. Русский романтизм история, основные течения, периодизация Романтизм.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.12.2023
Просмотров: 196
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
«Маленькими трагедиями». В основе их сюжетных коллизий лежат самые низменные человеческие страсти и тяжелейшие грехи, известные как семь смертных грехов. Это скупость, гордость, гнев, уныние («Скупой рыцарь»); зависть, гордость («Моцарт и Сальери»); блуд («Каменный гость»); объедение, блуд («Пир во время чумы»). Кроме того, «Пир во время чумы» перекликается и по содержанию, и по названию с семантикой библейского изречения Валтасаров пир – ‘веселье, легкомысленные развлечения во время какого-либо бедствия’.Такие художественные приёмы, как сравнение и гипербола, связанные с образом всемирного потопа, можно отметить в «Скупом рыцаре».
Пушкин также использует библейские сюжеты, образы и фразеологизмы в таких стихотворениях, как «От всенощной вечор идя домой…», «Десятая заповедь» (1821), «Подражание итальянскому» («Как с древа сорвался предатель-ученик…») (1836) и многие другие.
«Борис Годунов»
Одной из этих составляющих в «Борисе Годунове» является проблема покаяния, традиционно отмечавшаяся исследователями А.С. Пушкина, но как дополнительная, «привязанная» ко множеству других, то есть как одна из частных проблем «Бориса Годунова». Трагедийным для Пушкина был протекающий в сфере духа неразрешимый и неснимаемый конфликт, получающий только видимый исход, но, по существу своему, самим этим исходом подтверждаемый и возобновляемый. Этот конфликт лежит в сфере отношений человека с Божьим образом в себе, на нем неизгладимая печать драмы отпадения человека от Бога.
Библейские мотивы в поэме А.С.Пушкина «Медный всадник»
Сюжет Поэма «Медный всадник» рассказывает о трагической судьбе простого жителя Петербурга, потерявшего во время наводнения любимую девушку, а вместе с ней – все мечты и надежды на будущую жизнь. В поэме «Медный всадник» - два основных героя, которые определяют сплетённые между собой и сталкивающиеся идейно-тематические линии.
Изображение Всемирного потопа в Библии В Библии говорится, что видя человеческие грехи, Бог решил очистить на земле место для новой, лучшей породы людей. Среди всех был лишь один праведник – Ной (Ноах). Бог открыл ему, что намерен истребить всех обитателей земли всемирным потопом, и посоветовал: «Сделай себе большой деревянный корабль и сядь в него со своей семьёй. Помести там также по одной паре от каждой породы животных и собери запас пищи для прокормления всех в ковчеге». Ной так и поступил. Вскоре начался страшный потоп. 40 дней и 40 ночей шли беспрестанные дожди.
Вторая библейская заповедь «Не сотвори себе кумира и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши им Не делай себе идола, ни какого-либо изображения того, что на небе, вверху, и что на земле внизу, и что в водах под землей: не поклоняйся им и не служи им»
Образ Евгения – аллюзия на ветхозаветного Иова
Ветхозаветный иов Иов «был непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла», а по своему богатству «был знаменитее всех сынов Востока». У него было семь сыновей и три дочери, составлявшие счастливое семейство. Но Сатана перед лицом Бога стал утверждать, что Иов праведен и богобоязнен только благодаря своему земному счастью, с потерей которого исчезнет и всё его благочестие. В ответ Бог позволил Сатане испытать Иова всеми бедствиями земной жизни.
Образ Евгения в поэме «Медный всадник» В этом произведении, в образе Евгения реализуется мотив роптания на Бога и наказания за бунт, - это аллюзия на ветхозаветного Иова. Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело К решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..».
В повести «Станционный смотритель» так же присутствуют библейские мотивы. При описании комнаты Самсона Вырина, можно было увидеть картины, на которых была изображена история Блудного сына. О них писатель напоминает и акцентирует внимание не случайно. Ибо история его дочери Дуни очень схожа с историей Блудного сына. Девушка так же после долгих лет «блуда» возвращается к отцу.
