Файл: Лотман Ю.М. Культура и взрыв.pdf

Перевернутый образ

==149

требовала беспредельного максимализма. Полумеры и житейское благоразумие ее не прельщали. Орлова искала сурового руководителя. За этим максимализмом вырисовывается жажда подвига. В другую эпоху она, возможно, нашла бы своей бескомпромиссности совсем иное, может быть, бунтарское выражение. Духовным покровителем себе она избрала гробового иеромонаха Анфилофия *. Старец вскоре скончался, и после этого пути Орловой пересеклись с путями Фотия. Фотий (Петр Николаевич Спасский) родился в 1792 году в бедной семье. Отец его, дьячок Спасского погоста (отсюда и фамилия), страшно бил сына. В семинарии, где он учился плохо, его тоже били. Окончив семинарию, он поступил в СанктПетербургскую Академию, но учился неважно и через год вынужден был ее оставить. После семинарии он поступил преподавателем в Архангельское духовное училище. Казалось, судьба назначила ему роль духовного Акакия Акакиевича - вечного труженика, мучимого нищетой неудачника. Но обстоятельства сложились иначе. В семинарии он встретился и вошел в доверие к архимандриту Иннокентию - суровому аскету. Сам Фотий позднее признавался, что старательно замечал все слова Иннокентия, поступки, виды, действия. В 1817 году он принял монашеский сан и был назначен священником во Второй кадетский корпус. В корпусе учились дети, происходившие из такого социального мира, который до V тех пор для Фотия был закрыт. Недоступное сделалось доступным. Дальнейшее поведение Фотия было вызывающе экстравагантным. Возможно, что он действительно переживал мистические видения, доводя себя аскетическим поведением, ве-

Там же. С. 148.

К оглавлению

==150

ригами и постом до высочайшего нервного напряжения. Но бесспорно и то, что некоторые его мистические переживания отдают грубым притворством, а главное, что он ими с большим умением и хитростью пользовался. Честолюбие его было безгранично. Оказавшись в Петербурге, он, не без помощи Голицына, под которого он одновременно тайно вел подкоп, получил доступ к государю и сумел произвести на императора сильное впечатление. В дальнейшем Фотии соединил поведение фанатика и интригана. Умело меняя лицо, он опирался на различные силы. Основную поддержку он искал в нескольких направлениях: в обществе придворных дам он являлся в маске сурового обличителя, аскета, щеголяя грубостью и играл роль мистического посредника с самим Господом. Его грубость резко выделяла его на фоне остальных иерархов Александровской эпохи. Он даже позволял себе обличения такой резкости, которая создавала ему ореол апостольской простоты. Поведение Фотия влияло на придворных дам, в кругу которых он умел использовать все выгоды своего контраста и с придворным обществом, и с запуганными или искренне верноподданными другими иерархами. Поступки Фотия, включая и его доходящие до дерзости обличения, оказывали влияние на императора. Фотий вскоре был допущен к Александру как интимный собеседник и умело этим воспользовался. Однако «смелость» Фотия (включая принесший ему славу эпизод - провозглашение анафемы своему начальнику и полновластному покровителю тогда Голицыну) прикрывала тонкий расчет. Не случайно Фотий избрал себе

Новгородский Юрьевский монастырь. Он снова оказался ближайшим соседом Аракчеева. Монастырь сделался как бы духовной крепостью военных поселений. Трудно сказать, Аракчеев ли

Перевернутый образ

==151

использовал Фотия для того, чтобы свалить ненавистного Голицына, или Фотий использовал Аракчеева для того, чтобы укрепить свое положение, однако очевидно, что они образовали тесный союз к взаимной выгоде. Аракчеев был сентиментален, но особой религиозностью не отличался, а его жертвенные возлияния вина у бюста императора Павла скорее всего напоминали языческий культ императора. В обращении с ним Фотий, не колеблясь, снимал с себя мистическую маску.

