Файл: Ливанова - Эпоха возрождения.doc

В некоторых произведениях Джезуальдо отчетливо ощутимы как бы две сферы образности: более экспрессивной, "темной", страстно-скорбной - и более светлой, динамичной, "объективной". Это отмечено и советскими исследователями. В мадригале, например, "Moro, lasso" ("Умираю, несчастный") противопоставление диатоники и хроматики символизирует образы жизни - и смерти (См.: Дубравская Т. Итальянский мадригал XVI века. - В кн.: Вопросы музыкальной формы, вып. 2, с. 91-93). Во многих случаях темы радости диатоничны и противопоставлены темам страдания с их хроматизмом (Приведя примеры из трех мадригалов Джезуальдо, другой исследователь утверждает: "Все темы радости [...] имеют единый музыкальный строй, выраженный в подвижном характере, ясном диатоническом кружеве имитаций, в единоладовости, консонантности, поступенности, обильной вокализации. Все темы страдания [...] также выдержаны в едином ключе: хроматические полутоновые интонации, ходы на уменьшенные и увеличенные интервалы - намеренно невокальные, подчас со скачками в пределах колючих септим и ион, остродиссонирующие аккорды, неприготовленные задержания, соединение далеких (3,5,6 знаков) гармоний" (Казарян Н. О мадригалах Джезуальдо. - В кн.: Из истории зарубежной музыки, вып. 4. М., 1980, с. 34)). Однако в этом противопоставлении образные силы, если можно так выразиться, совсем не равны, что нетрудно проследить на примерах многих мадригалов: "Moro, lasso", -"Che fai meco, mio cor misero e solo?", "Se tu fuggi", "Tu piangi о Filli mia", "Mille volte il di", "Resta di darmi noia". Светлые, объективные образные эпизоды по общему характеру и чертам стилистики не несут на себе отпечатка творческой личности Джезуальдо. Они традиционны для музыки мадригала его времени и могли бы встретиться как у Маренцио, так и у многих других композиторов. Именно потому, что они традиционны и нейтральны, как бы находятся на общем уровне,- они и способны по контрасту оттенить то, что необычно, индивидуально и ново у Джезуальдо.

В научной литературе особенности новой стилистики Джезуальдо обычно рассматриваются в связи с его гармонией. Советские исследователи, в частности, справедливо подчеркивают у него гармонизацию хроматической малосекундовой интонации и при этом - богатство вертикали (мажорные и минорные трезвучия, секстаккорды и квартсекстаккорды, септаккорды, неприготовленные диссонансы) (Дубравская Т. Цит. изд., с. 86). Поскольку объяснить принципы хроматизма Джезуальдо как систему, полностью связанную либо со старой модальностью, либо с новой, созревающей мажорно-минорной ладовостью, не удается - с легкой руки Стравинского постоянно утверждают, что новая гармония мадригалиста объяснима только логикой голосоведения. Уже цитированная выше Н. Казарян в другой работе утверждает: "В основе самых смелых аккордовых сочетаний Джезуальдо лежат лишь два принципа: строго параллельное голосоведение и хроматическое противодвижение во взаимодействии двух или трех голосов музыкальной ткани при опоре на терцовую (преимущественно трезвучную) вертикаль" (Казарян Н. О принципах хроматической гармонии Джезуальдо.- В кн. Историко-теоретические вопросы западноевропейской музыки. Сб. трудов (межвузовский), вып. 40, с. 105).

Однако стилистика Джезуальдо производит в целом иное впечатление, чем стилистика Маренцио, у которого тоже можно встретить и хроматизмы, и подготовленные голосоведением различные виды септаккордов - включая даже уменьшенный. Маренцио движется от диатоники к хроматике спокойно, последовательно, причем хроматизм не становится у него важнейшим выразительным средством, не определяет его творческую индивидуальность. Иное дело у Джезуальдо: хроматизм его был воспринят современниками и даже воспринимается нами как своего рода переворот в стилистике, связанный со вторжением новой образности в итальянский мадригал. Нова в принципе не только гармония Джезуальдо, но и его мелодия - тоже важнейшее выразительно-драматическое начало его мадригалов. Если исследование аккордов порой можно объяснить логикой голосоведения, то склад мелодии, всецело нарушающий эту традиционную логику, зависит от новых музыкально-поэтических задач, диктующих композитору то смело драматический возглас, то интонации страстной скорби или нежной томности увядания, то взрыв отчаяния, то мольбу о пощаде... Одной гармонии здесь мало: Джезуальдо остро индивидуализирует интонационный склад мелодии, столь непохожей у него на мелодическое развертывание, типичное для полифонии строгого стиля.

