Файл: Иванов - Трубадуры, труверы, миннезингеры.doc

Поэма Aimery de Narbonne открывается прелестной сценой. Карл Великий возвращается из Испании уже после Ронсевальской битвы. Он печален; он вспоминает о тех героях, которые погибли в ней. Вдруг он видит прекрасный город, на стенах которого возвышается двадцать крепких башен. Город расположен вблизи моря между двумя горами. Это - Нарбонна. Она так понравилась Карлу, что он желает непременно овладеть ею прежде, чем вернется в Ахен. Напрасно возражает ему один из почтеннейших и старейших его сотрудников: «Нарбонна непобедима, а люди ваши так устали, что трое мужчин не стоят одной женщины. Что до меня, то я предпочел бы быть теперь в моем Баварском королевстве». Карл стоит на своем, вызывает охотников, но не находит их. Тогда он с горечью вспоминает о Роланде, Оливье и других героях, павших в Ронсевальской битве. «Прекрасный племянник! - восклицает он. - Да смилуется господь над твоей душой! Если бы ты был еще жив, ты взял бы Нарбонну. Погибли все мои верные друзья. Но клянусь Тем, кто родился от Девы, я не покину этой страны, пока будут владеть ею язычники! Ступайте, господа бароны! Я останусь один и когда по возвращении вашем во Францию у вас спросят, где же король Карл, вы ответьте, что оставили его осаждать Нарбонну». Упреки подействовали, герой нашелся. Этот герой и есть Эмери, в честь которого сложена поэма. «Эмери, - говорит Карл, - я даю тебе Нарбонну, бери ее... Но ведь ты был среди моих врагов, когда я воевал с твоим дядей?» «Да, - отвечает Эмери, - тогда я жестоко ненавидел тебя, но с божьей помощью я овладею Нарбонной». И герой поэмы исполнил свое обещание. Основой этой поэмы послужило, вероятно, неизвестное нам историческое событие: дело в том, что в IX веке Нарбонна несколько раз попадала в руки сарацин.

Поэма о Жераре Руссильонском интересна в том отношении, что дошла до нашего времени в двух видах - на старофранцузском языке и на провансальском наречии. В этой поэме излагаются подвиги и приключения Жерара Руссильонского. Его жена Берта, покорная суровой судьбе, разделяет все невзгоды своего побежденного, разоренного и всеми проклинаемого мужа. Она представляет собой идеал супруги-христианки.

Поэмы бретонского цикла имеют свой собственный отпечаток: в них сильно развит элемент волшебства и всяких чудес; они проникнуты стремлением к чему-то далекому и таинственному; воображение их авторов не признает никаких границ; мир действительный и сверхъестественный взаимно проникают друг в друга, и взор человека не может схватить той линии, которая их разграничивает. Зародилась эта мистическая поэзия в виду океана, в местностях, прилегающих к нему, где неуловимая и постоянно изменяющаяся черта отделяет сушу от бесконечных водных масс, где туманная линия горизонта скорее сближает, чем разделяет, эти водные массы и воздушные сферы. И в области их поэтического мира та же неопределенность и неуловимость границ между царством неорганическим и органическим, между царством животного и царством человека, между царством человека и миром сверхъестественных существ и явлений. В виду особенного значения поэм бретонского цикла, которые, как мы уже сказали раньше, носят специальное название романов, мы посвящаем им более подробную характеристику в отдельном очерке (см. «Романы Круглого стола»).

