ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 04.07.2024
Просмотров: 488
Скачиваний: 0
Менестрель Богоматери (Средневековая легенда)
Легенда, которую мы намерены пересказать здесь, приурочивается к XIII столетию, ко времени Людовика Святого. Жил в это время в Эльзасе благочестивый менестрель. Часто можно было видеть его с неразлучной виолой в руках под сводами храма. Здесь он услаждал молящихся, вселяя в сердца их несказанную радость, когда пел, аккомпанируя на виоле, пасхальные гимны; здесь вызывал он слезы и рыдания, когда пел величественную и грозную песнь Deis irae: слыша его могучий, хватающий за сердце голос, внимая вторящей ему виоле, молящиеся как бы видели перед собой всю потрясающую картину Страшного суда и содрогались перед ней. Но с особенной любовью пел он гимны в честь Девы Марии, за что и прозвали его менестрелем Богоматери.
Прошли долгие, долгие годы, и состарился наш менестрель. Ничего не отложил он на черный день и сильно бедствовал. Он бродил по стране, собирая пением и игрой кое-какую милостыню. Его волосы побелели, одежда совсем износилась, голос утратил всю силу и свежесть, но смычок его действовал так же прекрасно, как и в былые невозвратные дни.
В один из холодных зимних дней направился он к Страсбургу. Слабый, старенький, он думал про себя невольную думу: «Кто-то сжалится над моей нищетой? Кто накормит меня и приютит под своей кровлей? Когда был я молод и мог увеселять людей своим пеньем, всюду встречал я радушный привет. А теперь кому я нужен? Мне кажется, что все люди говорят мне: «Старый бедняга менестрель, уложи-ка спать свою виолу!»
Сокрушаясь о своей печальной судьбе, он подошел почти к самому городу, как вдруг увидел капеллу. Он вошел в нее. На столе стояло накрытое богатыми одеяниями изображение Пресвятой Девы, особенно чтимое в этой стране. Бедный певец подошел к алтарю и с трудом склонил свои старые колена перед статуей Богоматери. Глубоко вздыхая, он жаловался ей на свою гнетущую судьбу. И вот ему показалось, будто Пресвятая Дева обратилась к нему со словами утешения, и горячие слезы покатились по его морщинистым щекам.
Охваченный могучим религиозным порывом, он заиграл на своей виоле одну из прекрасных мелодий, сложенных им в честь Девы Марии, и, вдохновившись, как в былые дни, стал сопровождать ее словами, исходившими из тайников души. Его голос звучал так сильно, словно вернулись к нему молодые улетевшие годы. «Ты позвала сама, Благодатная, - пел он, - Ты изведала бедность сама. Ты ее испытала, Чистая, Непорочная. Если звуки виолы моей не доносятся до небес, Ты слышишь голос моего сердца, а сердце мое пылает нежнейшей любовью к Тебе!»
Замолкли звуки виолы, замолк его голос. Все было тихо вокруг. Менестрель уже поднялся, чтобы выйти из капеллы, как вдруг чудотворное изображение Святой Девы шевельнулось, и с его ноги спал башмачок, богато изукрашенный чистым золотом. Менестрель его поднял, покрыл поцелуями, долго благодарил Деву Марию за щедрое подаяние и наконец вышел из капеллы, мучимый голодом.
В городе он вошел в первую попавшуюся гостиницу. Здесь он спросил себе скромный обед. Денег у него не было вовсе, и он предъявил содержательнице гостиницы свой драгоценный предмет, прося снести его к золотых дел мастеру, выменять на деньги и удержать из последних стоимость обеда.
Мастер очень удивился, увидев изящное и богатое изделие, и спросил у своих рабочих, откуда могла бы появиться эта прекрасная вещица. Один из них узнал драгоценность и с полной уверенностью заявил, что ее украли из капеллы Девы Марии, находящейся вблизи города.
Дело приняло очень опасный для старого менестреля оборот. Его арестовали и повели к судьям. Туда же пошла за ним целая толпа любопытных.
«Где ты украл этот золотой башмачок?» - спросил у него судья.
«Никогда не воровал я, - отвечал старик, - во все время моей долгой жизни, а башмачок этот подарила мне Сама Пресвятая Дева после того, как я пожаловался ей на свою страшную нищету».
Но слова менестреля не убедили судью. Он сперва посмеялся над певцом, но потом все же спросил у него: «Можешь ты представить свидетелей?»