Незадолго до смерти Пушкин написал предисловие к вышедшей в Петербурге книге итальянского автора Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека», в котором Александр Сергеевич высказывал своё отношение к Евангелию: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, – и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие» (Пушкин, 1958, т. 10, с. 470).
48. Поэмы М. Лермонтова
В литературном наследии Лермонтова поэмам принадлежит особое место. За двенадцать лет творческой жизни он написал полностью или частично (если считать незавершенные замыслы) около тридцати поэм, — интенсивность, кажется, беспрецедентная в истории русской литературы. Он сумел продолжить и утвердить художественные открытия Пушкина и во многом предопределил дальнейшие судьбы этого жанра в русской поэзии. Поэмы Лермонтова явились высшей точкой развития русской романтической поэмы послепушкинского периода.
Такие группы можно наметить уже в ранних поэмах. Одна из них — «кавказские поэмы» — «Каллы», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек». Другая связана с русским (редко — западноевропейским) Средневековьем: «Олег», «Последний сын вольности», «Исповедь», «Литвинка», «Боярин Орша». Различия между ними отнюдь не только тематические; они охватывают и проблематику, и поэтику. «Кавказские поэмы» — вариант романтической ориентальной поэмы. В них повествовательный элемент особенно силен; в рассказ свободно входят экзотические пейзажные описания, быт, этнография, фольклор. Здесь обрисовывается специфический национальный характер — характер «естественный», не связанный законами европейской цивилизации и потому свободный в проявлениях своих чувств. С другой стороны, Лермонтов стремится мотивировать его традициями и обычаями, среди которых не последнее место занимает обычай кровной мести; изгой, мститель получает таким образом некую социально-бытовую среду. Исторические поэмы — несколько иного характера. Их можно было бы (за единичными исключениями) назвать «северными» поэмами. Для них характерен эмоционально-символический «северный» пейзаж, подготовленный оссианической поэзией, сюжетная однолинейность, «вершинность», отсутствие лирических отступлений. Они в большей степени, нежели «кавказские поэмы», зависят от байронических образцов, — на это, между прочим, указывает и их стих: почти все они написаны типичным для байронической поэмы четырехстопным ямбом со сплошными мужскими рифмами.
Их центральный герой отнюдь не «естественный человек», напротив: это характер сумрачный и сдержанный, раздираемый скрытыми страстями, как Арсений в «Литвинке» или боярин Орша. Черты национально-культурной специфичности в этом герое не столь подчеркнуты, как в «кавказских» героях, — но некий абрис их все же прочерчивается: это тип «сурового славянина», тип «северный», а не «южный». В декабристской литературе, постоянно обращавшейся к истории Древней Руси как очагу народной свободы, он мог становиться представителем национального характера, — так происходит и у Лермонтова в «Последнем сыне вольности», поэме, возникающей на фоне лермонтовских стихов о древнерусской вольности («Новгород» и др.); как поэма, так и стихи явно отмечены воздействием декабристской гражданской поэзии. Ей принадлежит и сам герой — Вадим Новгородский, легендарный тираноборец, имя которого стало в литературе почти нарицательным.
В пределах обеих этих групп совершается эволюция тем, характеров и самого метода. В «Измаил-Бее» Лермонтов ставит в центре повествования сложный характер «европеизированного горца»; самый фон рассказа перестает быть только фоном: в лирических отступлениях возникают психологический экскурс, бытовая сцена, а иной раз социально-философское рассуждение. Все это разрушает типовую структуру лирической поэмы, где все элементы жестко подчинены выявлению драматической судьбы героя. Еще более интенсивно эволюционирует группа «исторических поэм». В ней нарастают черты национальной и культурно-исторической определенности характеров.