Он сообщает ей порой прерывистое дыхание - благодаря коротким паузам. Она движется напряженно, в высокой тесситуре, патетически выделяя пик кульминации (часто - ля второй октавы). Когда в мадригалах Джезуальдо возникают интонационно простые, с жанровым оттенком мелодические фразы, они по контрасту оттеняют меру новизны скорбной мелодики.

Разумеется, мелодика и гармония взаимодействуют в многоголосии Джезуальдо. Сплошь и рядом гармония окрашивает мелодию в неожиданные, странные тона, сообщает ей красочность, хрупкость, таинственность, неопределенность. И то и другое приобретает очень важное значение для композиции мадригала в целом, для его формообразования.

Джезуальдо не изобретает какой-либо особой формы в своих произведениях. Его мадригалы совсем невелики (чаще всего протяженностью от двадцати до тридцати тактов) и лишь в тех случаях, когда в них выделены две образные сферы (например, "Mille volte il di", "Tu piangi, о Filli mia"), они несколько расширяются в объеме. Музыка развертывается, следуя за смыслом поэтического текста и одновременно объединяясь интонационными связями, внутренне-вариационными приемами, имитациями (обычно не строгими). Как мы многократно убеждались, эти же приемы господствовали в полифонических мессах и мотетах строгого стиля.

Однако новый тематизм Джезуальдо неизбежно накладывает свой отпечаток и на общее впечатление от формы целого. В отличие от традиционной опоры старых полифонистов на канонизированные церковные напевы, мелодии популярных песен или собственный тематизм "нейтрального" характера (например, диатонический гексахорд или символические темы из немногих звуков в ровном движении), Джезуальдо стремится к наибольшей индивидуализации своего тематизма, как правило, начиная мадригалы то драматичными возгласами, то скорбными жалобами, всегда приметными, "эмоционально ударными", захватывающими внимание.

Очень большое значение придает композитор подходу к кульминации и ее достижению в важной точке формы и в зависимости от поэтической кульминации. Так, в мадригале "Ahi, gia mi discoloro" многократно, в порыве чувств берется верхнее соль (вторая октава) и лишь однажды, в 23-м такте достигается вершина - верхнее ля на возгласе "Moro, mia vita" ("Умираю, жизнь моя"). Степень образной напряженности, да еще и в пределах небольшой формы, у Джезуальдо совершенно иная, чем в крупных полифонических композициях строгого стиля. Все характерные для него слова - "Сладостная смерть", "Пощады! кричу я, плача", "Умираю, несчастный" и т. д.- выделяются и мелодически и гармонически необычными средствами. Вряд ли всегда эти гармонические смелости следует объяснять логикой голосоведения, так сказать, пересечением горизонталей. Джезуальдо, видимо, нередко искал неожиданную вертикаль, быть может даже - за инструментом. Обычно подчеркивается, что его мадригалы были впервые изданы в партитуре, тогда как другие многоголосные произведения выпускались еще в партиях. Не исключено, что Джезуальдо сам пожелал этого, стремясь следить при исполнении не только за линиями голосов, но и за цепью вертикалей, которые были для него очень дороги, как выразительные средства.

Далеко не всегда спокойны и окончания его мадригалов. Правда, в ряде случаев они завершаются умиротворением или просветлением, но отнюдь не на подъеме (например, со словами "Я умираю"). Часто напряжение длится до последнего созвучия.

Искусство Джезуальдо, как бы оно ни было индивидуально, прочно связано со своим временем. Оно мыслимо лишь после эпохи Ренессанса. Сила чувства, страсти, свобода их воплощения, смелое проявление личности в творениях - его ренессансные черты. Крайности индивидуализма, господствующая образность смертельной скорби, разочарования, увядания, отчаяния, томной меланхолии - приметы наступившего иного времени. В этом полном погружении в себя, в свою истерзанную душу, в этой жажде "сладостной смерти" есть уже нечто болезненное, ущербное. И хотя Джезуальдо во многом предсказал наиболее трагические образы и ситуации в операх XVII века (у Монтеверди и других крупнейших композиторов), художники следующих поколений не восприняли у него этой исключительности, этого пессимизма.

При жизни Джезуальдо итальянский мадригал, продолжая существование в "классическом" виде, уже одновременно перерождался в новые, лирические или драматические разновидности жанра. К концу XVI века, усилиями Джулио Каччини, Лудзаско Лудзаски и, возможно, Клаудио Монтеверди, в Италии уже создавались мадригалы для одного голоса с сопровождением инструмента или инструментов.

