Файл: МИНЕРАЛОВ.docx

Подобным образом введение верлибра оживило польскую, словацкую и чешскую рифму.

Рифма по-новому зазвучала на фоне свободного стиха других поэтов, например, у великого поляка Константы Ильдефонса Галчиньского. Его «Ballada ślubna I» («Свадебная баллада I», 1930) — весьма яркий образец рифмованного стиха.

Здесь описывается свадьба лирического героя, на которую он нанял экзотического кучера со старой каретой, по поводу чего потешалась вся улица; упряжь была украшена розами и белыми лентами... С этой картины начинается стихотворение:

Gdyby nie te guziki, byłby zwyczajny kum

rękami jak dębczaki i z nosem jak dzwonnica,

orałby czarne pole. A teraz gwar i szum: —

Stangret! Wariat w cylindrze! — piszczy, tańczy ulica.

Gdyby nie uprząż w różach i ta przez rzęsy biel,

pomyśleć teraz można, że ot, stara kareta,

szaleństwo muzealne, a w karecie poeta —

ach, gdyby nie te róże, czapraki i ta biel!

Dzwonnica — колокольня, по-русски ее иногда называют «звонницей», но в говорах. Поэт сказал, что у кучера нос, как dzwonnica, и срифмовал ее с «ulica» — ударение в этом слове по законам польского языка на предпоследнем слоге (то есть совсем не такое, как в русском «улица»). Сравнение носа с колокольней означает здесь только лишь то, что у кучера резкие выразительные черты лица, потому при переводе буквализм будет не обязателен. Улица или переулок (слово с ударением как раз на требуемом предпоследнем слоге) — тем более не принципиально. В итоге по-русски приведенные первые два двустишия могут зазвучать так:

Если б не эти пуговицы — был бы простецкий кум,

ручищи, что дубинки, и что колокольни, скулы,

пахал бы черное поле. А нынче — гомон и шум:

«Кучер! Свихнулся! В цилиндре!» — пляшет, пищит переулок.

Если б не упряжь в розах да не этот на розовом шелк,

могли бы теперь подумать при виде старой кареты,

что выкатил из музея, что, вот, шалеют поэты, —

ах, если б не эти розы и не сбруя, увитая в шелк!

Далее стихотворение Галчиньского продолжают и заканчивают еще три строфы:

О, gdyby nie ta gwiazda, która upadła w zmierzch,

powiedzieć mógłby człowiek, że się to przyśniło;

nagły zakręt w aleję złotą i pochyłą,

gdzie anioły kamienne posfruwały z wież.

A gdyby nie ten wianek i welon ten, i mirt,

i księżyc twojej twarzy mały, zawstydzony,

mygłbym przecie pomyśleć, żem jest narzeczony,

a tyś jest narzeczona i że to jeszcze flirt.

A może rzeczywiście wszystko się nam przyśniło:

stangret, kareta, wieczór, mój frak i twój tren,

i nasze życie twarde i słodkie jak sen.

Nie byłoby małżeństwa, gdyby nie nasza miłość.

С минимальными языковыми трансформациями (которые связаны с необходимостью преодолеть различия польской и русской языковой «фактуры», сохранив при этом целостность образно-художественного мира поэта) эти последующие строфы могут быть переданы в русском переводе так:

О, если б звезда не погибла, не канула в темноту

поведать могли бы люди, что все нам просто приснилось:

въезд в золотую аллею, где под уклон покатились,

и где каменные ангелы внезапно вспорхнули с тумб.

А если б не это девство и эта вуаль и мирт,

и маленький полумесяц — твой профиль робкий, стесненный, —

я мог бы все же подумать, что я еще нареченный,

а ты моя невеста, и что это еще флирт.

А может, и в самом деле все мы вообразили:

кучер, карета, вечер, мой фрак и твой трен,

и наша ночь — бессонная, как соловьиная трель.

Не было бы этой баллады, если б мы не любили220.