Говоря о лермонтовской эволюции, мы должны иметь в виду одну ее особенность, которая касается прежде всего поэм. Из поэмы в поэму у Лермонтова переходят типы, ситуации и даже фрагменты текста. Это явление иногда называют «самоповторениями», но это не само-повторения, а движение замысла: Лермонтов как бы пользуется ранее написанным как черновым материалом. Так, ранняя «Исповедь» содержит зерно поэмы «Мцыри», стихи из «Джюлио» переходят в «Литвинку», целые куски из «Литвинки» и самое имя героя (Арсений) — в «Боярина Оршу», фрагменты из «Орши» — в «Мцыри». Из всех этих поэм сам Лермонтов печатает только «Мцыри», который как бы завершает эволюцию ряда тем раннего творчества поэта. Переходным же этапом от «раннего» к «зрелому» Лермонтову оказывается «Боярин Орша».
При жизни Лермонтова были напечатаны только четыре его поэмы. В 1835 году в «Библиотеке для чтения» был без разрешения автора опубликован «Хаджи Абрек». В 1838 году в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» появилась «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», в том же году в «Современнике» — «Казначейша» с цензурными купюрами и изменениями. Наконец, в 1840 году в сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» появляется «Мцыри».
49. «Пиковая дама» А. Пушкина: смысл заглавия, семантика живого/неживого, одушевленного/неодушевленного
"Пиковая дама" означает тайную недоброжелательность» , — гласит общий эпиграф. Эту недоброжелательность проявляет по отношению к Германну графиня Томская, но прежде неё — сам создатель повести. Пиковая дама — символ кары, которая, согласно Пушкину, ждёт тех, кто меняет любовь на пошлость, высокое на низкое, кто предаёт таким образом лучшее в себе.
Это одно из самых новаторских для своего времени произведений поэта (всё творчество которого, впрочем, было новацией) . Любой исследователь, взявшись за эту повесть, столкнётся с некоторыми трудностями, которых избегнул бы в случае с вещью традиционной.
Виссарион Белинский в заключительной статье своей книги «Сочинения Александра Пушкина» уделил « Пиковой даме » всего один короткий абзац. Для критика это — «не повесть, а мастерской рассказ» , «анекдот» , ценный прежде всего тем, что главные герои «верно очерчены» . Итак, Белинский определил жанровую принадлежность произведения не так, как сам автор, и аргументировал свою точку зрения: «для повести содержание „ Пиковой дамы “ слишком исключительно и случайно». Признать правоту критика — значит согласиться с тем, что повесть (и, соответственно, другие, более крупные эпические жанры — роман, эпопея) должна изображать непременно «типические» события, т. е. события без элементов необычного, будь то мистика или фантастика. Сейчас, когда совершенно привычными, ни у кого не вызывающими мыслительной запинки, стали понятия «фантастическая повесть» , «мистический роман» или даже «роман ужасов» , такая позиция кажется абсолютно неверной. Да и во времена Белинского она была весьма уязвима: по ней выходит, например, что ни одна из повестей Гоголя, с содержанием «слишком исключительным и случайным» , повестью не является. Критик не принял в расчет то, что этот жанр (повесть) — разновидность эпоса и в самом своем зарождении не обошелся без фантастики, ведь изначальные его «предки» — не что иное, как сказка и легенда.
Итак, здесь мнение Белинского не стоит считать аксиомой. «Пиковая дама» с точки зрения жанровой принадлежности, безусловно, повесть. Но, разумеется, она необычна — в том же смысле, в каком необычны гоголевские творения, с которыми у творения пушкинского так много общего, что можно считать его своеобразной предтечей всего «петербургского цикла» Гоголя. Все эти повести — фантастические.
Итак, «эпиграфический ритм» « Пиковой дамы » таков: русское стихотворение — французские пошлости — русская проза. Каждый эпиграф, как некий камертон, настраивает читателя на нужный лад. О первом из них — «А в ненастные дни…» , сразу дающем задел всей повести, — уже было сказано выше. Французские банальности (превосходная подделка под штампы тогдашней светской переписки) как нельзя лучше подходят к главам, посвященным пошлым действиям Германна, маскирующего страсть к деньгам под любовную интригу и, между прочим, также занятого некоторое время лживой перепиской с Лизанькой. Когда же повесть приобретает фантастический оборот, в дело вступают краткие фразы на русском; их предельная ясность, по контрасту, делает еще кошмарнее то метафизическое возмездие, что постигло главного героя.