«Разве нуждается, - возразил старик, - Пресвятая Дева в свидетелях? Разве не вправе она распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению? Она подарила мне эту вещь, желая вознаградить меня за пение».
Терпение судьи истощилось, и он приказал повесить менестреля. Несчастного повели за город к тому месту, где возвышалось грозное орудие казни*.
* См. наш «Средневековый город»
Он шел, понурив голову и держа свою неразлучную подругу. «Что-то станется с ней? - думал он невольно. - В чьи руки перейдет она?»
Дорога к виселице шла мимо той капеллы, в которой совершилось чудо. Сердце менестреля болезненно сжалось, когда он проходил мимо нее.
«Пресвятая Дева, - воскликнул он. - Ты сама изведала страшные муки. Их испытывает теперь твой бедный менестрель. Он обращается к Тебе своим опечаленным сердцем. Не откажи ему в помощи!»
Он стал умолять стражников, его сопровождавших, чтобы они позволили ему зайти в капеллу и в последний раз перед смертью сыграть и спеть гимн во славу Богоматери. Стражники не хотели исполнить просьбы певца, но толпа, его сопровождавшая, стала шумно требовать, чтобы просьба менестреля была уважена. Стражники были вынуждены уступить.
Менестрель вошел в капеллу, а за ним и те, кого она могла вместить в себе. Остановившись перед священным изображением, старый певец запел пламенную молитву, сопровождая ее аккомпанементом на виоле. Его вдохновенное пение, чудесная игра, все его восторженное состояние произвели на толпу потрясающее впечатление, вызвали слезы умиления. И лишь только менестрель смолк, как чудотворное изображение сбросило ему с ноги и другой золотой башмачок. Все присутствующие видели это и были изумлены. «Богоматерь спасает своего менестреля! - воскликнули они. - Оба золотых башмака принадлежат ему». Судьи, находившиеся в толпе, пали на колени и умоляли Деву Марию о прощении за то, что они готовы были осудить невинного певца.
Возвращение менестреля в город было настоящим триумфом. Он еще долго прожил в Страсбурге, а городские жители превратили капеллу в большую церковь и богато украсили ее. Изображение Пресвятой Девы стало привлекать еще большее количество пилигримов, чем прежде.*
* В некоторых вариантах пересказанной легенды место Богоматери занимает Св. Цецилия. Мы держались того варианта, который следовал Collin de Plancy.
Труверы
Труверы и их поэзия
Песнь о Роланде
Рютбеф
Романы Круглого стола
Труверы и их поэзия
Если французская лирика достигла своего блестящего развития на юге Франции, то местом наивысшего процветания французского эпоса был север Франции. Юг породил трубадуров, север - труверов. Название последних произошло от той же основы, от которой произошло и слово «трубадур». В основе обоих существительных лежит глагол, обозначающий изобретательную, творческую деятельность и выражаемый провансальским словом trovar или trobar и старофранцузским treuver. Таким образом, значение обоих выражений, по существу, заключает в себе один и тот же смысл, но историческая практика выработала между ними то различие, что трубадурами называли и называют лирических поэтов французского юга, а труверами - эпических, по преимуществу, певцов северной Франции.
И на севере Франции, как и на ее юге, существовали жонглеры. И здесь жонглеры противопоставлялись труверам, как исполнители авторам. Так было в большинстве случаев. Но и здесь встречались также лица, которые одновременно были и авторами, и исполнителями. Само собой разумеется, что такое совмещение вызывалось только нуждой.
Труверы имели своих предшественников в кельтских певцах, называвшихся бардами. Певцы эти составляли касту или такое замкнутое сословие, в котором сын наследовал дело своего отца. Они были, подобно труверам, впоследствии музыкантами и певцами и делились на несколько категорий. Одни из них были близки к друидам или кельтским жрецам и воспевали в храмах при совершении жертвоприношений гимны во славу своих богов. Другие сопутствовали воинам и прославляли мужество героев, возбуждая своими песнями воинственное воодушевление в бойцах. Наконец, они воспевали героические подвиги своих соотечественников во время пиров. Но мы не имеем таких данных, которые заставили бы нас отказаться от предположения, что один и тот же гениальный певец мог принимать участие во всех трех указанных нами случаях. Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению двойственный характер их деятельности как народных певцов служивших религиозным и патриотическим целям. Барды господствовали в ту далекую пору, когда население Галлии говорило на кельтском языке.