С одной стороны, в исполнительской практике стали известны случаи переложения многоголосных мадригалов для одного голоса с сопровождением, причем выдающийся певец или талантливая певица особо выделяли верхний голос, украшали его пассажами и фиоритурами по своим виртуозным возможностям. Это происходило, например - как известно из сообщений современников,- на придворных праздничных спектаклях и концертах во Флоренции, где выступала прекрасная певица Виттория Аркилеи и певец-композитор Джулио Каччини. Такое "превращение" вокального многоголосного произведения в новый вид музыкальной лирики было вполне естественным в ту пору, когда мадригал все более индивидуализировался и часто становился выражением сугубо личных чувств, как это было у Джезуальдо.

С другой стороны, интерес к сольному пению с инструментальным сопровождением был отнюдь не новым в среде просвещенных любителей музыки. В период высокого подъема полифонического искусства в определенных кругах общества предпочтение все же отдавалось сольному пению. На вопрос "какая музыка лучше всего?" Бальдассаре Кастильоне отвечал устами некоего мессера Федерико: "Прекрасной музыкой [...] кажется мне та, которая поется с листа уверенно и с хорошей манерой; но еще лучше пение под виолу, ибо в музыке соло, пожалуй, заключается прелесть; красивая мелодия и манера игры замечаются и слушаются с гораздо большим вниманием, ибо уши заняты лишь одним голосом; при этом легче примечается каждая малейшая ошибка, чего нет при пении совместном, где один помогает другому. Но приятнее всего мне кажется пение под виолу для декламации; это придает столько изящества и силы впечатления словам, что просто удивительно!" (Кастильоне. О придворном. - Цит. по кн.: Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения, с. 523-524). С тех пор как это было написано во втором десятилетии XVI века, в Италии (да и в других странах) очень широкое распространение получило пение под лютню. Композиторам-лютнистам, превосходным исполнителям на своем инструменте, принадлежит множество вокальных произведений с сопровождением лютни - частью на уже существовавшие в быту мелодии, частью же полностью созданные ими.

Таким образом, и внутренние процессы, происходившие в самом мадригале, и давние увлечения итальянского общества сольным пением подготовили частичное "перерождение" мадригала в чисто лирическое произведение для голоса соло с инструментальным сопоовождением.

Рано возникшие связи мадригала с театром, с праздничными придворными спектаклями не прерывались и в дальнейшем (даже поздние мадригалы Монтеверди отчасти предназначались для сценического воплощения). Но помимо участия в аллегорических представлениях, в спектаклях на античные мифологические или новые пасторальные сюжеты, мадригал, так сказать, повернул от гуманистической академии или придворной сцены в сторону итальянской комедии с элементами бытовой буффонады или даже типичной комедии дель арте: родилась мадригальная комедия. Наиболее значительные ее образцы созданы Орацио Веккн и Адриано Банкьери на исходе XVI века. "Амфипарнас" (то есть "Предгорье Парнаса", исполнение в Модене в 1594 году) Векки очень близок итальянской комедии дель арте. Выведенные здесь персонажи - простак Панталоне, надутый капитан Кордон, нежные влюбленные - ловкие слуги - по существу типичные маски этой комедии. Грубоватая и яркая буффонада, смелые шутки, смешение многих диалектов (кастильского, ломбардского, болонского, тосканского, еврейского и других), стремительный сценический темп, казалось бы, требуют и соответствующего музыкального оформления... Между тем, препирается ли Панталоне со своим слугой Педролином, высмеивает ли молодая Изабелла капитана Кордона, беседуют ли наедине юные влюбленные - всегда звучит многоголосная музыка, исполняемая вокальным ансамблем (или хором?). В начале пьесы разыгрывается небольшая комическая сценка: Педролин забрался на кухню и потихоньку угощается вином, Панталоне безуспешно зовет его. Вопросы Панталоне и ответы его слуги поручены группам хоровых голосов, слова же хозяина "А что ты делаешь на кухне?" передаются всем составом хора. Тем не менее многоголосная музыка по-своему сочетается с характеристиками персонажей и ситуациями.

Банкьери принадлежит несколько мадригальных комедий, среди которых наиболее известна "Старческое сумасбродство" (1598). По-видимому, этот жанр на первых порах имел успех. Делались попытки создать и пасторальную мадригальную комедию ("Верные влюбленные" Гаспаро Торелли, 1600). Однако с возникновением оперного искусства мадригальная комедия сперва отступила на второй план, а затем ее история оборвалась. У самого порога оперы соединение комедийного спектакля с многоголосной музыкой воспринималось многими современниками как остропротиворечивое, даже как, доказательство несовместимости полифонии с драматической формой. Однако своеобразный интерес мадригальные комедии все же представляли для своего времени, будучи связаны с любопытной эволюцией мадригала.