Третья большая группа средневековых поэм входит в состав цикла Рима, или античного цикла. Произведения этого цикла не могут возбуждать такого интереса в читателе, как chansons de geste и романы Круглого стола, но они имеют известное значение в культурно-историческом отношении. Их любили в средние века, на них существовал спрос не только во Франции, но и в других странах Западной Европы. Спрос поддерживал их культуру. В этом стремлении к античному миру как бы сказалось смутное сознание своего духовного родства с ним, своей зависимости от него, той зависимости, которая естественно связывает последующие поколения с их предшественниками. Здесь как бы сказывалось сознание того действительного факта, который установлен теперь наукой. Никакие рвы и валы, никакие зубчатые стены не разделяют мира античного и мира нового: граница между ними так же ускользает от нас, как та с каждой новой точкой зрения меняющаяся линия, которая скорее сближает, чем разделяет водные массы океана от воздушных пространств. Античный мир одними своими частями отошел в вечность, другими возродился, как феникс из пламени, к новой жизни, но воспоминания о нем, воспоминания об отошедших в вечность его частях оставались в сердцах и памяти людей и светились в них неугасаемыми, пламенными чертами. В изобилии цитат из античных авторов, в изобилии ссылок на них и на преданья классической поры, которое мы встречаем в произведениях средневековых авторов, следует видеть не столько желание щегольнуть своей ученостью, сколько смутное сознанье, связывавшее с античным миром национальное возникновение европейских народностей и их государств. С другой стороны, как у средневековых летописцев, так и у поэтов, в странных на первый взгляд сближениях, которые они делают между современным им обществом и обществом древнего мира, сказались воспоминания о переселениях европейских народностей с Востока, сказалось смутное сознание родства индоевропейских народов. С этой точки зрения совершенно понятно известие летописца VII века Фредегария Схоластика о том, что первым королем франков был Приам, царь Трои. Понятны и следующие строки, заимствованные нами из Фредегария и касающиеся одной из ветвей, на которые, по его словам, разделились франки: «Пройдя Европу, они заняли с женами и детьми берег Рейна и начали строить недалеко от него город наподобие Трои и назвали его Троей. Работа эта была начата, но осталась неоконченной». Эти сближения делались и другими народами, делались летописцами, а за ними и поэтами. Цезарь, по словам одного исследователя, являлся в глазах средневекового человека римским Карлом Великим, Александр - греческим. Оба они, преобразившись в предтеч франкского героя, бродили, как и он, по свету в сопровождении своих 12-ти пэров, ведя борьбу с сарацинами и водя под различными климатами непобедимые фаланги своих баронов. Средневековье все переделывало на свой лад. Черпая из источника древности, трувер не выходил за пределы современных традиций. В XII веке почти все европейские нации отыскивали своих предков среди древних греков, троянцев или римлян. Наиболее оспаривалось происхождение троянское. Особенно прославился из труверов, слагавших поэмы античного цикла, Бенуа де Сент-Мор (Benoist de Sainte-More), трувер XII века. Он написал роман о Трое (Roman de Troie) и, вероятно, роман об Энее (Roman d'Eneas). Для ознакомления с произведениями этого типа обратимся к первой из двух упомянутых поэм. Вся эта поэма построена по образцу «Илиады», но обнимает более обширный период времени: вначале кратко сообщается история аргонавтов, а последние 2680 стихов посвящены описанию тех возвращений из Трои греческих предводителей, которые были воспеты кикликами. Троя Бенуа Сент-Мора опоясана зубчатыми стенами с башнями и «щетинится» колокольнями; над ней господствует главная городская башня (maitre donjon d'Ilion). Одним словом, она изображается совершенно средневековым городом. Царь Приам - сюзеренный король наподобие средневековых королей в Западной Европе. Он созывает по большим праздникам своих баронов и держит парламент в главной городской башне. Жрец Калхас изображен средневековым епископом, в ведении которого находится множество богатых аббатств. Послушные ему жители Трои постятся, чтобы почтить души павших в битве воинов. Когда между неприятелями устанавливается перемирие и является необходимость скрепить его прочной клятвой, на поле битвы, на место, расположенное между обоими лагерями, приносятся мощи и различные реликвии. Герои - самые заурядные бароны, высокие, толстые, прожорливые, жестокие, большие бахвалы и любят плутовать в игре. Таковы они в своей компании, но перед дамами обнаруживают большую галантность. У каждого их них есть своя дама сердца. Курьезнее всего то, что поэтом изменены роли Гектора и Ахилла: непобедимый Ахилл, бичуемый самыми суровыми эпитетами, почти повсюду побеждается троянским героем. Французские исследователи указывают на это только как на путаницу. Позволим себе высказать в качестве беспристрастного наблюдателя несколько иное мнение. Нам кажется, что здесь мы имеем дело не с путаницей, а с намеренным, тенденциозным искажением древности для удовлетворения национального самолюбия. Ведь франки - те же троянцы; мыслимо ли, чтобы их побеждали греки? Не забудьте при этом, как относились тогда к Византии, к современным грекам: лучшим выражением этого отношения служит завоевание Византии крестоносцами в начале ХШ века. С предлагаемой нами точки зрения становится совершенно понятным и то превращение, который совершил трувер с Парисом. Припомним слова, с которыми Гектор обращается в «Илиаде» к своему брату Парису: Горе-Парис, женолюбец, прекрасным лицом обольститель! Лучше бы ты не родился на свет и погиб, не женившись! Так бы хотел я, и так несомненно полезнее было 6, Чем оставаться позором, всему ненавистным народу. Верно, ахейцы прекрасноволосые громко смеются. Храбрым бойцом показался ты им, оттого, что прекрасен Вид у тебя, - но в душе твоей крепости нет и отваги...* (* Илиада, п. III, с. 39-45, перевод Минского).

