Файл: Лотман Ю.М. Культура и взрыв.pdf

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 04.07.2024

Просмотров: 404

Скачиваний: 2

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

Мода, как и все другие, лежащие за обыденной нормой формы поведения, подразумевает постоянную экспериментальную проверку границ

дозволенного.

Сфера непредсказуемости - сложный динамический резервуар в любых процессах развития. В связи с этим представляет интерес такое специфическое явление русской культуры, как самодурство. Четырехтомный академический словарь русского языка ι с 8 8 года поясняет это слово цитатой из Добролюбова: «Самодур все силится доказать, что ему никто не указ и что он - что захочет, то и сделает». Однако такое объяснение мало что объясняет и уж совсем не вносит ясности в историко-культурное значение этого понятия. Слово «самодур» внутренне противоречиво с этимологической точки зрения: первая часть его - местоимение «сам» несет значение гипертрофированной личности (ср. сял<одержавие, са-мовластие, сал<олю6ие, саморазвитие, самодостаточность), вторая часть связана с семантикой глупости. Само соединение этих двух смысловых элементов - оксюморон, смысловое противоречие. Оно может быть истолковано как соедине-

==129

Перевермутый образ

ние инициативы и глупости, с одной стороны, и инициативы и сумасшествия, с другой (слово «дурной» в бытовом употреблении может означать и то, и другое). Соединение этих двух смысловых групп может порождать два отличных смысловых оттенка. С одной стороны, оно может означать самоутверждение глупости. Тогда это соединение стабильности и глупости. Дурак совершает экстравагантные поступки для того, чтобы проверить границы своей власти и крепость этих границ. Классическим примером подобного самодура может быть герой Островского «Кит Китыч» Брусков с характерной для героев этого типа формулой: «Захочу с кашей ем, захочу с маслом пахтою». С другой стороны, поведение самодура может реализовываться как бессмысленное и безграничное новаторство, нарушение стабильности ради самого нарушения. Поступок непредсказуем, как поведение романтического безумца, между действиями которого нет причинно-следственной связи. С этой точки зрения, взрыв можно определить как динамику неподвижно застывшей системы. Сходный эффект может вызывать излишне замедленная подвижность, не дающая выхода динамическим импульсам. Самодурство сродни юродству - поведению юродивого, и последнее кое-что в нем открывает. Слово «юродивый» так же, как и «самодур», не переводимо на европейские языки. Так, повесть Герхарта Гауптмана, которая на русский переводится «Во Христе юродивый Эмануель Квинт», по-немецки звучит «Der Narr in Christo Emanuel Quint», в результате чего перевод вводил отсутствующий у Гауптмана смысловой оттенок. Однако, как справедливо отметил Панченко, среди

9-1714


К оглавлению

==130

Культура и взрыв

русских юродивых значительное место занимали пришельцы с Запада, в том числе немцы *. Таким образом, в самом факте юродства заложено противоречие: вмешательство чужака, часто иностранца и всегда пришельца «не от мира сего» создает типично русское и на языки других культур с трудом переводимое явление **.

Как выглядит этот клубок противоречий с точки зрения динамики культуры, удобнее всего продемонстрировать на примере Ивана Грозного. Здесь уместно будет коснуться некоторых маргинальных аспектов поведения Ивана Грозного. Если рассматривать его с точки зрения семиотики культуры, оно представляется как сознательный эксперимент по преодолению любых запретов. Нас в данном случае будут интересовать этические запреты и бытовое поведение. Это та область, в которой эксцессы поведения не могут быть мотивированы никакими государственными, политически новаторскими соображениями. Однако эта сфера в деятельности Грозного занимает столь большое место, что историки, даже если они изучают проблемы политики, социальных конфликтов, государственности, неизменно оказываются втянутыми в гипотезы относительно странностей его личности. Историки от Карамзина до Ключевского, Платонова и С. Б. Веселов-

См. Панченко А. М. Смех как зрелище // Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.

С этим можно было бы сопоставить случай, когда иностранец играет роль катализатора в определенной культуре или является носителем определенных черт в ее своеобразии. Ср., например, иностранный учитель в помещичьей семье — от французов в сатирической литературе XVIII в. до трогательного Карла Ивановича в «Летстве» Толстого.

