Файл: МИНЕРАЛОВ.docx

Эти наблюдения нуждаются в коррективах. Фиксированное ударение на территории Европы вообще распространено весьма широко (например, оно характерно для французов, эстонцев, латышей, чехов, словаков, поляков и т. д.). Среди славянских языков, как выше уже говорилось, разноместным обладают не только русский и болгарский. Наконец, выделяются как языки с одноместным фиксированным ударением (напр., французский, где ударение всегда на последнем слоге — архаическое заударное е произносится лишь при чтении стихов; в современном языке оно уже не фонологизовано), так и с разноместным фиксированием (итальянский и др.). Русский язык не знает даже такой «неполной» фиксации.

Француз, чех, поляк осознают весь круг проблем, связанный с ударением, несравненно более абстрактно, чем русский. Л.В. Щерба показал в свое время, что важнее и понятнее, чем ударение на последнем слоге, для француза-нефилолога интонационная волна предложения как целого, ударения на последних словах определенных ритмических групп слов — именно здесь основные реальные смыслообразующие факторы в акцентологии этого языка; ударение в каждом слове тут по привычке пытаются выставлять как раз иностранцы — например, именно мы, русские, с нашим природным разноместным ударением211.

Литература — словесное искусство, и ее особенности неразрывно связаны с особенностями языка. По выражению А.А. Потебни, «нет такого состояния языка, при котором слово теми или другими средствами не могло получить поэтического значения»; «Очевидно только, что характер поэзии должен меняться от свойства стихий языка...»212.

Через польскую поэзию русская поэзия во второй половине XVIII в. приняла силлабическое стихосложение. Поляки с их фиксированным словесным ударением воспринимают написанные силлабикой строки, (эквивалентные по слоговому объему, как ритмичные, — в итоге силлабическое стихосложение в польскоязычной поэзии имеет многовековую традицию и может считаться для данной поэзии нормой. Силлабические стихи звучат на польском языке плавно и исполнены гармонии. То же самое можно отметить для французской поэзии.

Когда силлабика была перенята русскими стихотворцами, то поэзия на русском языке, языке с разноместным словесным ударением, получила, напротив, скачущую «нервную» ритмику, иногда способную удачно передавать то или иное аномальное эмоциональное состояние лирического героя, особенности взволнованного монолога и т. п., однако малопригодную для передачи нейтральных состояний и, соответственно, для того, чтобы быть здесь стиховой нормой. Силлабический ритм по-русски из-за непредсказуемости места ударений в составляющих стихи словах ощутим несравненно слабее, чем по-польски.

Тем не менее силлабические стихи активно писались по-русски не менее 70 лет. Однако в 1735 г. появилась книга поэта и филолога Василия Кирилловича Тредиаковского (1703—1768) «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащего звания». Автор находчиво нашел замену долгим и кратким гласным древнегреческого языка (на чередовании которых были основаны античные хореи, ямбы и т. д.) в русских ударных и безударных гласных.

Профессор Тредиаковский разработал, основываясь на свойствах нашего языка, национальное силлабо-тоническое стихосложение, объективно противопоставленное силлабике. Силлабо-тоника учитывает не только гармонию слогов, но и гармонию ударений; в силлабо-тонических стихах слова намеренно подбираются друг к другу в зависимости от места ударения.

Как поэт Тредиаковский активно начал писать созданным им русским хореем. Вскоре стал писать ямбом молодой поэт и будущий великий ученый Михаил Васильевич Ломоносов (1711 — 1765). За ними на силлабо-тонику стали переходить другие русские поэты, а силлабика была оставлена213.

Итак, русское разноместное ударение активно проявляет себя в сфере стиховой ритмики. Рифма — тоже явление языка, и в рифменной сфере возможно лишь то, что допускается его законами. В языках с различной структурой эти законы неизбежно отличны в ряде черт. Так, во французской поэзии возможны только рифмы с ударением на последнем слоге (им соответствуют русские «мужские» рифмы типа уклон/сторон). Французский рифменный «репертуар» в силу этого объективного обстоятельства сравнительно с русским крайне беден214.

Как следствие, к концу XIX в. во французской литературе появилось ощущение «изношенности» рифмовки, ее «автоматизма». Соединившись с модернистскими тенденциями, проявлявшимися как раз тогда в европейской культуре, это ощущение стало одной из причин появления и чрезвычайно широкого распространения различных способов отказа от рифмы — белый стих, «свободный стих» (верлибр). У славян безрифменный стих тоже активно обозначил себя с начала XX в. в основанных на языках с фиксированным словесным ударением чешской и польской поэзии. Рифма и здесь показалась тогда устарелой. У чехов и поляков на верлибр перешло большое число поэтов.