У нашего же трувера Парис превращается в доблестного и бесстрашного воина не вследствие путаницы, а по другой, указанной нами, причине. В той же поэме герои разъезжают на арагонских и арабских конях. Одним словом, и эти поэмы, как chansons de geste, могут считаться зеркалом, в котором отразилась феодальная Европа. Прибавьте к этому еще одну особенность, характеризующую поэмы труверов на античные темы: эти поэмы подверглись сильному влиянию романов Круглого стола с их чародеями, феями и чудесами всякого рода.

Если античные герои, преломившись сквозь призму труверов, превратились в феодальных баронов, с античными дамами произошло то же самое. Они терзаются любовью, как терзались ею средневековые дамы. Дидона в поэме об Энее не находит успокоения и под покровом ночи, и на своей постели: она переворачивается с боку на бок, вздыхает, мечется, зевает, обнимает свое покрывало, покрывает тысячью поцелуев свою подушку и все это делает из любви к своему рыцарю. Лавиния, находящаяся в городе, который осажден Энеем, пускает с высоты башни стрелу с письмом по адресу прекрасного предводителя врагов. И Эней, и Лавиния в самом разгаре приступа делают друг другу глазки, посылают друг другу воздушные поцелуи, при этом интересно представить себе, что Эней стоит во рву, а Лавиния смотрит на битву с башни.

В поэме о Фивах (Roman de Thebes), написанной под влиянием «Фиваиды» Стация, неизвестный трувер XII века говорит о мессах, псалтирях, духовных лицах и процессиях; здесь герои не только постятся, но даже носят власяницу.

Если в поэмах об Энее и Фивах видна зависимость от «Энеиды» и «Фиваиды», то в романе о Цезаре (Roman de Cesar) легко усмотреть подражание, и даже очень близкое, поэме Лукана «Фарсалия».

Все поэмы этого типа страдают растянутостью и способны нагнать скуку; в них нет и искры того жара, которым пылают chansons de geste. Одна из поэм античного цикла составляет в этом отношении исключение, так как в ней есть несколько мест, жар и воинственный тон которых напоминает поэмы французского цикла. Это поэма «Александр», написанная двумя труверами XII века, Ламбертом Ли-Куртом и его продолжателем Александром де Берне.

Личность Александра была во вкусе феодального общества. Он представлял собой, с его точки зрения, тип странствующего рыцаря. Он храбр, благороден, щедр; странствуя по различным землям, он покоряет их; всюду он впереди всех и один вбегает в осаждаемый им город; ему как будто было не чуждо и средневековое служение дамам, - в угоду одной из них он сжигает целый город. К принцессам, которые попались к нему в плен, он относится с рыцарским благородством, и враждебный ему царь не может не благодарить его. В личности Александра было так много привлекательного, его похождения были так заманчивы, что легенда сразу же овладела им и стала причудливо обвиваться вокруг него. Цветы легенды бросаются в глаза уже у историков Александра, Арриана и Квинта Курция, пышно расцветают они в биографии Александра, написанной Плутархом. Все легенды об Александре были старательно собираемы византийскими хронистами и персидскими поэтами. Появлялись специальные сочинения о путешествиях Александра. Из Византии все эти легенды проникли в книгохранилища и школы Западной Европы. Если укажем еще на поэму «Александриду», написанную в XII веке латинскими стихами Готье Шатильоном, каноником города Турне, перед нами сгруппируются главнейшие источники, из которых почерпали материал для своих песен труверы.