Перевернутый образ

==131

ского неизбежно оказывались втянутыми в дискуссию о психологических загадках Ивана IV. С нашей точки зрения, интерес будет представлять не столько индивидуальная психология Ивана IV как уникальной и, возможно, патологической личности, сколько механизм его культурного поведения. Восприятие личности Грозного как современниками, так и историками делится чертой

1560 года - времени, когда эпоха реформаторства сменилась эпохой террора. Не повторяя обширной литературы по данному вопросу и не умножая и так достаточного количества догадок о причинах резкого перелома в поведении царя, можно отметить следующее: первый период органически связан с эпохой реформ, начатых еще при Иване III, и характеризуется постепенным, логически последовательным движением. Управление государством несет ощутимые черты коллективности и умеренной традиционности. Личность царя проявляется в том, что он следует за определенным прогрессивным процессом; второй период резко отличен от первого, прежде всего, доведенной до пределов непредсказуемостью как государственных, так и личных поступков царя. Самодурство и юродство, о которых мы говорили здесь, достигают предельных возможностей. еыло достаточно гипотез - от Курбского до современных историков - относительно психологических причин этого странного поведения. Однако прежде чем оценивать их, необходимо вспомнить, что феномен Грозного не столь уж уникален. Скатывание неограниченной монархии в эксцессы безумного деспотизма - явление достаточно распространенное в мировой истории, хотя и получающее каждый раз свою национальноисторическую окраску. Возведение царя на уровень Бога, обладателя всей полноты власти, неиз-

==132

бежно вызывало, с одной стороны, отождествление его враждебными силами с дьяволом, а с другой - необходимость постоянной самопроверки с этой точки зрения. Грозный последовательно нарушает все этические запреты, причем делает это с таким своеобразным педантизмом, что невольно останавливаешься перед вопросом: что здесь первично - желание удовлетворить необузданные влечения, под которые подгоняются услужливые теории, или эксперимент по реализации теории, в ходе которого уже вырываются за пределы дозволенного потерявшие управляемость страсти? Физиология ли формулирует услужливую семиотику или семиотика выпускает на простор физиологию?

Реальные эксцессы истории безграничны в своем многообразии, алфавит любой семиотической системы ограничен (или нами воспринимается как несколько ограниченный). Это приводит к тому, что описания исторических событий резко увеличивают их повторяемость. Различное на уровне описания делается однотипным. Изоморфизм часто порождается механизмом описания. В поведении Грозного отчетливо обрисовываются следующие роли: ι. Роль Бога: Грозный приписывает себе функцию Вседержителя, метафору «безграничная власть» Грозный воспринимает в прямом смысле (вообще, ему свойственно прочитывание метафоры как носительницы прямого значения). Такое отношение к власти превращает носителя этой власти в Бога-Вседержителя. В этом смысле слова Василия Грязного: «Ты, Государь, аки Бог!» - имели гораздо более прямой смысл, чем мы сейчас склонны подозревать. 2. Идея безграничной власти (в прямом смысле) порождала сложный и практически неразрешимый вопрос: во Христе или во дьяволе дарована эта власть? А поскольку сам носитель безграничной

Перевернутый образ

==133

власти не мог решить, Богоили дьяволоподобна его личность, то неизбежны были резкие переломы поведения. Отмеченное многочисленными источниками и повергавшее в изумление


непредсказуемое переключение Грозного от святости к греху и наоборот не было следствием эксцессов личной психологии, а неизбежно вытекало из безграничности его власти. Сами проводимые Грозным казни были воспроизведением адских наказаний, соответственно, свою роль Грозный переживал то как роль владыки ада, то как божественное всесилие. К этому следует добавить, что ощущаемое в идеях и поведении Грозного сильное манихейское влияние позволяло истолковывать дьявола как полномочного наместника Господа в управлении грешным человечеством *. 3. Совмещение ролей Бога, дьявола и грешного человека порождало в поведении Грозного еще один персонаж: юродивого. Юродство позволяло совмещать несовместимое, вести грешный и богомерзкий образ жизни, который одновременно переживается как метафора святости, непонятная «простецам», но ясная для благочестивых. Безобразное поведение юродивого - результат его смирения, и тот, кто хочет понять загадку юродства, должен смириться еще ниже, чем смирился юродствующий: отсюда представление о том, что такие светские чувства, как брезгливость, любовь к чистоте - порождение греха гордыни. Юродивый может валяться в кале и прозревать в нем высшую чистоту духа **. Поведение его замкнуто