Для сравнения напомним, что в русской поэзии этого времени опыты с верлибром не продвинулись далее единичных экспериментов (у А. Блока, М. Цветаевой, М. Волошина, Н. Гумилева и др.). Вместо аналогичного перехода на верлибр русская поэзия начала XX в. (с ее разноместным словесным ударением) нашла совершенно другой путь — неожиданно создала новые виды рифмы.

Здесь самое время упомянуть, что свойства языка предопределяют некоторые особенности национальных литературных традиций.

Стихия созвучия необыкновенно богато представлена уже в ряде жанров русского фольклора, устного народного творчества. Так, постоянно играет созвучиями русская пословица (например, «Знать Феклу по рылу мокру», «Крепилась кума, да рехнулась ума», «Враки, что кашляют раки: то шалят рыбаки», «Городит околесную, колесит окольную», «Кос очами, крив речами» и т. п.).

О роли рифмы в русском литературно-поэтическом творчестве написаны целые исследования.

А поэт-романтик Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807—1873) в своем стихотворении «К Отечеству и врагам его», написанном в 1855 г., в разгар Крымской войны, писал, перечисляя, где и в чем видит и узнает черты своей великой родины — России:

В чудном звоне колокольном

На родной Москве-реке

И в родном громоглагольном

Мощном русском языке.

И в стихе веселонравном,

Бойком, стойком, как ни брось,

Шибком, гибком, плавном, славном, Прорифмованном насквозь...

Образно-художественная характеристика родного языка как «громоглагольного» и русского «веселонравного» «прорифмованного насквозь» стиха основана тут на вполне объективных свойствах и проявлениях как того, так и другого.

Чтобы разобраться в них, вдумаемся, как вообще типологизируются русские созвучия/фонемные совпадения в связи с ударением.

1. Законно разграничить случаи совпадения в слове одной фонемы и совпадения комплекса фонем. Хотя и совпадение одной фонемы означает некоторое подобие слов как целостных единиц, ясно, что подобие слов, при котором в них совпадает фонемный комплекс — явление иного уровня. В качестве рифм функционируют почти исключительно факты второго типа, а однофонемное/однозвуковое совпадение относится к сфере аллитерации.

2. Как и отдельная фонема, повторяющийся фонемный комплекс может занимать в слове три различные позиции (А, Б, В). Позицию А занимает комплекс, левая граница которого совпадает с краем слова; позицию Б — целиком заключенный внутри слова комплекс, справа и слева от которого есть не входящие в его состав фонемные «прослойки» (ср. недолгий-задолженность); позицию В — комплекс, правая граница которого совпадает с краем слова.

В слове существует динамическое противопоставление по признаку ударности/безударности: одна из гласных фонем всегда противоположна прочим в качестве «ударной». Например, совпадающим может быть либо комплекс, включающий ударный гласный (то есть находящийся под ударением), либо полностью внеударный комплекс (ср.: приказание-приход).

3. Функциональная значимость ударения, специфическая для нашего языка, заставляет видеть в ударном гласном центр слова, ощущаемую носителем языка структурную границу, которая всегда объективно и реально разделяет слово на левую (предударную) и правую (заударную) части. Соответственно тождественные фонемные комплексы неизбежно располагаются либо слева (предударное фонемное тождество: корОва-корОнный), либо справа (заударное тождество: ночАми-сАми), либо по обе стороны (предударно-заударное, синтетическое тождество: парохОдом-перехОдом).

Какие же типы рифм возможны в русском языке по его акцентологическим, фономорфологическим и прочим объективным законам?

ПРЕДУДАРНЫЙ      ЗАУДАРНЫЙ

Аапред.    ⇔   Ааз

(ДА́́нный/ДА́ром,      (А́НГеЛА/А́нглиЯ,

КОРО́нный/КОРО́ва     А́дОМ/А́тОМ)

АБ (БА)л    ⇔   АБ (БА)з

(БО́га/одноБО́кий,      О́трок/болО́Ту,

СТА́рый/уСТА́ла)      РУ́ки/наРУ́жно

АВ (ВА)п    ⇔   АВ (ВА)з

туПА́/пА́мять      И́СТИнный/кИ́СТИ,

оКНО́/КиНО́шник)      О́Стро/покО́С

ББп     ⇔   Ббз

(выСОкий/раССОлом     (бомО́Ндом/урО́На

       О́Стро/поО́С)

БВ (ВБ)п    ⇔   ВБ (БВ)з

(плеСКАлся/виСКА,     (большА́Я/тА́Ять,

заСТАнет/уСТА)      порО́К/высО́Кой)

ВВп     ⇔   ВВзауд.