Родство двух славянских языков, русского и польского, сходство самих наших поэтических традиций (на протяжении XIX в. шедших параллельно, что хорошо заметно, о чем уже упоминалось, по Пушкину и Мицкевичу) позволяют при художественном переводе польской поэзии сохранять весьма тесную близость в речевых оборотах и даже словах, хотя буквализм, в художественном переводе часто нежелателен. Как точно и выразительно написал когда-то в XVIII в. А.П. Сумароков, «Что очень хорошо на языке французском, То может в точности быть скаредно на русском» (эпистола «О русском языке»).

Что до рифмы, нет необходимости доказывать то, как мастерски она применена здесь поэтом и как уместно ее присутствие в этом лирическом стихотворении. Со времен К.И. Галчиньского и до наших дней рифма снова полноправно живет в поэзии западных славян.

Крупнейшие филологи-слависты

В славянских странах на протяжении веков многократно появлялись филологи-слависты, научная значимость деятельности которых делает само их наследие выдающимися фактами истории славянской культуры. Среди этих ученых были и научные гении (например, М.В. Ломоносов, А.А. Потебня и др.).

Выше упоминалось о таком талантливом человеке, как хорватский филолог с энциклопедическими познаниями Юрий Крижанич (Krizanic) (ок. 1618—1683), работавший в разных странах, в том числе с 1659 г. и на Руси (в 1661 г. по неустановленной причине был сослан в Тобольск, где, впрочем, получал от правительства удивительно высокое для ссыльного содержание). В 1676 г. Крижанич был возвращен из Тобольска и затем покинул Россию. Горячий и эмоциональный борец за общеславянское единство, упорный разработчик общего для славян языка (на котором он сам писал свои сочинения), Ю. Крижанич был одним из самых интересных и человечески симпатичных деятелей славянского мира.

В XVIII в. славянская проблематика оказалась в центре внимания крупнейших русских филологов.

Василий Кириллович Тредиаковский (1703—1769) — сын астраханского священника, академик-филолог, полиглот, выдающийся переводчик и яркий поэт. Книга Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) на века определила пути развития русского стихосложения (поэты до сих пор пользуются, например, русским хореем, разработанным Тредиаковским). В его многогранной деятельности нашлось место и славистике в узком смысле (работы «Разговор между чужестранным человеком и российским об ортографии старинной и новой и о всем, что принадлежит к сей материи», «Три разсуждения о трех главнейших древностях российских: А именно I. О перьвенстве словенскаго языка пред тевтоническим. II. О первоначалии россов. III. О варягах руссах, и др.).

Современником Тредиаковского был великий русский ученый и крупный поэт академик Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765), сын государственного крестьянина-помора. Автор двух риторик и первой опубликованной в России русской грамматики, Ломоносов написал еще целый ряд работ по русской филологии и славистике. Среди них можно указать на «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1757). Теория трех стилей, которой посвящена данная работа, известна с античных времен, и Ломоносов, разумеется, не был ее создателем. Эта теория излагается Аристотелем, Цицероном, Горацием и рядом других древних авторов; на русской почве она впервые была изложена в «Риторике» Макария (1617), затем в «Риторике» Феофана Прокоповича (1706). Так, Феофан в «Риторике», написанной по-латыни, выделяет «stylus sublimus» (высокий стиль), «stylus medius» (средний стиль) и «stylus infimus» (низкий стиль).

Ломоносов оригинально, находчиво и предельно конкретно применил эту теорию к языку русской литературы XVIII в. В этом его огромная заслуга. В частности, Ломоносов указал на то, что отличным источником слов и оборотов «высокого штиля» в современной ему отечественной литературе должны служить церковнославянизмы.

М.В. Ломоносов одним из первых последовательно и систематически применял сравнительно-исторический метод в филологии. Его грамматика обусловила направление развития русской грамматической мысли вплоть до первой четверти XIX в.

Йозеф Добровский (1753—1829) — крупный деятель чешского Просвещения, создавший грамматическое описание чешского языка, разработавший основы современного ему чешского стихосложения. Считал кириллицу, а не глаголицу тем алфавитом, который был разработан Константином.

Александр Христофорович Востоков (1781—1864) — академик-филолог и поэт, глубокий исследователь старославянского языка, в котором он обнаружил носовые гласные, передаваемые на письме «юсами». Стиховед, грамматист, автор «Русской грамматики» (1831).