Таков был человек, влияние которого превратило в 20-е годы графиню Орлову-Чесменскую почти в рабу. Она сделалась покорной исполнительницей его власти, жертвовала огромные деньги на его монастырь (Фотий демонстрировал свое личное бескорыстие и апостольскую строгость быта, но усердно обогащал монастырь). Орловское своеволие, гордость, жажда безграничного размаха психологически обосновали представление о спасении души как о добровольном рабстве. Это было насилие над собой. В обществе ходили слухи о любовной связи между Орловой и Фотием. Молодому Пушкину приписываются эпиграммы: Разговор Фотия с гр. Орловой

«Внимай, что я тебе вещаю: Я телом евнух, муж душой».

— Но что ж ты делаешь со мной?

«Я тело в душу превращаю»·.

Гр. Орловой-Чесменской

Благочестивая жена Душою богу предана, А грешной плотню Архимандриту Фотию *.

Пушкин А. С. πολη. собр. соч. Т. II, кн. 1. С. 496—497.

==152

Культура и взрыв

Однако фактические отношения между Орловой и Фотием здесь искажены переводом на язык Вольтеровской сатиры. Добровольное порабощение Фотию простерлось у графини так далеко, что она вынесла даже соблазнительную историю отношений Фотия с Фотиной. Московские старожилы сохранили в своей памяти эту скандальную историю в следующем виде: однажды в монастырскую больницу явилась «... молодая девушка, Фотина, служившая фигуранткой в петербургском балете; не предвидя себе хорошей будущности на театре, она вздумала играть видную роль в другом месте. Придя в больницу, она объявила себя одержимой нечистым духом, Фотий принялся отчитывать ее. После заклинательных молитв при конвульсивных движениях

раздались крики: „Выйду, выйду!" - и затем девица впала в беспамятство. Придя в чувство, она объявила себя освобожденною от беса. Ей отвели помещение подле монастыря.

Фотий об ней заботился;..» * Новоявленная святая пустилась дальше во все тяжкие. Связанный с этим скандал не остановил, однако, Фотия, которого, видимо, привлекало соединение аскетизма с двусмысленностью. В монастыре установилось, «чтобы живущие в окрестностях монастыря девицы собирались на вечернее правило в монастырь и, одетые в одинаковую одежду с иноками, совершали молитву» **. Графиня Орлова была вовлечена в этот шабаш и, видимо, воспринимала его как еще одно испытание повиновения. Так порыв самостоятельности оборачивался порывом добровольного рабства.

В заключение остается задуматься, в чьи руки в конечном счете привел графиню мистический

Пыляев М. И. Старая Москва. М-, 1990. С. 150. Там же.

Перевернутый образ

==153

отказ от греха своеволия. Первый, и наиболее поверхностный ответ - Фотия. Однако сам Фотий мог получить такое значение только потому, что разыгрывал карты Аракчеева. Вместе с тем не следует подчиняться сознательно навязываемой иллюзии - надо вспомнить басню Крылова: Какие ж у зверей пошли на это толки? — Что лев бы и хорош, да все злодеи волки *. Убеждение многих историков, что в эти годы Александр все передал Аракчееву, а сам погрузился в мистический туман, правильно лишь отчасти и, что главное, совпадает с устойчивой тактикой императора: прятаться за спиной очередного «любимца», на голову которого сваливается все общественное недовольство. Первым разочароваться должен был Фотий. На место Голицына назначили Шишкова. Фигура была выбрана очень удачно. Это был человек из лагеря архаистов в политике и религии, но, одновременно, недалекий, но честный вождь «Беседы». Он был совершенно чужд окружавшей Фотия группе «торгующих во храме». Показательно, что назначение Шишкова и, соответственно, удар по Голицыну были сочувственно восприняты в либеральных кругах: Обдумав наконец намеренья благие, Министра честного наш добрый царь избрал, Шишков наук уже правленье воспринял. Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа, Он славен славою двенадцатого года **. За падением Голицына и всеми перестановками этого момента, за спиной Аракчеева ясно

Крылов И. А. Басни. Μ.-Λ., 1956. С. 196. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. II, кн. 1. С. 368.

Показательно, что строки эти хронологически близки к эпиграммам на Фотия.

==154

Культура и взрыв

просматривается профиль самого Александра. Меттерних считал, что он водит царя за нос, Фотий полагал, что обманывает Александра мистическими зрелищами, все в России думали, что реально страной управляет Аракчеев, - и все полагали, что царь играет самую пассивную роль в политике.