Когда Галлия была покорена римским оружием, в ней стало быстро распространяться влияние римской культуры. Все кельтское не только вымирало естественной смертью, побеждаемое силой более высокой культуры, но и преследовалось римлянами. Подверглись гонению друиды, испытали ту же горькую участь и барды, особенно же те из них, деятельность которых вызывалась запросами древней народной религии. Под этими ударами барды-священнослужители совершенно исчезли. Но в разных местах еще оставались в течение некоторого времени, как догорающие светочи, барды, воспевающие военные подвиги. С утверждением римского господства и подвиги эти стали отходить из области настоящей действительности в поэтическую область давно минувшего времени.
В начале V века после Р. X. вся Галлия за исключением Бретани и некоторых Пиренейских кантонов говорила уже по-латыни, в том числе и деревенское население страны. То была особая, народная латынь. В состав ее входили разнообразные элементы: тут была и литературная латынь, и язык римских солдат, и рабочих различного рода, и обломки старого кельтского языка.
Но минула пора и римского могущества: Западная империя стала падать и разрушаться, как разрушается, превращаясь в руины, величественное здание, построенное сошедшими с лица земли поколениями, в силу своей собственной дряхлости и неспособности к дальнейшему существованию. Работу времени ускорили новые народы, молодые и свежие, народы, которым предстояло будущее. Вместе с франками, завоевавшими Галлию, пришли сюда новые певцы. И Григорий Турский, и Фортунат, и Сидоний Аполлинарий говорят нам о песнях, распевавшихся этими поэтами под аккомпанемент арфы. Читая хронику Григория Турского, всякий невольно заметит то, что заимствовано им не из сухих летописных заметок, а из тех героических поэм, которые исчезли бесследно. Эти поэмы франков-завоевателей, главным занятием которых в продолжение целого ряда поколений была война, и должны были отличаться таким героическим характером. Конечно, главным героем их был Хлодвиг, создатель франкского могущества. Рассказ Григория о войнах Хильдерика заимствован им у летописцев и отличается своей краткостью и сухостью. Напротив, повествование о начале его царствования, об его изгнании и бегстве в Тюрингию, о его браке с Базиной и о рождении Хлодвига носит на себе совершенно иной характер. Теперь уже доказано, что этот рассказ, занесенный Св. Григорием Турским на страницы своей хроники, не что иное, как обрывки из целой поэмы, сложенной неизвестным певцом франков на рождение их великого короля.
При дворах Карла Великого и Людовика Благочестивого поэты воспевали за пиршественными столами подвиги храбрых или на франкском наречии, или на романском языке, употреблявшемся в период времени с VI до XII века* (* В пределах Франции до VI в. был во всеобщем употреблении народный латинский язык (bas latin), с VI-XII вв. романский, с XII-XV старофранцузский и с XV в. современный французский язык. Все эти языки представляют собою только видоизменения латинского языка. Германцы, завоевавшие Галлию, конечно, оказали свое влияние на язык страны, но оно оказалось незначительным. Во французском языке около 750 слов германского происхождения, не считая 150 слов, привнесенных еще норманнами). Конечно, певцы эти были не кто иные, как древнегерманские скальды. В IX веке один из них, слепец Бернлеф (Bernlef), пел, аккомпанируя себе на арфе, о легендарных подвигах, древних битвах. Певцы эти, которых уже в это время называли то жонглерами, то труверами, сопровождали воинов, разделяли с ними невзгоды их походов и славу их подвигов. В 1066 году, перед самой битвой при Гастингсе, во главе норманнов ехал на коне Тальефер (Taillefert), про пение которого летопись отзывается с большой похвалой (qui moult bien chantait), и распевал песнь о Роланде. Он потребовал, чтобы ему было дозволено за его многолетнюю службу нанести первый удар врагам, и умер в битве, как герой. Тальефер был и поэтом, воспевавшим военные подвиги, и воином, совершавшим их. Но труверов доставляла и церковь. Сюда следует отнести тех духовных лиц, которые сопровождали своих баронов на войну в качестве их капелланов и должны были прославлять деяния своих господ. Впрочем, духовные лица не гнушались принимать деятельное участие и в самих боевых схватках. Самый многочисленный разряд среди средневековых певцов составляли, конечно, профессиональные поэты, певцы по призванию. Из древнейших песен труверов создалась постепенно кантилена, а последняя развилась в свою очередь в chanson de geste.