Вук Стефанович Караджич (Вук Стефановић Караџић) (1787—1864) — сербский просветитель, реформатор национального литературного языка и сербского правописания (по фонетическому принципу). Был филологом-самоучкой и обладал поразительной лингвистической интуицией.

Павел Йозеф Шафарик (1795—1861) — словак по национальности, сын пастора-евангелиста. Учился в Йене. Вместе с историком Франтишеком Палацким Шафарик опубликовал книгу «Начатки чешского стихотворства, особенно просодии» (1818). Был директором гимназии в сербском Новом Саде, затем поселился в Праге. Важнейший труд Шафарика — «Славянские древности» (1837), сразу по горячим следам переведенный на русский язык.

Владимир Иванович Даль (1801—1872) — блестящий филолог-самоучка, составитель собрания пословиц «Пословицы русского народа» и знаменитого толкового «Словаря живого великорусского языка». Обе вышеназванные книги по сей день являются бесценными произведениями русской духовной культуры.

Академик Измаил Иванович Срезневский (1812—1880) оставил обширное научное наследие (около 400 работ). Особенно важен его труд по исторической грамматике «Мысли об истории русского языка». Среди творческих замыслов Срезневского, безусловно, центральное место принадлежит многотомному словарю древнерусского языка. Завершить этот труд Срезневский не успел, и он был издан посмертно под названием «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам». Неоднократно переизданный в XX в. словарь Срезневского поныне сохраняет огромное значение для филологии и, по сути, не имеет аналогов.

Академик Яков Карлович Грот (1812—1893) был крупнейшим исследователем творчества Г.Р. Державина, и при этом автором выдающихся трудов по русской грамматике, орфографии и пунктуации. Предложенные им нормы русского правописания действовали много десятилетий вплоть до послереволюционной орфографической реформы 1918 г.

Академик Федор Иванович Буслаев (1818—1897) был одним из культурнейших людей своего времени, полиглотом. Будучи филологом, исследователем языка, фольклора и литературы, он был также крупным историком и теоретиком живописи. В 1838 г. он окончил словесное отделение философского факультета Московского университета. Став после этого простым гимназическим учителем, написал первые статьи о русском языке и его преподавании. Перейдя на должность домашнего учителя в аристократическую семью и уехав с ней на два года за границу, Ф.И. Буслаев пребывание в Германии использовал для проникновенного изучения работ немецких филологов, а живя в Италии, совершенствовался как искусствовед. Он был одним из лучших педагогов своего времени; именно Буслаева избрали в конце 1850-х гг. для преподавания истории русской словесности наследнику престола Николаю Александровичу (этот лекционный курс опубликован).

В 1844 г. Буслаев издал великолепную книгу «О преподавании отечественного языка». Этот труд (реальное содержание которого несравненно шире названия) переиздается по сей день и по сей день служит для филологов ценным научным источником. Через три года автор стал преподавать в родном Московском университете. Будучи профессором и затем академиком, Буслаев написал «Опыт исторической грамматики русского языка» (1858), также поныне переиздаваемый, и два тома «Исторических очерков русской народной словесности и искусства» (1861).

Выезжая за границу, он продолжал изучать историю искусства. Буслаев был одним из крупнейших специалистов и по русской иконописи. Несколько особняком в его обширном и многогранном творческом наследии стоят сборник работ о современной литературе «Мои досуги» и книга мемуаров «Мои воспоминания». В последние годы жизни ослепший академик Ф.И. Буслаев создавал новые и новые труды, диктуя их тексты стенографистам.

Петр Алексеевич Лавровский (1827—1886) родился в семье сельского священника, закончил тверскую духовную семинарию и петербургский педагогический институт. Был рекомендован своим учителем И.И. Срезневским в 1851 г. в Харьковский университет на должность заведующего кафедрой славянских наречий. В 1869 г. возглавил новооткрытый Варшавский университет, но, обладая прямым и открытым характером, не склонным к дипломатии, ректором был лишь три года. Среди трудов П.А. Лавровского следует указать на книгу «Коренное значение в названиях родства у славян» (1867), сербско-русский и русско-сербский словари. Крупным филологом был и его брат Николай Алексеевич Лавровский.