Можно полагать, что Александр, как всегда прячась за спины подставных лиц, до последней минуты держал власть в своих руках. А Александр шел, как ему казалось, к реализации своей утопии - военно-поселенной России, веря, что тогда он сбросит все эти позорные узы и снова предстанет в облике спасителя России и Европы, примирившего свободу с волей Господа.

Графиня Анна Орлова была только маленькой ступенькой в этом грандиозном фантасмагорическом замысле.

Другой способ для талантливой женщины той поры проявить свою индивидуальность вел к экстравагантности поведения. Одним из возможных путей здесь был литературный салон. Культура салона расцвела во Франции XVII-XVIII веков. Она была принципиально неофициальной и неофициознои. В этом смысле она противосто^Ка Академии. В салоне мадам Рамбулье сливались политическая и литературная неофициальность. Традиция эта перешла в философский салон Просвещения. Модель философского салона строилась как собрание знаменитостей, умело и со вкусом подобранных, так, чтобы излишнее единомыслие не уничтожало возможность дискуссий, но одновременно, чтобы дискуссии эти были диалогами Друзей или, по крайней мере, соратников. Искусство интеллектуального разговора культивируется в таком салоне как изысканная игра умов, сливающая просвещение и элитарность. Солнцем всех этих планет является дама,

Перевернутый образ

==155

владелица салона. Хозяйка салона, как правило, принадлежит к возрасту, исключающему любовное увлечение ею. По социальному происхождению она, чаще всего, выше своих поклонников. В ней воплощается тот мир, в который погружены философы и который они энергично расшатывают. Энциклопедисты торопят разрушение этого мира и мечтают о его разрушении, но, к счастью для них, большинство из них не доживет до этой вожделенной эпохи.

Из этого сюжета возросла известная легенда о Казоте, который, якобы, пророчески предсказал всем участникам салона, каково будет то философское будущее, о наступлении которого они мечтают. В пророческом вдохновении он рассказал им о еще не изобретенной гильотине и ждущем всех их терроре.

Весь этот эпизод носит, конечно, легендарный характер и составлен ретроспективно. Его можно сопоставить с картиной Репина «Какой простор». Полотно художника изображает льдину, заливаемую волнами, на ней стоят, восторженно держась за руки, студент и курсистка. Они приветствуют взмахом руки начало ледохода и открывающийся перед ними безграничный простор. Художник с очевидностью разделяет их радость. Деятели Просвещения во Франции, как и русские интеллигенты в начале XX века, радостно приветствовали зарю нового века.

Салон в России ι82ο-χ годов - явление своеобразное, ориентированное на парижский салон предреволюционной эпохи и, вместе с тем, существенно от него отличающееся. Как и в Париже, салон - своеобразная солнечная система, вращающаяся вокруг избранной дамы. Однако если во французском салоне лишь в порядке исключения возможно было, что хозяйка одновременно

==156

была и обаятельной женщиной, вносившей в жизнь салона галантную окраску, то в русском салоне это сделалось обязательным. Хозяйка салона соединяет остроту ума, художественную одаренность с красотой и привлекательностью. Посетители салона привязаны к ней скорее не узами, соединившими энциклопедистов в том или ином салоне, а коллективным служением рыцарей избранной даме. Таковы были салоны Софьи Пономаревой в 1820-1823 годах или Зинаиды Волконской во второй половине 20-х годов.

Салон Софьи Дмитриевны Пономаревой изучен В. Э. Вацуро, увлекательный анализ которого раскрывает «роман жизни» этой замечательной женщины, поднявшей быт на уровень искусства *. Произведением искусства мы можем назвать салон Пономаревой потому, что он представлял собой нечто неповторимое: он ничего не копировал и не мог иметь продолжения. В обширных поэтических отражениях Софья Пономарева прежде всего характеризуется как неожиданная в своем поведении, непредсказуемая и капризная **. «О своенравная София!» - писал Баратынский. Многочисленные стихотво^Вния, которые дарили ей поклонники, и посвященные ей же позже эпитафии устойчиво повторяют образ женщины-ребенка. Ее поза - шаловливое дитя, играющее жизнью: Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989.