(ВеДрА/ВиДнА,      (кричА́Л/зА́Л,

мОЛоКА/ОбЛаКА)      дышА́ЛА/метА́ЛЛА)

Это — два полярно противоположных типа фонемного тождества: чисто-предударный и чисто-заударный. Синтетический, предударно-заударный, логически располагается между ними:

СКАТЕрти/иСКАТЕля, приСТАВИЛ/СТАВЛеннИк, фюзеЛЯЖа/приЛЯЖем, приРОС/малоРОСлого, пеРЕСТАньТЕ/вЕРСТАйТЕ и т. п.

Рифмовка предударного типа была опробована в серебряном веке и в 1920-е годы (прежде всего В. Маяковский, Б. Пастернак, В. Хлебников, Н. Асеев и особенно ученик Маяковского С. Кирсанов, специально экспериментировавший с предударными созвучиями215. Затем она была возрождена и более осознанно развита в литературном поколении так называемых «шестидесятников» (Б. Ахмадулина, А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Р. Рождественский, В. Соснора, О. Сулейменов и др.).

Подобные рифмы трудно интерпретировать с точки зрения привычных представлений о рифме. По известному определению Б.В. Томашевского, в основе рифмы классической поэзии «лежит совпадение концевых звуков, начиная с ударной гласной»216. Иначе говоря, это рифма заударного типа. Предударная часть слов в классической рифме может быть затронута созвучием, но в отличие от заударной необязательно. В рассмотренных же нами современных рифмах обязательно присутствует созвучие в предударной части, а заударное необязательно.

Полное или частичное совпадение фонем/звуков, составляющих слова, есть не только совпадение фонем или звуков: одновременно оно означает определенное подобие слов в их целом. Такое подобие вызывается и тождеством заударных, и тождеством предударных частей, а факт подобия не меняется в зависимости от конкретной позиции, занимаемой в составе слова как структуры совпадающими элементами.

Существует (в большой степени априорное) представление, что основное типологическое отличие новой рифмы от классической — в развитии у нее заударной «неточности». С этой точки зрения отмеченные рифмы представляют необъяснимый парадокс — в их заударных частях не неточное созвучие, а «нуль» созвучия. С другой стороны, в рифмах с предударным созвучием, достигающим левого края компонентов, имеются такие, в которых это созвучие абсолютно точно (ШАРАга/ШАРАхни, АРХАнгел/АРХАик и др. — Вознесенский; КОНФУции/КОНФУза, ТОБОлом/ТОБОю и т. д. — Сулейменов; ПРОбуя/ПРОповедь, ЛИхо/ЛИца и др. — Евтушенко; СТРАнно/СТРАха, ТИхо/ТИпа и др. — Рождественский). Оно лишь занимает непривычную позицию — предударную. Иными словами, крайние проявления классической и новой рифмы демонстрируют созвучие полярно противоположных типов, реальных для русского языка, — заударное и предударное. Поэтому, вероятно, новая рифма может типологически противопоставляться классической не только и не столько в силу своей большей неточности (она может быть и точна), сколько в силу особенностей позиции созвучия217.

А.В. Исаченко писал: «Применять к современной русской поэзии критерий «точности созвучия», построенный на абсолютном тождестве рифмующихся отрезков, так же абсурдно, как требовать от современной драмы единства места и времени»218.

Видимо, это рассуждение справедливо лишь относительно. И сегодня драматург, разумеется, может «ограничить» себя подобным требованием. И сегодня поэт может оказаться в части точности рифмы столь же архаичным, как поэты XIX и даже XVIII в. Все дело в том, что ныне такие самоограничения заведомо художественно преднамеренны, эстетически значимы (а когда-то могли быть нефункциональны — нормативны). Предполагать, что рифма раз и навсегда «отказалась» быть точной — хотя бы и «абсолютно точной» — отнюдь не приходится, если признать, что ее эволюция имеет функциональный смысл. Соответствующий критерий отнюдь не устарел поэтому и на фоне современной поэзии. Всегда может явиться поэт с принципиально точной, с принципиально грамматической и т. п. — вообще с сознательно архаической рифмовкой.