Элементы сходного поведения можно видеть в легенде о Дракуле. Не случайно создателем ее русского варианта в 1481—1486 годах был еретик Федор Курицын, во взглядах которого ощущаются манихейские влияния.

Ср. «Легенду о Юлиане Странноприимце» Флобера, где последнее испытание грешника заключается в преодоле-

==134

Культура и взрыв

и контрастно, он всегда задает миру загадки, и это отчетливо просматривается в поведении Грозного. 4- Безграничный властитель - беззащитный изгнанник. Грозный постоянно реализует противоположные поведения. Одно из них - роль носителя верховной власти. Грозный присваивает себе все виды власти. С этим связано его стремление разнообразить сферы своей компетентности, вступать в религиозные диспуты и формулировать государственные идеи. Самый смысл его отношения к власти - безграничность. Поэтому он в принципе не признает никакой сферы в государстве, которую он мог бы передоверить другому. Одновременно Грозный постоянно разыгрывал роль беззащитного изгнанника. Здесь речь идет не только о планах жениться на английской королеве, чтобы иметь убежище на случай, если придется бежать из Москвы, но и о постоянном восприятии себя как беззащитного изгнанника, беглеца. Отсюда его маска монаха, часто повторяемые слова о грядущем постриге. Более того, сам эксцесс опричнины включает в себя двойную психологию - поисков безопасного убежища для окруженного врагами изгнанника и самодержавного правителя с безграничной властью. И в данном случае несовместимость этих двух взаимно противоречащих понятий не только не смущала Грозного, а, напротив, воссоздавала естественное для него контрастное пространство. Соединение этих тенденции мы видим в письмах к Курбскому, где голоса беззащитной жертвы неправедных гонений и безграничного владыки нераздельно переплетаются.


нии им чувства брезгливости и боязни заразиться: Юлиан обнимает и греет своим телом прокаженного, который оказывается Христом.

Перевернутый образ

==135

Контрастность этих несовместимых тенденций приводила в интересующей нас сфере к тому, что в самой основе поведения Грозного лежало возведенное в государственную норму «самодурство»: поведение не складывалось в последовательную, внутренне мотивированную политику, а представляло собой ряд непредсказуемых взрывов. «Непредсказуемость» в данном случае следует понимать как отсутствие внутренней политической логики *, однако в области личного поведения смена взрывов жестокости и эксцессов покаяния позволяет говорить об упорядоченности, которая представляет область психопатологии.

Выход за пределы структуры может реализовываться как непредсказуемое перемещение в другую структуру. В этом случае то, что с иной точки зрения может рассматриваться как системное и предсказуемое, в пределах данной структуры реализует себя как непредсказуемое последствие взрыва.

С этой точки зрения представляют особый интерес случаи перемены функций пола, поскольку в пространство семиотической игры втягивается заведомо несемиотическая структура, а непредсказуемость оказывается внесенной в систему, полностью не зависимую от произвола человека. В данном случае мы не будем останавливаться на проблемах гомосексуальной подмены роли полов, хотя семиотическая функция подобных явлений могла бы стать предметом богатого разговора **. Наше внимание будет обращено к

Критический анализ разнообразных попыток историков внести в деятельность Грозного «государственную мудрость» или даже простую логику см. в: Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 11—236.