В поэме об Александре описываются, как и у Плутарха, те предсказания, которые указывали на рождение Александра Великого. Затем следует подробное описание его воспитания и обучения: он изучает еврейский, греческий, латинский, халдейский языки, право, геометрию, физику и астрономию, одним словом - trivium и quadrivium средневековых школ с присоединением восточных языков, которые обратили на себя внимание со времен крестовых походов. Его красавица-мать владеет замком и, как феодальная дама, любит пение, аккорды виолы и симфонию. Александр обучается куртуазии, танцам, игре на арфе и лире, поет баллады. Достигнув надлежащего возраста, он, совершенно как средневековый барон, посвящается в рыцари и вступает таким образом в настоящую жизнь. Аристотель советует ему избрать себе 12 перов, которые могли бы предводительствовать частями его войска и делить с ним невзгоды и славу военных предприятий. Совет Аристотеля исполнен, и Александр начинает совершать военные подвиги, ставшие для него жизненной потребностью. Совершив свое первое завоевание, Александр распределяет между баронами покоренную землю, отдавая им ее участки в ленное владение. Когда они подошли к Тиру, то были изумлены, не исключая и самого Александра, многочисленностью неприятельских рыцарей, покрывавших его стены. Но греки, ведь это были исключительно греки, предводимые пэрами Александра, не устрашились их. Прежде чем брать город приступом, Александр потребовал от его защитников добровольной сдачи. «Если вы, - заявил он, - не сдадите мне его до солнечного заката, я сожгу вас пламенным огнем».

Конец поэмы представляет сплошную сеть легенд; они вьются и переплетаются между собой, как лиана тропических лесов. Преследуя бегущего от него царя персов, Александр вступает в какую-то волшебную, таинственную область: тут и различные чудовища, и сирены, и пророчествующие деревья, и говорящие птицы, и силы магии во всех ее проявлениях. Он встречает, например, такую страну, где женщины зарываются на зиму в землю, чтобы снова появиться на ее поверхности, как белые цветы, в обновленной красе при возрождении лета.

Лишь воротятся вновь дни прекрасные лета,

Забелеют они и вернутся для света.

Все эти чудесные подробности о далеких странах таинственного Востока приобрели со времени крестовых походов особенный, так сказать, современный интерес. И немудрено: совершалось великое дело, завязывался союз между Западом и Азией, зарождались великие результаты на пользу человеческой культуры. Несмотря на все преграды, на все ужасы, европеец проник туда, как проник Зигфрид сквозь то магическое пламя, которым окружил Вотан свою любимую дочь, валькирию Брунегильду.

Умирая в Вавилоне, Александр успел вопреки указаниям истории разделить мир между своими полководцами. Завещая им свои завоевания (а на западе, по рассказу трувера, в их область вошла и Италия), Александр наказывает своим паладинам завоевать еще Францию с ее столицей, Парижем. Завоевать ее, конечно, нелегко: она - царица мира; никакой народ не может сравняться силами с тем народом, который ее населяет. Покорив Францию, уже не так трудно будет завоевать Нормандию, Шотландию и Ирландию. Таким образом, и здесь мы встречаемся с тем же национальным самомнением, следы которого подмечали и раньше. Сделав завещание, герой уже не в силах более сказать ни слова: его глаза смежаются, а святые небожители уносят его душу, которая выходит из уст в место вечного пребывания. Бароны Александра так сильно выражают свою печаль по поводу его кончины, что если бы загрохотало небо под громовыми ударами, последних не было бы слышно.

Поэма заканчивается следующими словами: «Король, желающий управлять своим королевством по справедливости, и герцоги, и графы, имеющие в своем обладании земли, все они должны прослушать (поэму) о жизни Александра. Если бы он был христианином, не было бы столь хорошего (государя), как он. Не бывало короля более отважного и более искусного в речи. С тех пор, как он умер, еще не видали такого человека, который был бы равен ему. Довольно с вас этого, (хотя) можно было бы долго рассказывать; я не скажу об этом более ничего, так как мой сюжет подходит к концу».

Таковы в общих чертах содержание и характер поэзии труверов, их эпических произведений. Что касается их лирики, мы не станем останавливаться здесь на ее рассмотрении после того, как подробно ознакомились с лирикой французского юга. Отметим только несколько интересных черт из бытовой жизни французского средневековья. Объектом лирических песен является, конечно, женщина. Как же отразилась она, как отразилась ее доля в лирических произведениях труверов? Мы ответим на этот вопрос несколькими примерами. Одна красавица-дочь не желает выйти замуж за жениха, избранного для нее родителями, и грозится даже наложить на себя руки, если ее выдадут за кого-нибудь другого, кроме любимого ею человека. Тронутая состраданием мать призывает этого избранника и устраивает брак своей дочери. Если избранник окажется в самом деле хорошим мужем, его смерть будет никогда неизгладимым несчастьем для его жены. Одна из таких жен, услышав от оруженосца о смерти своего мужа, принимает иноческий чин.