Падчерица. Он ходил за мной по пятам, дорогой улыбался, а когда я подходила к дому, махал мне ру­кой — вот так! Я отвечала ему сердитым взглядом. Ведь я даже не знала, кто он такой. Дома я рассказала обо всем маме. Видно, она сразу поняла, кто это.

Мать утвердительно кивает головой.

Несколько дней она не пускала меня в школу. Когда же я снова пошла, то увидела его у дверей — это было смешно, — он стоял с большим бумажным пакетом в ру­ках. Подойдя, он приласкал меня и вытащил из пакета большую соломенную шляпу, украшенную майскими ро­зочками, какие носят во Флоренции... Это был его по­дарок!

Директор. Но, сударыня, это же домашние вос­поминания, а не...

Сын (презрительно). Дешевая литература!

Отец. Какая там литература! Это сама жизнь, гос­подин директор!

Директор. Пусть жизнь! Но ведь на сцене такое не представишь!

Отец. Согласен. Это только еще предыстория! Я во­все не требую, чтобы вы ее изображали. С тех пор про­шло много времени. Как видите (показывает на Пад­черицу), она уже не та девочка с косами до пят...

Падчерица. ...и в панталончиках, торчащих из-под юбки!

Отец. Драма только сейчас начнется, господин ди­ректор! Драма невиданная, неслыханная, потрясающая!

Падчерица (прерывает его и гордо выступает вперед). Когда умер отец...

Отец (прерывает Падчерицу). ...наступила полная нищета! Они вернулись сюда, даже не известив меня. И все по ее глупости. (Показывает на Мать.) Правда, она и писать-то почти не умеет, но ведь могла же она попросить дочь или этого парнишку написать мне, что они терпят нужду!

Мать. А как я могла догадаться, господин дирек­тор, что им владеют такие благородные чувства?

Отец. В этом-то и заключалась твоя всегдашняя ошибка — ты никогда не умела угадывать истинные мои чувства!

Мать. После стольких лет разлуки и всего, что между нами произошло...

Отец. А разве я виноват, что этот достойный че­ловек увез вас куда-то к черту на рога? (Директору.) Там он, кажется, нашел какую-то работу. И понятно, что со временем — ведь я не видел их несколько лет — мой интерес к ним стал ослабевать. Драма, господин директор, разыгралась молниеносно и совершенно не­предвиденно, когда они вернулись... в тот день, когда я поддался влечению своей еще не угасшей плоти... Ах, какое это несчастье для одинокого мужчины, который не хочет идти на случайные связи... для мужчины, ко­торый еще не так стар, чтобы обходиться без женщин, и не так молод, чтобы гоняться за ними без стыда и за­зрения совести!.. Несчастье? Да что несчастье! Ужас, настоящий ужас! Ведь ни одна женщина уже не может подарить тебе свою любовь. Как только ты это понял — смирись... Но увы, господин директор, на людях-то мы все стараемся поддержать внешнее достоинство, а вот оставшись наедине с самим собой, охотно признаемся в самых сокровенных своих влечениях... Мы уступаем искушению... и как часто лишь для того, чтобы тут же, словно спохватившись, вновь напялить маску невозмути­мого достоинства, глухую, как надгробье, только бы по­хоронить под ней следы и самую память о своем позоре. Так поступают все! Но не всем хватает мужества при­знаться в этом!

---

Падчерица. А делать так всем хватает!

Отец. Всем без исключения! Но только тайком! Вот почему требуется столько мужества признаться в этом! Стоит кому-нибудь из нас признаться — и конец! Его сейчас же прозовут циником. И это несправедливо, гос­подин директор. Такой человек ничуть не хуже других; даже, наоборот, гораздо лучше, потому что он не боится выставить на общее обозрение свою сокровенную жи­вотную сущность, при виде которой люди жмурятся и стыдливо отводят глаза. Ну вроде как женщина, — впро­чем, вы сами знаете, как поступает женщина. Она смот­рит на вас призывно, словно поддразнивая... Как только вы сжали ее в своих объятиях, она закрывает глаза. Это и есть знак согласия, знак, который говорит муж­чине: «Я ничего не вижу, закрой и ты глаза!»

Падчерица. А когда женщина не закрывает глаза? Когда она не ощущает необходимости таиться от самой себя, когда, напротив, она смотрит сухими, неза­мутненными глазами и видит, как краснеет мужчина, который теряет голову, не испытывая при этом никакой любви? Ах, какая мерзость все эти ваши умствования, вся эта философия, которая обнажает скотское нутро и к тому же еще оправдывает!.. Противно слушать! Когда сама бываешь вынуждена «упростить» жизнь та­ким животным способом, растоптать все человеческое, что есть в тебе: свои чистые помыслы, чувства, идеалы, долг, стыдливость, целомудрие — ничто не вызывает большего отвращения, чем подобные излияния: все это крокодиловы слезы!