Пушкин также использует библейские сюжеты, образы и фразеологизмы в таких стихотворениях, как «От всенощной вечор идя домой…», «Десятая заповедь» (1821), «Подражание итальянскому» («Как с древа сорвался предатель-ученик…») (1836) и многие другие.
«Борис Годунов»
Одной из этих составляющих в «Борисе Годунове» является проблема покаяния, традиционно отмечавшаяся исследователями А.С. Пушкина, но как дополнительная, «привязанная» ко множеству других, то есть как одна из частных проблем «Бориса Годунова». Трагедийным для Пушкина был протекающий в сфере духа неразрешимый и неснимаемый конфликт, получающий только видимый исход, но, по существу своему, самим этим исходом подтверждаемый и возобновляемый. Этот конфликт лежит в сфере отношений человека с Божьим образом в себе, на нем неизгладимая печать драмы отпадения человека от Бога.
Библейские мотивы в поэме А.С.Пушкина «Медный всадник»
Сюжет Поэма «Медный всадник» рассказывает о трагической судьбе простого жителя Петербурга, потерявшего во время наводнения любимую девушку, а вместе с ней – все мечты и надежды на будущую жизнь. В поэме «Медный всадник» - два основных героя, которые определяют сплетённые между собой и сталкивающиеся идейно-тематические линии.
Изображение Всемирного потопа в Библии В Библии говорится, что видя человеческие грехи, Бог решил очистить на земле место для новой, лучшей породы людей. Среди всех был лишь один праведник – Ной (Ноах). Бог открыл ему, что намерен истребить всех обитателей земли всемирным потопом, и посоветовал: «Сделай себе большой деревянный корабль и сядь в него со своей семьёй. Помести там также по одной паре от каждой породы животных и собери запас пищи для прокормления всех в ковчеге». Ной так и поступил. Вскоре начался страшный потоп. 40 дней и 40 ночей шли беспрестанные дожди.
Вторая библейская заповедь «Не сотвори себе кумира и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши им Не делай себе идола, ни какого-либо изображения того, что на небе, вверху, и что на земле внизу, и что в водах под землей: не поклоняйся им и не служи им»
Образ Евгения – аллюзия на ветхозаветного Иова
Ветхозаветный иов Иов «был непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла», а по своему богатству «был знаменитее всех сынов Востока». У него было семь сыновей и три дочери, составлявшие счастливое семейство. Но Сатана перед лицом Бога стал утверждать, что Иов праведен и богобоязнен только благодаря своему земному счастью, с потерей которого исчезнет и всё его благочестие. В ответ Бог позволил Сатане испытать Иова всеми бедствиями земной жизни.
Образ Евгения в поэме «Медный всадник» В этом произведении, в образе Евгения реализуется мотив роптания на Бога и наказания за бунт, - это аллюзия на ветхозаветного Иова. Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело К решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..».
В повести «Станционный смотритель» так же присутствуют библейские мотивы. При описании комнаты Самсона Вырина, можно было увидеть картины, на которых была изображена история Блудного сына. О них писатель напоминает и акцентирует внимание не случайно. Ибо история его дочери Дуни очень схожа с историей Блудного сына. Девушка так же после долгих лет «блуда» возвращается к отцу.
Незадолго до смерти Пушкин написал предисловие к вышедшей в Петербурге книге итальянского автора Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека», в котором Александр Сергеевич высказывал своё отношение к Евангелию: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, – и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие» (Пушкин, 1958, т. 10, с. 470).