Ср. эрмитажную картину Ватто «Капризница», воплощающую на полотне целостную «программу» капризного поведения дамы. Каприз — ранняя форма борьбы за право на индивидуальность.

Перевернутый образ

==157

Цвела и блистала, И радостью взоров была; Младенчески жизнью играла...

(Н. Гнедич)

Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой.

Скоро разбила ее: верно, утешилась там.

(Дельвиг) *

«Детское поведение» взрослой женщины утверждает инфантильность как некую индивидуальную, лишь в данном исключительном случае признанную норму. Это то, что дозволено «только ей», что нельзя имитировать и недоступно повторению. Уникальность такого инфантилизма определена тем, что он слит с уникальной талантливостью и женской привлекательностью. Эта женщина-ребенок, которая непредсказуема, попеременно является то в женской, то в детской ипостаси. Ее поклонники мучительно стараются отличать, имеют ли дело с капризным ребенком, наивно вводящим себя в двусмысленные ситуации, не подозревая их двусмысленности, или же страстной женщиной, бросающейся в увлечения, как бабочка в огонь.

Ситуация непредсказуемости дополняется тем, что героиня этого романа обладает острым умом и острым языком. Ее сотканная из неожиданностей жизнь с композиционной завершенностью художественного произведения увенчивается неожиданной смертью - на самой вершине молодости и успеха. Если жизнь Софьи Пономаревой это реализованная в поведении поэзия, то

творческое участие в ней поэтов, начиная с Александра Ефимовича Измайлова, Ореста Сомова, Владимира Панаева, Бориса Федорова (пресловутого

Вацуро В. Э. Ук. соч. С. 278.

==158

Культура и взрыв

«Борьки»), Μ. Λ. Яковлева, Ник. Осголопова до Гнедича, Дельвига, Баратынского, превращало эту поэтическую жизнь в поэтические текстыПройдя искус в пламени салона Софьи Пономаревой, а потом в литературном обществе Измайлова, они отлагались на страницах журналов и альманахов, постепенно превращаясь в факты истории литературы. Только конгениальность Софьи Пономаревой, как убедительно показал Вацуро, превращала жизнь в искусство с таким же талантом, с каким ее поклонники превращали факты искусства в свои любовные признания.

Иная атмосфера царила в расцветшем в Москве в сер. 20-х годов салоне Зинаиды Волконской. Рожденная в семье известного своим легкомыслием и литературным любительством князя Белосельского-Белозерского, получившая смолоду самое утонченное образование, говорившая и писавшая на 5 языках, богатая и беспечная княгиня Волконская соединяла стиль европейских салонов с легким оттенком богемности и нескрываемой политической независимостью. Даже то, что в своем римском дворце она позже водоузила рядом с мраморными античными облоюсами, посвященными Пушкину и Веневитинову, мраморный же бюст Александра I, не лишено было фрондирующего оттенка. Почтительный жест в адрес покойного императора подчеркивал оппозицию по отношению к царствующему. Николай принудил княгиню покинуть Россию. Этим он наказывал ее за «соблазнительный» переход в католицизм, но вероятно также и за демонстративно подчеркиваемое фрондерство. Действительно, салон княгини не имел политического характера, но остров, где создавалась искусственная атмосфера культа прекрасного, приобретал на фоне николаевских порядков неожиданно совсем не

Перевернутый образ

==159

нейтральный характер. Вспомним слова из Пушкина, сказанные позже (1836) об истинной свободе: Зависеть от властей, зависеть от народа — Не все ли нам равно? Бог с ними... Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права... *

Направленность своей «эстетствующей» независимости княгиня проявила в проводах Марии Волконской, отправлявшейся в Сибирь вслед за сосланным на каторгу мужем. Следует вспомнить, что мать Волконского, статс-дама двора вдовствующей императрицы, отреклась от приговоренного к каторге сына и отправилась в это же время в Москву участвовать в торжествах по случаю коронации Николая I. На этом фоне Зинаида Николаевна организовала в Москве