Директор. Вернемся к фактам, господа! Доволь­но рассуждений!

Отец. Правильно, господин директор. Но ведь фак­ты подобны мешкам — если они пусты, они не могут сто­ять. Чтобы факт стоял па ногах, нужно прежде всего напитать его разумом и чувствами, которые дали ему жизнь. Как мог я предполагать, что, вернувшись после смерти этого человека сюда, ей (показывает на Мать), чтобы прокормить семью, придется просить работу имен­но у этой самой... мадам Паче!

Падчерица. Ох и тонкая бестия эта мадам Па­че! Как будто обслуживает женщин высшего круга, но при этом выходит так, что клиентки сами работают на нее... О женщинах попроще я уж не говорю, на них она здорово наживается!

Мать. Поверьте, господин директор, мне даже на секунду в голову не приходило, что эта мегера дает мне работу только потому, что ей приглянулась моя дочь...

Падчерица. Бедная мама! Знаете, что делала ма­дам Паче, когда я приносила ей мамину работу? Она пе­ремеряла материал, говорила, что он испорчен, — и вычи­тала из маминых денег. Сами понимаете, расплачивать­ся приходилось мне, а бедняжка верила, будто жертвует собой ради меня и этих крошек, просиживая ночи на­пролет над платьями для мадам Паче!

---

Присутствующие на сцене актеры громко негодуют и делают возмущенные жесты.

Директор (нетерпеливо). И там-то в один прек­расный день вы встретили...

Падчерица (указывая на Отца). ...его! Еще бы, старый клиент! Вот посмотрите, какая это будет сцена! Потрясающая!

Отец. Приход ее матери...

Падчерица (перебивая, с ехидством), ...столь своевременный!

Отец (повышая голос до крика). Именно! По счастью, все разъяснилось вовремя! Я тут же забрал их всех к себе! Но представьте мое теперешнее положе­ние — я не могу ей даже в глаза смотреть, а она... са­ми видите, как она держится!

Падчерица. Поразительный тип! Неужели, гос­подин директор, можно после «того, что произошло», тре­бовать, чтобы я прикидывалась скромной, добродетель­ной девицей, воспитанной в согласии с его проклятыми идеями «простой здоровой морали»?

Отец. Для меня смысл всей этой драмы в том, что каждый из нас напрасно воображает себя «одним», не­изменно единым, цельным, в то время как в нас «сто», «тысяча» и больше видимостей... словом, столько, сколь­ко их в нас заложено. В каждом из нас сидит способ­ность с одним быть одним, с другим — другим! А при этом мы тешим себя иллюзией, что остаемся одними и теми же для всех, что сохраняем свое «единое нутро» во всех наших проявлениях! Совершеннейшая чепуха! Мы сами подчас ловим себя на том, как вдруг, в каком-то нашем акте, мы словно оказываемся подвешенными на крючок; и только тогда понимаем, что в этом акте выра­зилась отнюдь не вся наша суть и что было бы вопию­щей несправедливостью судить о нас лишь по нему... в этот момент нам кажется, будто нас выставили у по­зорного столба пожизненно, будто вся наша жизнь выразилась в одном этом мгновении! Теперь вам понятно коварство этой девицы? Она застала меня в месте, в ко­тором ей не следовало меня встречать, в виде, в каком я не должен был ей являться; и она хочет закрепить за мной образ, который мне несвойствен, образ, который принадлежал мне в отношениях с ней только мимолет­но, в позорную минуту моей жизни! Вот это-то, господа, я и переживаю особенно тяжело. И вы убедитесь в том, что именно это обстоятельство придаст нашей драме настоящий размах. Однако нужно выяснить положение и других персонажей, например его... (Показывает на Сына.)

Сын (брезгливо пожимая плечами). Оставь меня в покое, я-то тут при чем?

Отец. Как — при чем?

---

Сын. Ни при чем и не хочу быть при чем, потому что в вашей компании мне делать нечего!

Падчерица. Мы для него слишком грубы! Поду­маешь, возвышенное создание! Как вы могли заметить, господин директор, всякий раз, когда я взглядываю на него, он отводит глаза! Он ведь знает то зло, которое мне причинил.

Сын (посмотрев краем глаз на нее). Кто? Я?

Падчерица. Конечно, ты, а кто же еще? Кому я обязана, дорогой мой, тем, что оказалась на панели?

Актеры в ужасе вздрагивают.