48. Поэмы М. Лермонтова
В литературном наследии Лермонтова поэмам принадлежит особое место. За двенадцать лет творческой жизни он написал полностью или частично (если считать незавершенные замыслы) около тридцати поэм, — интенсивность, кажется, беспрецедентная в истории русской литературы. Он сумел продолжить и утвердить художественные открытия Пушкина и во многом предопределил дальнейшие судьбы этого жанра в русской поэзии. Поэмы Лермонтова явились высшей точкой развития русской романтической поэмы послепушкинского периода.
Такие группы можно наметить уже в ранних поэмах. Одна из них — «кавказские поэмы» — «Каллы», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек». Другая связана с русским (редко — западноевропейским) Средневековьем: «Олег», «Последний сын вольности», «Исповедь», «Литвинка», «Боярин Орша». Различия между ними отнюдь не только тематические; они охватывают и проблематику, и поэтику. «Кавказские поэмы» — вариант романтической ориентальной поэмы. В них повествовательный элемент особенно силен; в рассказ свободно входят экзотические пейзажные описания, быт, этнография, фольклор. Здесь обрисовывается специфический национальный характер — характер «естественный», не связанный законами европейской цивилизации и потому свободный в проявлениях своих чувств. С другой стороны, Лермонтов стремится мотивировать его традициями и обычаями, среди которых не последнее место занимает обычай кровной мести; изгой, мститель получает таким образом некую социально-бытовую среду. Исторические поэмы — несколько иного характера. Их можно было бы (за единичными исключениями) назвать «северными» поэмами. Для них характерен эмоционально-символический «северный» пейзаж, подготовленный оссианической поэзией, сюжетная однолинейность, «вершинность», отсутствие лирических отступлений. Они в большей степени, нежели «кавказские поэмы», зависят от байронических образцов, — на это, между прочим, указывает и их стих: почти все они написаны типичным для байронической поэмы четырехстопным ямбом со сплошными мужскими рифмами.
Их центральный герой отнюдь не «естественный человек», напротив: это характер сумрачный и сдержанный, раздираемый скрытыми страстями, как Арсений в «Литвинке» или боярин Орша. Черты национально-культурной специфичности в этом герое не столь подчеркнуты, как в «кавказских» героях, — но некий абрис их все же прочерчивается: это тип «сурового славянина», тип «северный», а не «южный». В декабристской литературе, постоянно обращавшейся к истории Древней Руси как очагу народной свободы, он мог становиться представителем национального характера, — так происходит и у Лермонтова в «Последнем сыне вольности», поэме, возникающей на фоне лермонтовских стихов о древнерусской вольности («Новгород» и др.); как поэма, так и стихи явно отмечены воздействием декабристской гражданской поэзии. Ей принадлежит и сам герой — Вадим Новгородский, легендарный тираноборец, имя которого стало в литературе почти нарицательным.
В пределах обеих этих групп совершается эволюция тем, характеров и самого метода. В «Измаил-Бее» Лермонтов ставит в центре повествования сложный характер «европеизированного горца»; самый фон рассказа перестает быть только фоном: в лирических отступлениях возникают психологический экскурс, бытовая сцена, а иной раз социально-философское рассуждение. Все это разрушает типовую структуру лирической поэмы, где все элементы жестко подчинены выявлению драматической судьбы героя. Еще более интенсивно эволюционирует группа «исторических поэм». В ней нарастают черты национальной и культурно-исторической определенности характеров.
Говоря о лермонтовской эволюции, мы должны иметь в виду одну ее особенность, которая касается прежде всего поэм. Из поэмы в поэму у Лермонтова переходят типы, ситуации и даже фрагменты текста. Это явление иногда называют «самоповторениями», но это не само-повторения, а движение замысла: Лермонтов как бы пользуется ранее написанным как черновым материалом. Так, ранняя «Исповедь» содержит зерно поэмы «Мцыри», стихи из «Джюлио» переходят в «Литвинку», целые куски из «Литвинки» и самое имя героя (Арсений) — в «Боярина Оршу», фрагменты из «Орши» — в «Мцыри». Из всех этих поэм сам Лермонтов печатает только «Мцыри», который как бы завершает эволюцию ряда тем раннего творчества поэта. Переходным же этапом от «раннего» к «зрелому» Лермонтову оказывается «Боярин Орша».