Ср., например, гомосексуальность античного мира и очевидную связь его, в частности, с униженным поло-

==136

культурной роли вторичных половых функций к случаям, когда женщина в определенных культурных контекстах приписывает себе роль мужчины или наоборот; и еще более утонченные ситуации, например, когда женщина подчеркнуто играет роль женщины. Особая разновидность случай, когда доминирующая роль членения по признаку пола вообще отменяется и вводятся понятия типа «человек», «гражданин», «товарищ». Характерно появление в эпоху революции 1917 года таких терминов как «нетоварищеское отношение к женщине». Это выражение расшифровывалось как взгляд на женщину как на предмет любви или сексуальных переживаний, однако реальное содержание этой «отмены пола» обнаруживалось в том, что «человеческое» фактически отождествлялось с «мужским». Женщина как бы приравнивалась к мужчине. Так, например, «революционная одежда» реализовывалась как превращение мужской одежды в одежду общую для мужчин и женщин. В дальнейшем в плакатах iQ^o-x годов это начало превращаться в


идеал бесполой одежды. Ср. также подчеркнутое «целомудрие» в советском кинематографе второй половины 1^ ϊ о-х годов. Ср., напротив того, подчеркнуто женский образ свободы в ямбах Барбье (цит. в переводе Кукольника): Свобода — женщина, но в сладострастье щедром Избранникам своим верна, Могучих лишь одних к своим приемлет недрам Могучая жена.

жением женщины в классической Греции, или своеобразные игры Нерона, включавшие в себя переодевание женщин в мужчин для повышения их сексуальной привлекательности. Самый смысл этих «игр» во внесении вариативности в структуру, от природы ее лишенную.

Перевернутый образ

==137

Случаи, когда мужчины превращают пол в роль, настолько сливаются в социальном сознании с нормой, что, как правило, не отражаются в текстах. Последнего нельзя сказать, когда мужчине приписывается выполнение женской роли. Обычно это связывается с гомосексуальной психологией и, следовательно, как бы перемещается за пределы семиотики в точном ее значении. Однако можно было бы указать, когда мужская «игра в женщину», видимо, никакого отношения к гомосексуальным склонностям не имеет. Здесь можно было бы, например, вспомнить загадочного шевалье д'Еона - авантюриста, шпиона, работавшего на Людовика XV и сыгравшего видную роль в дипломатических интригах той эпохи (в частности, в истории русско-французских отношений). Поскольку кавалер д'Еон, как его называли в России, неоднократно появлялся в разнообразных интригах как в женской, так и в мужской своей ипостаси, после смерти (умер он в Лондоне в ι8ιο году) тело его было осмотрено врачом, который засвидетельствовал, что кавалер был нормальным мужчиной. Более того, в отдельные моменты своей запутанной авантюристической биографии, шевалье д'Еон явно отдавал предпочтение мужскому поведению. Так, однажды он оставил роль женщины-интриганки и шпионки (параллель к Миледи Дюма в реальной жизни) - для того, чтобы вступить во Франции под королевские знамена, доблестно сражаться, получить тяжелую рану и заслужить воинскую награду. Такое поведение не помешало ему вскоре снова переодеться в женское платье и вернуться к своей обычной роли авантюристки. Не лишено интереса, что, передавая тайные письма Людовика XV Елизавете, кавалер запрятал их в искусно изготовленный переплет «Духа законов»

==138

Монтескье. Екатерина II, конечно, оценила бы в этом случае непроизвольную иронию ситуации, Елизавета же вряд ли обратила внимание на то, какую книгу ей подарил изящный француз *. Между тем, она могла бы увидать в книге важные для себя мысли. Так, например, интересную параллель между крайностями деспотизма и демократии. Ссылаясь на мнение историков по этому поводу, Монтескье пишет: «Прибавив к этому примеры Московского государства и Англии, мы увидим, что женщины с одинаковым успехом управляют в государствах умеренного образа правления и в деспотических государствах» **. Трудно сказать, польстило бы это высказывание Елизавете. Зато она могла бы с большой для себя пользой задуматься над следующими словами: «В Московском государстве царь волен избрать себе в преемники кого хочет или в своем семействе, или вне его. Такое установление о преемственности порождает тысячи смут и делает положение престола настолько шатким, насколько произвольна его преемственность» ***.

Постоянно меняя образ мужчины и женщины, кавалер д'Еон в конце жизни повел себя совсем странно. То ли запутавшись в вопросах собственного пола, то ли желая воплотить в себе обе