Разве не из-за тебя нет у нас в доме ни согласия, ни даже обычной теплоты и доброжелательства? Мы все вы­глядим какими-то втирушами, которые самочинно ворва­лись в царство твоей «законности»! Мне бы хотелось, господин директор, чтобы вы поприсутствовали при ка­кой-нибудь сценке «с глазу на глаз» между мной и им! Он утверждает, будто всех в доме тираню я! Но именно его поведение заставило меня решиться! Иначе я не вошла бы в этот дом на правах хозяйки! Ведь у нас есть мать, его родная мать, с которой он не хочет счи­таться!

Сын (медленно выступая вперед). Против меня у них у всех хорошие карты, потому им так легко играть. Но представьте себе сына, который спокойно живет в отчем доме, как вдруг, в один прекрасный день, он ви­дит нахальную девицу, она спрашивает, где отец, ему ей нужно якобы сказать что-то важное; затем она загля­дывает все чаще и чаще, иногда с этой крошкой, нагло и двусмысленно разговаривает с отцом, вымогает у него деньги, словно отец должен ей эти деньги в силу каких-то обязательств...

Отец. Но у меня и в самом деле есть обязательст­ва: ведь это же ради твоей матери!

Сын. А что я об этом знаю? Когда я видел свою мать? Когда мне говорили о ней? И вдруг, однажды, она является с этой (показывает на Падчерицу) и вот с этим мальчиком и девочкой и мне говорят: «Поз­накомься, это твоя мать!» По ее манерам (снова по­казывает на Падчерицу) я сразу понял, что это за пти­ца и как она сумела втереться в дом... Ах, сударь, если б вы только знали, чего я натерпелся и что пришлось мне пережить! Такое можно услышать только на исповеди... Я сам себе боюсь в этом признаться! Сло­вом, судите сами, есть ли в этой драме для меня роль? Поверьте, господин директор, что я персонаж драматур­гически «нереализованный», и в этой компании мне приходится куда как туго. Пусть оставят меня в по­кое!

Отец. Как так? Нет уж, извини! Ты должен участ­вовать именно потому, что ты таков...

---

Сын (в отчаянии). Ты-то откуда знаешь, каков я есть? Когда ты мной занимался?

Отец. Согласен, согласен! Но разве для театра это не интересная ситуация? Например, как ты относишь­ся ко мне, к матери, которая вернулась и видит тебя почти впервые и сразу таким большим, не узнает тебя, но знает, что ты ее сын... (Указывает Директору паль­цем на Мать.) Смотрите, она плачет!

Падчерица (в ярости топает ногой). Как пос­ледняя дура!

Отец (показывает Директору на Падчерицу). Она его не выносит! (Продолжает о Сыне.) Он говорит, что в нашей драме не играет никакой роли, а на самом деле он-то и есть главная ее пружина! Взгляните на этого крошку, который так испуганно жмется к матери... Ведь это все из-за него! Быть может, самое тяжкое положе­ние именно у этого крошки! Он чувствует себя несчаст­нее всех нас; он чувствует смертельную обиду, что при­нят в этом доме лишь из сострадания... (Доверитель­ным тоном.) Поразительно похож на отца! Такой же униженный, как и он; слова не вымолвит...

Директор. Признаться, это не находка для вашей драмы. Вы не представляете, как чертовски мешают на сцене дети!

Отец. Этот не будет вам долго морочить голову! И эта девочка тоже. Она первая исчезнет со сцены...

Директор. Отлично! Уверяю вас, что все безум­но интересно! Чувствую, что здесь есть что-то от насто­ящей драмы!

Падчерица (вмешиваясь в разговор). Еще бы! С таким персонажем, как я!..

Отец (жестом прогоняя ее, взволнованный словами Директора). Тише, ты!

Директор (как бы не замечая этой сценки, про­должает). Очень все оригинально...

Отец. В высшей степени оригинально!

Директор. Однако у вас, должно быть, много му­жества, если вы так вот прямо решились явиться сюда на сцену...

Отец. Господин директор поймет и извинит нас: люди, подобные нам, рожденные для сцены...

Директор. Вы актеры-любители?

Отец. Нет, я просто говорю, что мы рождены для сцены, потому что...

Директор. Оставьте, вы же играли!

Отец. Да нет, сударь: лишь в той мере, в какой каждый из нас играет отведенную ему в жизни роль... или роль, которую ему отводят другие... Все дело в страсти, и, как всякая страсть — стоит ей воспламенить­ся, — она принимает театральный характер!..

Директор. Ну это бог с ним! Однако я полагаю, вы поймете, что без автора... Послушайте, я могу вас на­править к...

---

Смотрите также файлы

• Метерлинк Морис - Слепые.doc

• Метерлинк Морис - Синяя птица.doc

• Ионеско Эжен - Лысая певица.doc

• Ибсен Генрик - Кукольный дом.doc

• Брехт Бертольт - Трехгрошовая опера.doc