При жизни Лермонтова были напечатаны только четыре его поэмы. В 1835 году в «Библиотеке для чтения» был без разрешения автора опубликован «Хаджи Абрек». В 1838 году в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» появилась «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», в том же году в «Современнике» — «Казначейша» с цензурными купюрами и изменениями. Наконец, в 1840 году в сборнике «Стихотворения М. Лермонтова» появляется «Мцыри».
49. «Пиковая дама» А. Пушкина: смысл заглавия, семантика живого/неживого, одушевленного/неодушевленного
"Пиковая дама" означает тайную недоброжелательность» , — гласит общий эпиграф. Эту недоброжелательность проявляет по отношению к Германну графиня Томская, но прежде неё — сам создатель повести. Пиковая дама — символ кары, которая, согласно Пушкину, ждёт тех, кто меняет любовь на пошлость, высокое на низкое, кто предаёт таким образом лучшее в себе.
Это одно из самых новаторских для своего времени произведений поэта (всё творчество которого, впрочем, было новацией) . Любой исследователь, взявшись за эту повесть, столкнётся с некоторыми трудностями, которых избегнул бы в случае с вещью традиционной.
Виссарион Белинский в заключительной статье своей книги «Сочинения Александра Пушкина» уделил « Пиковой даме » всего один короткий абзац. Для критика это — «не повесть, а мастерской рассказ» , «анекдот» , ценный прежде всего тем, что главные герои «верно очерчены» . Итак, Белинский определил жанровую принадлежность произведения не так, как сам автор, и аргументировал свою точку зрения: «для повести содержание „ Пиковой дамы “ слишком исключительно и случайно». Признать правоту критика — значит согласиться с тем, что повесть (и, соответственно, другие, более крупные эпические жанры — роман, эпопея) должна изображать непременно «типические» события, т. е. события без элементов необычного, будь то мистика или фантастика. Сейчас, когда совершенно привычными, ни у кого не вызывающими мыслительной запинки, стали понятия «фантастическая повесть» , «мистический роман» или даже «роман ужасов» , такая позиция кажется абсолютно неверной. Да и во времена Белинского она была весьма уязвима: по ней выходит, например, что ни одна из повестей Гоголя, с содержанием «слишком исключительным и случайным» , повестью не является. Критик не принял в расчет то, что этот жанр (повесть) — разновидность эпоса и в самом своем зарождении не обошелся без фантастики, ведь изначальные его «предки» — не что иное, как сказка и легенда.
Итак, здесь мнение Белинского не стоит считать аксиомой. «Пиковая дама» с точки зрения жанровой принадлежности, безусловно, повесть. Но, разумеется, она необычна — в том же смысле, в каком необычны гоголевские творения, с которыми у творения пушкинского так много общего, что можно считать его своеобразной предтечей всего «петербургского цикла» Гоголя. Все эти повести — фантастические.
Итак, «эпиграфический ритм» « Пиковой дамы » таков: русское стихотворение — французские пошлости — русская проза. Каждый эпиграф, как некий камертон, настраивает читателя на нужный лад. О первом из них — «А в ненастные дни…» , сразу дающем задел всей повести, — уже было сказано выше. Французские банальности (превосходная подделка под штампы тогдашней светской переписки) как нельзя лучше подходят к главам, посвященным пошлым действиям Германна, маскирующего страсть к деньгам под любовную интригу и, между прочим, также занятого некоторое время лживой перепиской с Лизанькой. Когда же повесть приобретает фантастический оборот, в дело вступают краткие фразы на русском; их предельная ясность, по контрасту, делает еще кошмарнее то метафизическое возмездие, что постигло главного героя.